Краем ботинка я дотронулся до кровяной капли, еще раз взглянул на дверь туалета и на изображенный на ней силуэт девочки. Еще раз – на уборщицу. Та уже, сгорбившись, наклонившись к полу, чуть ли не касаясь его носом, оттирала присохшую со временем, раздавленную несколько сотен-тысяч раз жевательную резинку. Я вновь окликнул ее, но это снова не дало никаких результатов.

Рассчитывать было не на кого, только на самого себя. Капля крови уже засыхала на лакированной поверхности, безвольно впитываясь в нее и пропадая в ее коричневатом цвете. Я приоткрыл дверь, до которой еще никогда не дотрагивалась рука мальчишки.

– Эй!

Молчание.

– Тут есть кто-нибудь? – спросил я пустое помещение, просовывая лицо в щель.

Никто мне не ответил. Я вошел.

В женском туалете я еще никогда не бывал. С первого взгляда меня поразило отсутствие писсуаров на стенах и чистота. Чистота, которой я никогда не видел в мужских уборных. Конечно, в женском тоже находились изъяны: урна под раковиной, кран которой не подтекал, как во всех мужских, была до краев наполнено какими-то бумажками, салфетками, тюбиками, пакетиками. Все они были разной формы, разного цвета и, вероятно, разного предназначение, понятного только девчонкам. В туалетах для мальчиков такого никогда не увидишь, как и говорил ранее. В наших туалетах урн под раковиной не бывает, они есть только в кабинках, и те всегда перевернуты, и весь мусор валяется на полу. Однажды я даже случайно увидел, как двое парней постарше зашли вместе в одну кабинку и пописали точно на кафельный пол, выложенный потрескавшейся плиткой. Лица тех ребят я тоже запомнил. Не для того, чтобы наябедничать школьному персоналу, не для того, чтобы отомстить им за их проделку. Я запомнил их просто так, как и запоминаю любую другую мелочь, совсем не важную мелочь, попавшуюся на глаза. Так уж устроен мой мозг и моя память, и никуда от этого не деться.

В женском туалете все же было кое-какое сходство с мужским – надписи маркерами. Не столько же много, но они были. «Не лезь, куда не нада», «Олеся – вафля», «Ты обосралась», чей-то номер мобильного и прочее. На зеркале над раковиной кто-то нарисовал помадой сердечко, а рядом – улыбающуюся рожицу. Я ей тоже улыбнулся и тут же в отражении, позади себя, на дверце с номером мобильного заметил еще одну каплю крови, нисколько не отличающуюся по цвету от губной помады на зеркале. Тут я осознал, что нахожусь в женском туалете. Вспомнил, что именно привело меня в него.

Я услышал шорох, доносящийся из той самой кабинки, и занервничал.

– Эй! – начал я с уже известной фразы. – Тут есть кто-нибудь?

Вновь никто не ответил, и мне захотелось поскорее покинуть запретную зону. Двумя-тремя широкими шагами я добрался до выхода и на четвертом поскользнулся, но не упал. На полу увидел размазанную своим же ботинком еще одну каплю. Я уже не знал, что делать: бежать или скрывать улики моего посещения женского туалета.

Я взглянул на урну с салфетками, на надписи, на улыбающуюся рожицу. Показалось, что она смеется надо мной, что она подмигнула мне и оскалилась. Ее явно что-то веселило: либо – я, либо – тот, кто издавал звуки из последней кабинки. Прежде чем выйти, я все-таки решился открыть свой рот и пропищать:

– Я видел кровь, и она привела меня сюда. Вам помочь? Только скажите. Я могу вызвать скорую, я могу сбегать за медичкой. Вам что-то принести?

Наконец услышал хоть что-то человеческое – протяжный вздох, напоминающий «уйди и не мешай». Услышал, как скрипнула защелка на внутренней стороне дверцы кабинки. Щелчок – и заскрипела сама дверца, медленно открываясь, оставляя тень на полу.

Завороженный, загипнотизированный я ожидал появления из кабинки какого-то чуда, какого-то, непременно, изысканного маневра, неслыханного представления. Потом испугался увидеть что-то странное, возможно, страшное. Кровь не просто так привела меня туда, куда привела, и заставила делать то, что я делал. По идее, я делал то, что никак не входило в мои планы (в планах у меня было изучение природы и окружающего мира с НН), то, что я точно никогда бы не сделал в здравом уме. Возможно, мой рассудок подкосился, когда я упал после удара тяжеленным рюкзаком? Возможно, со мной произошло?.. Нет. Вряд ли. Но это как-то повлияло на мой мозг… Это точно!

