Книга третья

I

В преддверии швейцарского курортного сезона две дамы получили ясное предостережение, что их планы не продуманы, проходы в горах еще не открыты, воздух холодный, гостиницы пока не работают, но дамы проявили безрассудную храбрость и оказались в итоге ряда приключений там, где и хотели быть. Они доверились советам официантов и других служащих в районе итальянских озер, которые горячо поддерживали их замысел; они и сами понимали, что проявляют необычное нетерпение и дерзко настаивают на воплощении своей мечты – по крайней мере, это было мечтой младшей из двух дам; они вместе перебирали множество вариантов, изучали расположение и характеристики дворцов региона – их интересовали вилла д’ Эсте, Каденаббия, Палланца и Стреза; одинокие путешественницы использовали поучительные тома из библиотеки путешествий, прислушивались к суждениям знатоков, меняли и уточняли детали. На самом деле их маршрут был весьма скромным, они ничем особенно не рисковали в надежде добраться благополучно до Брюнига. Им это удалось, и теперь они наслаждались поразительной красотой ранней весны в горах, хотя порой и сожалели, что не могут задержаться в пути подольше, а мест для промежуточной остановки и отдыха в это время слишком мало.

Во всяком случае, так думала миссис Стрингем, старшая из путешественниц, имевшая собственное мнение насчет нетерпения младшей, которую она порой пыталась уговорить на более умеренные варианты – как правило, понапрасну. Миссис Стрингем была очаровательна, наблюдательна и подозрительна; она полагала, что знает про Милли Тил больше, чем сама Милли, и при этом обладает привычкой и умением свои знания скрывать или использовать по мере необходимости. Менее одаренная от природы способностью решать сложные задачи, она отлично приспособилась к новым для себя обстоятельствам и новым отношениям; ее погружение в бездну сложностей началось с того дня, когда они с Милдред покинули Нью-Йорк. Она прибыла из Бостона специально ради этого путешествия; она была прежде мало знакома с девушкой, собственно, лишь несколько раз мельком видела ее; однако миссис Стрингем достаточно было мимолетных впечатлений, чтобы сделать выводы, так что она без колебаний приняла предложение стать компаньонкой; в итоге она оказалась вовлечена в предприятие, на глазах обретавшее все больший размах. Прошлой зимой в Бостоне молодая дама, о которой она теперь заботилась, впервые обратилась к ней – надо признать, очень тактично – за помощью. Скромная жизнь миссис Стрингем, исполненная приличий, не мешала ей втайне мечтать о том, чтобы выйти за границы привычного мира, однако ей не хватало на это отваги, так что все мечты оставались туманными. Воображение позволило ей уловить исходящий от молодой нью-йоркской дамы аромат тайны и авантюры; несколько месяцев спустя она с удивлением и радостью вспоминала, что мгновенно уловила этот знак судьбы.

В Бостоне у Милли Тил были друзья, впрочем, совсем недавние; она приехала к ним в гости – она заверила, что ищет уединения и покоя, которых Нью-Йорк дать ей не мог. Впрочем, она признавала, что Нью-Йорк мог дать ей многое другое; однако ирония жизни состоит в том, что никакое богатство возможностей не имеет значения перед лицом решающих испытаний или смерти. Бостон казался Милли удачным выходом и возможностью найти необходимую помощь. Миссис Стрингем никогда не забудет первое, столь яркое появление девушки – хрупкой, всегда бледной, с тонкими чертами лица, удивительно, почти болезненно угловатой; на вид ей было не больше двадцати двух лет, сияющие рыжие волосы мгновенно привлекали все взгляды, контрастируя с постоянным трауром ее черных нарядов, выбранных явно намеренно. Однако это был траур на нью-йоркский манер, прическа и стиль нью-йоркские, так что даже потеря родителей, братьев и сестер, почти невыносимое бремя, сокрушившее весь мир девушки, не могла изменить этого; она стала легендой Нью-Йорка – трагедия семьи, романтическое одиночество богатой наследницы, фантастически богатой, поражали воображение. Она была совсем одна на свете, располагала огромными средствами, но для миссис Стрингем главным была сама личность девушки – необычная и привлекательная. Именно странностью своей она завоевала симпатию старшей дамы, увидевшей ее уникальность и гордившейся тем, что она, только она одна, Сьюзан Стрингем, способна понять эту девушку. Сьюзан устроила все так, что почти никто в Бостоне не видел знаменитую гостью, но сама она смогла взглянуть на Бостон. Она видела девушку такой, которой никто не знал ее, но никому не рассказывала об этом. Она не могла объяснить, что чувствовала, – никто не понял бы ее. Миссис Стрингем была уроженкой Бёрлингтона, Вермонт, и почитала этот город истинным сердцем Новой Англии, а самоуверенных бостонцев находила «чересчур южанами», не способными понять серьезные вещи.

