Цитаты из книги «Дипломатия»

Война, однако, неизбежно окончилась созданием геополитического вакуума. Баланс сил был нарушен, а всеобъемлющий мирный договор оставался иллюзорным. Мир разделился на идеологические лагери. Послевоенный период превращался в продолжительную и болезненную борьбу за достижение урегулирования, которое ускользнуло от руководителей до окончания войны.

Рузвельтовская концепция послевоенного мира, возможно, выглядела чересчур оптимистичной. Но в свете американской истории позиция такого рода, несомненно, представляла собой ту необходимую стадию, которую Америке следовало пройти, если она надеялась преодолеть предстоящий кризис. В итоге Рузвельт провел свое общество через два самых страшных кризиса за всю его историю. Он, безусловно, не сумел бы добиться успеха в этих начинаниях, если бы был слишком зациклен на понимании исторического релятивизма.

Геополитический анализ Черчилля оказался гораздо более точным, чем рузвельтовский. И тем не менее нежелание Рузвельта рассматривать мир в геополитическом плане было оборотной стороной того же самого идеализма, который вовлек Америку в войну и позволил ей защитить дело свободы. Если бы Рузвельт следовал рецептам Черчилля, он, вероятно, улучшил бы переговорное положение Америки, но пожертвовал бы ее способностью выдержать противостояние в холодной войне, которое было еще впереди.

Азия представляла собой другую трудную проблему. Рузвельт включил в число «Большой четверки» Китай отчасти из вежливости, а отчасти для того, чтобы иметь азиатский якорь для своих глобальных планов. Однако Китай был еще в меньшей степени, чем Великобритания, способен выполнять возложенную на него Рузвельтом миссию. К концу войны он являлся слаборазвитой страной, раздираемой гражданской войной. Как же эта страна могла служить мировым полицейским? Когда Рузвельт обсуждал идею относительно «четырех полицейских» в Тегеране, Сталин задал резонный вопрос о том, как будут реагировать европейцы, если их споры должен будет пытаться регулировать Китай. Он добавил, что, по его мнению, Китай не будет достаточно сильным для подобной глобальной роли, и предложил вместо этого создавать региональные комитеты по поддержанию мира

Если уж на то пошло, Америка сама была не готова принять последствия реализации президентской идеи о «четырех полицейских». Сработай эта концепция, Америка должна была бы быть готова противостоять любой угрозе миру. И тем не менее Рузвельт не уставал говорить своим коллегам по альянсу, что ни американские войска, ни американские ресурсы не будут привлекаться для восстановления Европы, а сохранение мира должно стать британской и русской задачей. В Ялте он сказал своим коллегам, что американские войска будут исполнять оккупационные обязанности не долее двух лет

Концепция Рузвельта относительно «четырех полицейских» потерпела неудачу из-за той же преграды, что и более общая концепция Вильсона относительно коллективной безопасности: «четверо полицейских» просто не воспринимали одинаково свои глобальные цели. Смертельное сочетание паранойи, коммунистической идеологии и русского империализма, присущее Сталину, вело к перерастанию представления о «четырех полицейских», беспристрастно оберегающих мир во всем мире на базе общности ценностей, либо в план реализации советских возможностей, либо в попадание в капиталистическую ловушку. Сталин знал, что Великобритания как таковая не является противовесом Советскому Союзу, а это либо создаст гигантский вакуум перед Советским Союзом, либо послужит прелюдией к более поздней конфронтации с Соединенными Штатами (что Сталин, как большевик первого поколения, обязан был считать наиболее вероятным исходом). С точки зрения этих двух гипотез ход действий Сталина был ясен: он продвинет советскую мощь на запад как можно дальше, для того чтобы либо прибрать к своим рукам причитающиеся ему трофеи, либо обеспечить себе наиболее благоприятные переговорные позиции на случай дальнейшего дипломатического противостояния.

К апрелю 1945 года, два месяца спустя после Ялты, нарушения Сталиным Ялтинской декларации об освобождении народов Европы стали вопиющими, особенно применительно к Польше. Черчилль дошел до того, что направил слезное письмо «моему другу Сталину». Соглашаясь с предложением Сталина о том, что в новом польском правительстве не должен участвовал ни один человек, враждебно относящийся к Советскому Союзу, Черчилль упрашивал включить в его состав некоторых из членов польского правительства в изгнании, находившегося в Лондоне, которые удовлетворяли бы его требованиям. Но к этому времени одного лишь отсутствия враждебных чувств к Сталину было недостаточно; подходило лишь полностью дружественное правительство.

Сталинские правила игры были решительным образом продемонстрированы на завершающих этапах войны. В апреле 1945 года Черчилль давил на Эйзенхауэра, как на главнокомандующего союзными войсками, чтобы тот брал Берлин, Прагу и Вену, опередив приближающиеся советские войска. Американские начальники штабов даже не пожелали рассматривать эту просьбу.

Притязания Сталина на южную часть Сахалина и на Курильские острова действительно имели, хотя и несколько неопределенное, отношение к советской безопасности и к русской истории. Но его требование свободных портов Даляня и Порт-Артура и права на управление маньчжурскими железными дорогами шло непосредственно из царско-империалистических учебников начала того столетия. Менее всего доступным пониманию решением Рузвельта в Ялте он пошел на удовлетворение всех этих требований в секретном соглашении, которое предусматривало возвращение Москве господствующей роли в Маньчжурии, утерянной ею в результате Русско-японской войны – роль эта сохранялась до тех пор, пока китайские коммунисты не воцарились в Пекине в 1949 году.

Позднее, когда Америка решилась организовать сопротивление советскому экспансионизму, она это сделала на основании того, что Сталин не сдержал своего слова, которое было им дано в Ялте, и как американские руководители и американская общественность понимали его.