Дверца полностью открылась и пошатывалась взад-вперед на скрипучих петлях медного цвета. Изнутри она была исписана куда больше, чем в мужских туалетах нашей школы. На ней я увидел еще с десяток номеров мобильных и стационарных телефонов, мысли об учебе, отношение к учителям, имен которых еще не знаю (экономику, физику и химию преподают только в старших классах). Позже в верхнем углу отчетливо разобрал рисунок мужской письки, выполненный из двух кружков, овала и черточек. Я видел все, кроме того, кто находился внутри кабинки и пыхтел, шуршал и охал.

– Я могу помочь. – Не знаю, мог ли, но почему-то не переставал говорить о помощи. – Вам чем-то помочь? Только скажите.

Тишина. Отчетливые звуки расстегивающейся молнии. По продолжительности «вжиииика» – если открывать не торопясь, как обычно – я предположил, что молния была примерно двадцать пять сантиметров и, скорее всего, находилась не на ширинке, не на куртке, а на сумочке. Забегая вперед, скажу, что не ошибся в своих подсчетах. Молния находилась именно на сумочке.

Я вновь услышал узнаваемые звуки. Звуки, которые уже слышал раньше и не единожды. Звуки, которые доносятся из сумочки мамы, когда она копошится в ней, судорожно пытаясь разыскать звонящий на дне телефон, заваленный расческами, бумажками, помадой и прочей ерундой, которую она точно также выкидывает после использования в урну под раковиной в ванной.

С минуту я простоял как вкопанный, не моргнув ни разу. Я снова чего-то ожидал и… дождался. Сначала из кабинки показалась розовая грань прямоугольного зеркальца, потом – целиком. Его держала девчачья рука, чуть больше моей (насколько точно я мог тогда оценить размеры). Ногти были одного цвета с корпусом зеркальца, и на каждом были приклеены то ли звездочки, то ли искры, то ли все вместе.

Квадратные плитки на полу женского туалеты проминались под моими ногами, пока я тупо пялился в отражение зеркальца. Я пытался рассмотреть в нем хоть что-то, но видел только окружение уборной и себя. Рука шевелилась, изменяла положение зеркала в пространстве, угол, словно им орудовала не девчонка, а опытный командир подводной лодки, веками наблюдающий за противниками через перископ. Когда угол зеркальца занял единственно верное положение, я увидел глаза, наблюдающие за мной из-за укрытия. Она (теперь я был уверен, что там была девчонка) видела меня, а я ее, точнее – только глаза. Заплаканные, покрасневшие глаза.

Девчонка моргнула, в моей груди что-то щелкнуло, в горле что-то сжалось, будто я всухомятку съел три ломтя хлеба и столько же печенек. Она снова моргнула, и в ее взгляде я увидел мольбу. После третьего раза я уже не мог стоять на одном месте и хотел хоть что-то предпринять. Я чувствовал, что должен был что-то сделать, что она чего-то ждала от меня. Я шагнул в ее сторону и замер, прислушался.

За дверью женского туалета, в школьном коридоре послышались голоса двух девчонок, точно также прогуливающих свой урок. По цокоту каблуков и слегка грубоватому, возможно, прокуренному голосу было понятно, что они намного старше меня, даже старше той, что пряталась в кабинке и приковывала меня своим взглядом через отражающий прямоугольник в розовой оправе. Цокот становился все громче и громче, разлетаясь эхом по длинному коридору, а голоса – отчетливее. Я все равно не мог разобрать их веселого разговора. Они, вроде бы, обсуждали что-то, произошедшее в стенах школы, что-то, особенно забавляющее их. Они хихикали, и, если бы я обладал способностью видеть сквозь стены, рассмотрел их оживленные жестикуляции.

Я продолжал смотреть в одну точку – в отражение, откуда на меня смотрели застывшие глаза. Голоса в коридоре были уже совсем близко, и я начал распознавать в речи девчонок некоторые слова, одно из которых и привело меня в чувство.

– … туалет, – услышал я и тотчас понял, что к чему.