Не было лучшего доказательства зародившейся дружбы, чем быстрое взаимопонимание; и очарование города отбрасывало отраженный свет на настроение девушки. Миссис Стрингем тоже обладала своеобразным характером, хотя и не столь ярким; она была прозаически обычной, хотя и весьма достойной; именно эта обыкновенность сделала ее для девушки важной частью Бостона. Старшая дама потеряла сперва мужа, затем мать, с которой жила вместе после смерти супруга; бездетная женщина остро переживала одиночество. Однако ей хватало денег на скромную жизнь: ее имя – Сьюзан Шепард Стрингем – появлялось на страницах лучших журналов; она писала короткие рассказы и твердо верила, что обладает собственным почерком и талантом представлять жизнь Новой Англии, вовсе не ограничиваясь кухней. Сама она кухней не интересовалась, как и многие среди ее знакомых дам; именно к своей аудитории она и обращалась с литературной миссией. Она всегда в глубине души мечтала о литературе, ей нравилось знакомиться с моделями, знаменитостями, в основном иностранными, жизнь которых тщательно описывала; нередко ей доводилось беседовать и с теми, кого она оценивала как пустышек, так как была полна предрассудков; однако все эти люди потеряли для нее значение, едва она оказалась рядом с личностью, по-настоящему примечательной, окруженной ореолом романтики. Именно это увидела она в Милдред – и это заставляло руки ее дрожать от волнения, а перо замирать над страницей, на которую она не осмеливалась занести сведения о новой знакомой. Она словно пережила момент откровения, потрясение, которое вся прежняя утонченность Новой Англии произвести не смогла; она лелеяла маленькие воспоминания и частные детали, внезапные мелочи и признания в памяти и не желала делиться ими; к этому добавилось и чувство моральной ответственности, нечто слишком личное; она тревожилась, что дружба может угаснуть, если не получит нового развития, но боялась испортить все неловким жестом. Она готова была оставить прежние приобретения и связи, бостонские дела во имя новой жизни. «Красивая» фетровая шляпка, в тирольском стиле, с орлиным пером, придавала ее облику уютную простоватость и обстоятельность; она дополнила костюм меховым боа, уверенно балансируя на грани между респектабельностью и скромностью; она почти ежедневно посещала концерты, сохраняла сдержанные и спокойные манеры, регулярно заходила в Публичную библиотеку, собирая нужные сведения; и, наконец, – самое важное – внимательно следила за вымышленными обычно намеками на «любовный интерес» на страницах журналов, а затем осторожно проверяла достоверность слухов. Но не это было теперь главным, истинный интерес вел ее теперь в Нью-Йорк, где можно было найти ответы на два нерешенных вопроса: реальна ли ее надежда на перемену участи и встретится ли она вновь со своей знакомой?

