Цитаты из книги «Дипломатия»

Сталин в серьезнейшей степени недооценил уважение, которое американцы традиционно питают к юридическим документам.

Черчилль и Рузвельт признали созданное Москвой люблинское правительство с условием, что оно будет расширено за счет включения в него некоторых демократических деятелей из базирующегося в Лондоне польского правительства в изгнании.

Черчилля больше всего тревожил европейский баланс сил. Он хотел вернуть Франции статус великой державы, противостоять расчленению Германии и ограничить чрезмерные советские требования относительно репараций. Хотя Черчиллю удалось справиться со всеми этими тремя проблемами, они носили всего лишь второстепенный характер по сравнению с восточноевропейским урегулированием, которое было предрешено вследствие ежедневных действий Красной Армии. К тому времени Сталин уже был готов парировать тактические ходы Рузвельта, направленные на то, чтобы добиться уступок от Советского Союза, что могло бы избавить его от гнева внутренней оппозиции. Когда Рузвельт попросил оставить город Львов в составе Польши, чтобы умиротворить критикующих его в Америке лиц польского происхождения, Сталин ответил, что, хотя ему бы очень хотелось так сделать, но у него самого тогда возникнут непреодолимые проблемы внутреннего характера с его собственным украинским населением[565]

Тактика участников встречи не изменилась со сменой окружающей обстановки. Черчилль очень хотел обсудить вопросы послевоенного политического устройства, однако против этого возражали двое его коллег, каждый из которых добивался своих собственных четких целей. Рузвельт стремился заключить соглашение по вопросу о порядке голосования в Организации Объединенных Наций и застолбить советское участие в войне с Японией. Сталин был весьма рад обсуждению этих обеих тем, поскольку затраченное на них время уже не даст возможности обсудить Восточную Европу, и поскольку он очень хотел (а не отмахивался от нее, как полагали некоторые американцы) вступить в войну с Японией, что давало ему возможность принять участие в дележе плодов также и этой победы.

Во время визита в Москву, продолжавшегося восемь дней, Черчилль составил проект договоренности о разделе сфер влияния и вручил его Сталину. В нем он обрисовал разграничение сфер в форме процентов: Великобритания получала 90 процентов влияния в Греции, а Советский Союз 90 процентов в Румынии и 75 процентов в Болгарии; Венгрия и Югославия были поделены по принципу 50 на 50. Сталин принял этот проект с ходу, хотя Молотов, в лучших советских традициях торга барышников, во время диалога с Иденом попытался урезать британские проценты, отдавая Советскому Союзу большую долю в каждой из восточноевропейских стран, за исключением Венгрии[564]. В британской попытке просматривалось нечто пафосное. Никогда еще сферы влияния не определялись в процентах. Не существовало никаких критериев коэффициента податливости или средств силового понуждения. Влияние всегда определялось присутствием соперничающих армий.

Когда в июне 1944 года союзники высадились в Нормандии и двинулись с запада на восток, судьба Германии была предрешена. А поскольку положение на фронте необратимо переменилось в пользу Сталина, тот стал постепенно завышать свои требования. В 1941 году он просил лишь признания границ 1941 года (допуская возможность их корректировки) и выражал готовность признать базирующихся в Лондоне свободных поляков. В 1942 году он стал жаловаться на состав польского правительства в изгнании. В 1943 году он создал альтернативу ему в виде так называемого Свободного люблинского комитета. К концу 1944 года он признал Люблинскую группу – в которой доминировали коммунисты, – в качестве временного правительства и запретил лондонских поляков. В 1941 году главной заботой Сталина были границы; к 1945 году уже стал политический контроль над территориями, находящимися за пределами этих границ.

«Выражаясь простым языком, я «отлично поладил» с маршалом Сталиным. Этот человек сочетает в себе огромную, непреклонную волю и здоровое чувство юмора; думаю, душа и сердце России имеют в нем своего истинного представителя. Я верю, что мы и впредь будем отлично ладить и с ним и со всем русским народом – действительно отлично»

Ялта стала символом позора с точки зрения формирования облика послевоенного мира.

Действительно, все эти средства имелись в распоряжении Рузвельта. Но мотивацией их подбора в совокупности было скорее доведение до логического конца военных усилий, а не подстраховывание на случай советского экспансионизма. Базы были получены ради передачи эсминцев Великобритании; атомная бомба предназначалась для использования против нацистов и Японии; и все свидетельствует о том, что Рузвельт собирался в кратчайший срок демобилизовать армию и вернуть ее домой – он на самом деле говорил об этом неоднократно. Без сомнения, если бы Рузвельт убедился в недобросовестности Сталина, то стал бы опытным и решительным противником советского экспансионизма и имел бы в своем распоряжении уже описанные инструменты. Однако существует мало подтверждений того, что он когда-либо вообще приходил к подобному выводу или рассматривал свои военные возможности применительно гипотетической конфронтации с Советским Союзом.

Нежелание Рузвельта ставить под угрозу послевоенное сотрудничество с Советским Союзом преждевременным обсуждением целей войны могло иметь под собой как стратегическое, так и вильсонианское обоснование. Рузвельт осознавал возможности советского послевоенного экспансионизма, но он, вероятно, оказался в западне между убеждениями собственного народа и маячащей стратегической угрозой. Чтобы поддерживать военные усилия, Рузвельту более всего требовалось взывать к американским идеалам, отвергавшим сферы влияния и баланс сил. В конце концов, прошло всего несколько лет с того момента, как конгресс с энтузиазмом принял законы о нейтралитете, а подпитывавшие их идеи отнюдь не исчезли. Рузвельт, возможно, пришел к выводу, что, какими бы ни были советские намерения, оптимальной стратегией будет поддерживать соответствующую репутацию Сталина. Поскольку только на этом фоне у него появляется шанс мобилизовать Америку на противостояние советскому экспансионизму, если таковой действительно проявится.