Дернулся, готовый выскочить из туалета, но тогда шанс остаться незамеченным сводился к нулю. Принял решение спрятаться в первой кабинке и допрыгал до нее на одной ноге, вспомнив, что вторая могла оставить кровяной отпечаток, который мог бы привести девчонок из коридора ко мне, как меня привели туда капли. Я заскочил в кабинку, захлопнул крышку унитаза и вскочил на нее – благо, ее прочности хватало выдержать массу первоклассника. Справа от себя услышал, как девчонка с зеркальцем захлопнула дверцу своей кабинки. Мы притаились. Я чувствовал, что с ней мы уже заодно, так сказать, плывем по течению в одной лодке. В тот же момент в туалет зашли старшеклассницы, и одна из них выругалась:

– Твою мать! – Она, похоже, как и я, вляпалась в кровь на полу.

– Держи. – Шелест. Вторая протянула первой упаковку салфеток. – Вытри и не беспокойся. Я никому не расскажу. Да и она не заразная.

– Пофиг, но все равно обидно вмазаться в меськи семиклассницы. Фи. – По всей видимости, она протерла подошву и бросила салфетку в переполненную урну.

– Так ты думаешь, это правда?

– Почему нет? Ей ужа пора. Может, девчонка не была подготовлена, может, мама ее не предупреждала.

– Может, у нее вовсе нет матери. Кто ж знает…

– Ты помнишь свои первые меськи?

– Еще бы! Их не помнят только пацаны!

Они расхохотались. Я же не понял отчего. Во-первых, я не понимал о каких таких меськах они разговаривали, во-вторых, они говорили чистейшую правду: я – пацан с феноменальной памятью и действительно не помню своих первых месек. Либо это дефект, либо месек у меня еще не было.

– Тише! Вдруг мы здесь не одни!

– Уже поздно. Да и нет тут никого. Я бы поняла. Эй, уроды! – Последнее она выкрикнула пустому туалету, не зная, что за ней и ее подружкой ведут прослушку как минимум две пары ушей.

– Ладно, твоя взяла. Хорошо, что мы не пошли на физру. На кой она нам?.. Фу!

– Что опять не так?

– Вспомнила, как вляпалась в ту мерзость. В коридоре, вроде, крови не было.

– Уборщица сделала свою работу.

Мне показалось, что девчонки пожали плечами, но это было лишь моим воображением. Видеть сквозь стены я до сих пор не научился.

Почему-то они вдруг перешли на шепот. Вновь послышалось копошение. Я подумал, что девчонка из третей кабинки снова роется в сумочке. Испугался, что она может нас выдать. Испугался, что нам кранты, ведь мы оба услышали уже слишком много. Но, как выяснилось, я ошибался. На тот момент я знал еще слишком мало.

Что-то чиркнуло, послышался еле различимый треск. Чуть позже запахло сигаретным дымом. Я подумал, что девчонка, что пряталась через одну кабинку от меня, самоубийца. Ошибся. Она была не так глупа. Это курила не она.

– Дай и мне затянуться, – прошептала та, что не вляпалась в кровь (я уже различал их голоса).

– Не торопись. Нам хватит. Уж поверь мне.

– Хорошо… Ты не боишься, что нас заметят? Не думаешь, что мы перегибаем палку? Может, стоило хотя бы выйти на улицу?

– Да кто ж нас заметит? Все на уроках… Разве что, уборщица, да она, похоже, не собиралась сюда заходить. Из-за нее я наступила в это дерьмо. Фу! Хрен с ней, с уборщицей!

– Логично. Только теперь мне кажется, что за нами наблюдает эта рожа. – Мне тоже так показалось. Оказывается, я такой не один.

– Теперь и мне так кажется. Ну тебя! Только переживать заставила!

– Спрячемся в кабинке?

«Спрячемся в кабинке?» После этого вопроса мое сердце чуть не ушло в пятки, а пятки – в унитаз, попутно проломив крышку. Я машинально завертел головой, пытаясь найти путь отступления, пытаясь найти укрытие, за которым смог бы спрятаться, но вместо этого увидел только допущенную мною очень грубую, не позволяющую себя исправить ошибку. Я забыл зафиксировать дверцу шпингалетом, и теперь он предательски смотрел на меня своими глазами – шляпками шурупов, как рожица на зеркале, разошелся в ухмылке. Все было против меня. Я зажмурился, закрыл уши ладонями на случай, чтобы потом сказать старшеклассницам, что ничего не видел, ничего не слышал. Но даже плотно прижатые – до боли в ушах – ладони позволили мне услышать, как со скрипом открывается дверь кабинки. Я приготовился услышать то, что даже не мог себе представить. Приоткрыл щелки глаз: передо мной была все та же дверца, на том же самом месте. Приготовился услышать вопли из третей кабинки, где пряталась моя подруга по несчастью, но и этого не произошло. Дальше – только хлопок соседней дверцы, звук задвижки шпингалета и шепот, плавно перетекающий в обычную речь:

– Настя.