Чтобы найти желанные ответы, она решила подобрать подходящую форму описания ситуации, она всегда прибегала к этому способу, чтобы разобраться с житейскими делами. После двух-трех встреч девушка с загадочным и трагическим прошлым, с волосами цвета старинного золота и траурными одеяниями, не похожими на простые черные платья, традиционные для траура в Бостоне, вызывавшая ощущение, что за хрупким обликом скрывается бунтарский дух и страстная натура, эта необычайная девушка вдруг сказала миссис Стрингем, что никогда не встречала людей, подобных ей. Они вызывали друг у друга равное любопытство – так сильно различались и так остро чувствовали нечто сокровенно общее; простое замечание Милли стало ключевым фактором для ее старшей знакомой; у обеих женщин не было любовных интересов, не было родных, не было желания искать новых возлюбленных; единственное, в чем они обе нуждались, так это в простом человеческом понимании и сочувствии. И тут миссис Стрингем пригодилась профессиональная привычка следить за светскими новостями; ей не пришлось расспрашивать девушку о былых событиях, и при этом она могла без труда догадаться, что та должна была чувствовать. Милли же никогда не читала колонки в журналах и не желала знать, что там о ней рассказывали. Старшая женщина охотно приняла на себя ответственность за развитие их отношений; ей понадобилось узнать как можно больше о том, что могло бы интересовать девушку, которая не склонна была упоминать подробности прошлой жизни или описывать привычки. Миссис Стрингем провела настоящее расследование и пришла к выводу, что девушке не хватает культурных впечатлений. Культура привлекала и ее саму, так что она готова была предложить свежие идеи. Умная женщина отлично понимала, насколько широки ее возможности и где лежат их пределы; она даже встревожилась, что кто-нибудь мог опередить ее и занять место компаньонки при одинокой девушке.

Удачей для нее стало пронзительное сочувствие. Ее осенило, как открыть двери к сердцу девушки, установив общий круг интересов к «картинам-бумагам». Богатая, романтичная, глубокая, девушка готова была тратить тысячи не на свою красоту, а на увлечения – нечто возвышенное, необычное, чарующее, но главной ценностью для нее была безграничная свобода – ощущение вольного ветра в пустыне, невыразимое и отчаянное, очищающее от формальностей и ограничений.

Мысли миссис Стрингем вновь обратились к Нью-Йорку, где интеллектуальная сфера была особенно обширной, она даже съездила туда, чтобы сориентироваться. Милли пригласила ее, и даме удалось скрыть свой напряженный интерес к общению; примечательно, что даже к исходу трех недель визита ей удалось сохранять непринужденность и простоту. Она почувствовала себе намного увереннее, баланс в их отношениях заметно изменился, так что домой миссис Стрингем отправилась воодушевленная. Нью-Йорк был огромным, Нью-Йорк был ошеломительным, полным захватывающих историй, с диким космополитическим смешением разных поколений переселенцев со всех концов света; она вплотную приблизилась к роскошному племени редких существ, напоминавших экстравагантные цветы, разнородные и независимые: прелестные кузины, солидные дядюшки, утонченные тетушки, высокие, низкие, пышные и суховатые – они напоминали ей собрание мраморных французских скульптур, изящных и точеных, и все это пестрое собрание образовывало плотную толпу, ограниченную малым пространством. Дамы вместе посещали разные собрания и приемы; старшая старалась демонстрировать свой ум, а младшая держалась непринужденно и никому ничего доказать не пыталась. Миссис Стрингем размышляла о поэзии, истории, выслушивала рассуждения о Метерлинке^[3] и Патере^[4], Марбо^[5] и Грегоровиусе^[6]. У хозяйки нашлись соответствующие книги, так что она смогла пополнить свои знания, хотя не всегда получала от этого истинное удовольствие; но все приобретения и события вскоре погрузились во мглу забвения – слишком сильно была она сосредоточена на главной теме. Все ее сомнения, весь энтузиазм постепенно слились в одну тревожную мысль – страх и вправду навредить компаньонке, поступив неуклюже или грубо. Она опасалась причинить девушке боль, и, чтобы избежать этого, а заодно избежать слишком глубокого пристрастия и обожания, она решила оставить все как есть, совершать как можно меньше действий; ведь даже самые искренние поступки с лучшими целями могут исказить совершенство наивности и простоты. Эта мысль поразила и вдохновила ее, побуждая остаться дома и положиться на судьбу.