«Отлично. Теперь я знаю имя той, что испачкалась», – подумал я, хотя должен был думать о совсем другом, точно не об этом.

– Что? Опять переживаешь быть застуканной? Тебе почти семнадцать лет, нам осталось доучиться этот год, и все – свобода! А ты боишься, как маленькая. На выпускном тоже будешь прятаться по туалетам?

– Дело не в этом. Правда. Я вот думаю: слух, разнесшийся по всей школе о случившемся на перемене – правда? Это правда произошло с той малышкой?

– А ты не видела?

– Что?

– Игорек все заснял и отправил видео в общий чат класса. Ты правда не видела?

– Правда.

– Так посмотри.

– У меня телефон сел еще утром. С вечера забыла поставить его на зарядку… Покажешь?

– Ну ты, Лиза – жена… – Настя сказала Лизе какое-то незнакомое для меня слово, но, думаю, Профессор, оно оскорбительно, думаю, мне не стоило его узнавать. Оно уже засело в моей памяти раз и навсегда, как и имена этих девчонок.

– Знаю… Так ты покажешь?

Настя включила видеозапись и убавила звук, но я все равно слышал, как с криками и воплями бегали по стенам мои одноклассники.

– Вот Игорян приближается к толпе этих малышей. Видишь того, в очках, который стоит в сторонке?

– Ну.

– Сейчас ему больше всех не повезет. Смотри. Он еще сам этого не понимает. Смотри. Он на кой-то черт полез к своим безмозглым друзьям-коротышам, и… БАМС! Игоряся запустил в него рюкзак! Хи!

– И смешно, и грустною. Чувствую себя неловко, – произнесла Лиза.

Мне стало обидно за себя, но я продолжал подслушивать с пущим энтузиазмом. Мне было важно знать, что было дальше.

Галдеж, стоявший на тот момент в коридоре, резко сошел на нет, и из динамика телефона Насти раздался звонок на урок.

– Все разбежались, оставив этого пухляша одного? – удивилась Лиза, а я подумал, что никакой я не пухляш.

– Не совсем так. Видишь? Игорь снимал парня из-за угла. Видишь, девчонка подходит к нему?

– Она что, хочет его поднять? Куда-то тащит?

«Тащит? – спросил я сам себя. – По-моему, меня никто не тащил».

– Наверное, хотела помочь ему. Наверное, хотела отвести его в медпункт. И вообще, я не знаю, что было у нее на уме. Может, она хотела сбросить его со второго этажа! Хи! У нее все равно ничего не вышло.

– Это я уже поняла. И куда же она сейчас побежала, бросив начатое?

– Бросив не только начатое, но еще и каплю! Вторую! У нее потекло ручьем! Перемотать назад или ты заметила?

– Не надо. Бедная девчонка! Бедный мальчик! Лишь бы это видео не ушло дальше чата нашего класса. Что с ней теперь будет? Ее же начнут гнобить, обзывать, тыкать пальцем в любом удобном случае… А все случаи в любом случае будут удобными…

– Лиз, а тебе не все равно? Это вообще не твое дело. Докуривай и пошли, а то так мы точно можем спалиться. До перемены пять минут. Сейчас сюда прибежит толпа умниц.

– Было бы не моим, не посмотри я это видео. А теперь что? Как теперь я должна проходить рядом с той девчонкой, зная, что с ней произошло? Ведь волей-неволей я взгляну на нее, и по моим глазам она поймет, что я тоже в курсе. Для чего Игорек все это делает? Зачем он так? Он точно ненормальный!

– Может быть, он и ненормальный, но чертовский привлекательный. Я бы даже сказала: сексуальный. Думаю, я бы дала ему на выпускном. – Настя затянулась и протяжно выдохнула. – Ты бы ему дала?

Затянулась и Лиза. Поразмыслив, ответила:

– Даже не знаю. Возможно, взяла бы в рот.

Что именно хотела дать Козлову Настя, и что думала взять в рот Лиза, я так и не узнал. После того, как окурок упал в унитаз и с шипением потух, а вода бурным потоком смыла его, старшеклассницы как ни в чем ни бывало вышли из своей кабинки и, помыв руки, – из женского туалета.

Через три минуты прозвенел звонок (уже не из динамика телефона, а настоящий, из коридора), и в это время я уже, не подавая виду, сидел на подоконнике возле моего классного кабинета. Из класса никто не выходил. Я знал почему. НН как всегда сказала, что звонок подается для учителя.

Да, Профессор, я просто сидел на подоконнике и болтал ногами, перебирая пятками по батарее, но до этого… в туалете у меня был весьма короткий, объясняющий мое дальнейшее поведение разговор.

– Ты еще тут? – Казалось, это мог произнести только я, но то был голосок девчонки, скрывающейся в через одну от меня кабинке. Не такой писклявый, как мой, не такой басистый, как у, вероятно, одиннадцатиклассниц. Средний голосок, который и должен быть у семиклассницы.

– Да. – Затекшие ноги дали о себе знать. Они подкосились. Я сел на крышку унитаза.

– Кто ты?

– Илья.

– Что тебе от меня надо?

– Я увидел кровь на полу. Она привела меня сюда. Я хотел помочь. Я же говорил. Получается, – меня осенило, – я хотел помочь тому, кто хотел помочь мне… Ты – мне, я – тебе. – Я улыбнулся, представляя глаза той девчонки. – Тебе чем-то помочь?

– Ты же из первого класса?

– Ага, – только и сумел выдавить я. Во рту пересохло, губы сжались.

– Значит ты еще слишком мал, чтобы помогать мне. Да и у меня уже все в порядке.

– Что с тобой случилось? Пытаясь поднять меня, у тебя пошла кровь носом? Я такой тяжелый?

– Не совсем, – ответила она и хохотнула.

– Какие-то меськи. Что это?

– Узнаешь, когда подрастешь. А подрастешь ты быстрее, чем тебе кажется.

– Думаешь? – спросил я, как какого-то мудреца, повидавшего в своей жизни все и даже больше.

– По себе знаю! – четко ответила она. – А теперь ступай, пока не попался старшим, а то тебя осудят сразу за два… за три… за четыре преступления.

– За какие? – Я открыл дверцу кабинки, размял ноги.

– Курение несовершеннолетнего мальчугана в женском туалете школы во время урока. Четыре в одном.

По идее, я должен был пулей выскочить из туалета, но вместо этого еле-еле попятился к двери. Остановился у засохшей кровяной кляксы, на которой уже красовался отпечаток не моей подошвы, ухватился за дверную ручку и прежде чем выйти, спросил:

– Как тебя зовут, девочка?

– Вика, – коротко ответила она. – Только больше не задавай лишних вопросов. Если мне когда-нибудь понадобится твоя помощь, я обязательно сообщу об этом. Договорились?

– Договорились, Вика! – просиял я и не заметил, как оказался на подоконнике у нашего класса.

Понимаешь, Профессор? Нет, ты это понимаешь… Она в меня поверила! Она поверила в мои способности. Она назвала меня малышом, но в глубине души наверняка понимала, что малыш я способный. Так ведь?

Теперь Вика тоже манит меня, как и ты, но мань ее совершенно другая. Слабее твоей мани, но она есть. Я пока не знаю, что это за мань такая, но как разберусь, обещаю сообщить тебе! Договор, Профессор? Вот и договорились.

Как будет что-то новое, отпишусь.

Пока.

P.S. Кровь на полу

Ты уже догадался, почему я нарисовал именно это? Не узнал? Это же новогодняя елка и гирлянда. Понимаю, что не художник, но такой рисунок понятен даже ежу. А ты не еж, ты – Профессор. Ты умнее ежа. А! Так? Я и не понял, что ты шутишь! С наступающим Новым Годом тебя! С НГ!

Честно говоря, пишу тебе не только для поздравления, хоть и не без этого. Я же обещал отписаться, когда в моей жизни произойдет что-то новенькое, что-то, что заслуживает находиться на твоих страничках. И я держу свои обещания. Это новое произошло сегодня утром. Это новое заставило мое сердце биться чаще. Боюсь, так сразу ты понять меня не сможешь, Профессор, поэтому можно я расскажу тебе все по порядку? Ты не против? Отлично!