Меньше месяца спустя, несмотря на то что миссис Стрингем хранила молчание, следуя принятому в Нью-Йорке решению, она получила предложение, которое вновь поставило ее перед сложным вопросом о пределах деликатности и возможности вторжения в чужую жизнь. Не согласится ли она отправиться в Европу в компании своей молодой подруги, которая желает начать путешествие как можно скорее и не ставит миссис Стрингем никаких условий? Обмен расспросами и уточнениями происходил посредством телеграфа; ей были предоставлены все разъяснения; требовалось отправляться как можно скорее, и она должна была немедленно принять решение. Миссис Стрингем откликнулась со всей искренностью и сразу согласилась, хотя такие перемены и выходили далеко за рамки ее ожиданий и планов. Сперва она совершенно серьезно хотела получить что-то от нового знакомства, но теперь ей казалось, что она и так уже все получила. То, что началось с яркого впечатления и интереса к необычному, превратилось в глубокую человеческую привязанность и очарование прелестным существом, в котором она угадывала большой масштаб и значительность. Она готова была отступить, оставить девушку в ее мире, признавая, что Милдред стала самым ярким впечатлением в ее жизни. Теперь, когда ситуация прояснилась и все было названо своими именами, события обретали новый масштаб; но на самом деле все только начиналось. Миссис Стрингем вспомнила выражение, которое часто использовали в газетах, описывая новые лайнеры, – им желали «семь футов под килем»; и если ты отправляешься в путь на утлой лодчонке, надо благодарить судьбу, которая дает тебе шанс зацепиться за большой корабль, способный ходить по бескрайнему и глубокому морю. Милли была таким лайнером, странно думать о ней как об одинокой девушке, которую может ранить чья-то грубость или неосторожность; она представлялась теперь левиафаном, и компаньонка могла лишь следовать безропотно в ее фарватере, отчаянно болтаясь на волнах. Миссис Стрингем испытывала истинный восторг и радость от того, что жизнь сама указала ей путь. Она решилась уделить новой знакомой не ограниченное ничем время. И если она не хочет ей зла, значит, надо действовать прямо и следовать за подругой. Это она ясно понимала и хотела, чтобы девушка указала ей путь в жизни, потому что именно она могла сделать это лучше, чем кто бы то ни было другой. Но трудность, которая вскоре стала для нее очевидной, заключалась в том, что она, Сьюзан Шепард – так обычно называла ее Милли – не привыкла никому доверять решения. Она была дамой с характером, и никто никогда не вел ее за собой по жизни; и она твердо верила, что прекрасно сможет сама направлять Милли и помогать ей с выбором верной дороги. Она была уверена, что знает, как лучше, и ясно видит ситуацию.

С тех пор прошло много недель и событий, и само путешествие стало самым приятным из них; они следовали южным маршрутом по средиземноморским портам, через головокружительный, продуваемый ветрами Неаполь. До того заходили еще в пару гаваней, весьма живописных; и постепенно сорок восемь часов гонки от дома до Нью-Йорка и корабля стали стираться из памяти миссис Стрингем. И великое море, озаренное солнцем, смыло последние тени былой картины мира, и на долгие дни путешественниц захватили другие заботы и перспективы, и пароходные свистки звучали для них прекраснее увертюры Вагнера. В Италии, напротив, увертюра Вагнера преобладала, а Милли спешила на север, к Альпам, и миссис Стрингем следовала за ней; причем слово «следовала» не совсем точно описывает картину, так как старшей даме приходилось постоянно поспешать, а девушка была охвачена необычайным волнением и беспокойством. Миссис Стрингем, конечно, обещала – совершенно искренне – быть неутомимой спутницей, но, по правде говоря, никак не ожидала такого темпа; порой она чувствовала, что ее словно тащат на веревке. Для миссис Стрингем было особенно приятно использовать шанс, упущенный ее родителями, которые так любили Париж, хотя и не лучшие его стороны, и не имели практически никаких других интересов; но мелькание впечатлений – смутных и простых, без остановки и возможности оценить и заинтересоваться чем-то по пути, – первоначально составлявшее определенное странное очарование их странствий, постепенно стало блекнуть в сравнении с захватывающей свободой самого неукротимого триумфального движения и изменения. Она обнаружила в себе пристрастия и идиосинкразии, о которых не могла догадаться при обычном медленном течении жизни; а они составляют немалую часть радости будней. Среди них искусство быть драматически беспокойной и легкой, как воздух; сохранять невыразимую печаль и при этом с ясностью смотреть на мир; всегда оставаться веселой и в то же время мягкой и тихой, как закат. Миссис Стрингем уже во всем разобралась, и ее удивление и восхищение спутницей только укрепилось, а жизнь была достаточно простой, и не требовалось предпринимать усилия, чтобы угадать чувства молодой дамы; однако время от времени она обнаруживала какие-то новые неожиданности и новые аспекты.