Книга четвертая

I

После этого дела пошли очень быстро, и вот уже Милли сидела за столом, беседуя с джентльменом по правую руку от нее – одновременно он находился по левую руку от хозяйки дома, – и даже не до конца еще понимала, где оказалась, однако ситуация складывалась весьма романтическая. Они с подругой ужинали на Ланкастер-гейт в окружении, как ей казалось, предельно английских деталей и аксессуаров; хотя она слышала заранее про миссис Лаудер, при встрече та произвела на нее сильное впечатление. Сюзи, как хозяйка дома по-свойски называла подругу, взмахнула волшебной палочкой, и они попали в волшебную сказку; миссис Стрингем переживала момент торжества, пользуясь успехом в обществе в качестве ее феи-крестной. По этому случаю Милли буквально настояла на том, что сама подберет для подруги парадный костюм; и девушка думала, что было бы весело нарядить добрую даму в остроконечную шапку, накидку со звездами и туфли с украшенными бриллиантами бантами, как «правильную» фею из детской книжки. Впрочем, добрая дама и так добросовестно исполняла свою сказочную роль; женщины обменялись быстрыми насмешливыми взглядами через стол, пока Милли вела чинную беседу с лордом Марком. Подруг разделяло не менее двадцати других гостей, но это не мешало им переглядываться, понимая друг друга с полуслова, как повелось с того дня на швейцарском горном перевале. Милли казалось, что судьба сама играет ими, словно они придумали небольшую шутку, а она обернулась чем-то убийственно серьезным. В данный момент она даже не могла сказать, например, в каком состоянии находится: возбужденном или подавленном; и все могло оказаться еще хуже, если бы, по счастью, она не сориентировалась быстро в обстоятельствах и не приняла решение не столько действовать, сколько замереть и наблюдать за ходом событий, ибо она уже отлично видела, к чему все идет.

Лорда Марка ей представили перед ужином, причем сделала это не миссис Лаудер, а красивая девушка, ее племянница, сейчас сидевшая за противоположным концом стола, рядом с Сюзи; новый знакомый сопровождал ее за стол, и теперь она расспрашивала его про мисс Крой, ту самую красивую девушку, которую хорошо было видно с ее места. В первый раз такая возможность представилась ей три дня назад, когда мисс Крой с тетей посетили ее в отеле, сияя красотой и роскошью, словно две героини романа. Это впечатление подтверждалось и сегодня, хотя внимание Милли теперь было рассеяно на множество других персонажей; и все же взгляд ее – когда она не обменивалась заговорщически с Сюзи – снова и снова возвращался к Кейт Крой. Она была поразительным созданием, иначе и описать ее было невозможно; и чисто американская привычка быстро оценивать людей и их возможности позволяла Милли не сомневаться, что дружба с этой очаровательной, умной, знающей себе цену девушкой открывает перед ними обеими множество перспектив. Как новичок в этом обществе, Милли с легкостью приходила к обобщению: английским девицам свойственна особая, впечатляющая красота, особенно когда они облачаются в вечерние платья; по отношению к девушке напротив это было справедливо вдвойне, тем более что и платье на ней было под стать природным данным. Она непринужденно беседовала с лордом Марком. Она заметила, что им вообще легко поладить в разговоре; любопытно было и то, что хозяйка дома, сидевшая по другую руку от лорда Марка, не обращалась к нему, давая ему возможность целиком сосредоточиться на гостье. С другой стороны от миссис Лаудер сидел епископ Мюрремский – Милли никогда прежде не встречалась с настоящим епископом, так что украдкой присматривалась к его сложному облачению, вслушивалась в мелодичный голос и старомодные интонации, не смогла удержаться от сравнения его лица со всеми виденными прежде портретами прелатов; джентльмен по левую руку от нее – крепкий и коренастый, с толстой шеей – смотрел прямо перед собой, словно ему претили пустые застольные разговоры, так что и он не препятствовал ее плавно протекавшей беседе с лордом Марком. Сложив все вместе, Милли – с привычной для нее склонностью к преувеличениям и скорым выводам – с интересом находила подтверждения своим суждениям о людях. Она пыталась понять, что увлекает ее больше: перспектива окунуться в бурный поток жизни или наблюдать за ним, оставаясь на берегу. Соблазнительно было подойти совсем близко, тем более что раньше у нее подобного опыта не было, и все ей казалось теперь увлекательным и необычным.

Она задумалась, смог бы сосед справа верно понять ее, если бы она поделилась своими наблюдениями; но тут же ответила себе: нет, безусловно, не смог бы, и об этом она тоже судила на основании мелких наблюдений. Тем не менее ей уже становилось ясно, что джентльмен мог бы действовать и поумнее; очевидно, что новое знакомство не представляло для нее никакого интереса, хотя в человеке этом были и ум, и естественность. Внутренне она то бледнела, то краснела от мысли, что оказалась вовлечена в чужую игру, а это было несомненно; вся атмосфера, нарочитая как бы непреднамеренность были на ее вкус слишком явными и безвкусными. Все эти мелочи, лица, руки, бриллианты женщин, обрывки разговоров, имена, долетавшие через стол, форма вилок, порядок расстановки цветов, манеры слуг, стены комнаты – все было элементами декорации; она с пронзительной ясностью и остротой воспринимала этот спектакль и осознавала логику своего восприятия. Казалось, она никогда еще не испытывала столь обостренных реакций, доводивших ее до дрожи; ее чувствительность была чрезмерной, лишавшей комфорта; например, ей ужасно хотелось сократить количество знаков, поступавших со всех сторон, научиться быть такой же закрытой и спокойной, как эта прекрасная племянница хозяйки, поразившая ее значительностью и блистательной недоступностью. Такой тип женщины, очевидно, имел колоссальные преимущества; и она была уверена, что между ними возник контакт – легкая и спонтанная связь. Если бы они с мисс Крой смогли поболтать наедине, как делали их старшие компаньонки много-много лет назад, что бы из этого вышло? Они бы обнаружили взаимную симпатию? Оказалась бы она прочной? Или это было бы ординарное светское знакомство? Она сомневалась, ведь с момента приезда в Англию она сразу поняла, что Мод Мэннингем видит в ней утративший корни побег и неясный, но продуктивный ресурс, считает ее зависимой от своих капризов, постыдно глупой и считает возможным контролировать ее и управлять ее поведением с безумной целью «ввести ее в общество». Совершить такое серьезное паломничество ради общества, которое могла предложить им миссис Лаудер, вот уж не стоило стараний, и она решила придерживаться своей тактики: наблюдать с любопытством за происходящим вокруг. Она могла бы описать свое любопытство как желание увидеть места, о которых она прежде читала, и такое описание мотивов годилось для разговоров с посторонними – например, с соседом по столу, хотя в итоге ей пришлось осознать, как мало она читала. В данный момент ей казалось, что недостаточно ясное предвидение того, что ее ждало, – она могла назвать все увиденное не меньше, чем величественным, – и откровенное преобладание двух фигур – она не смогла найти им другое название – и вызывало у нее обостренное и настороженное внимание. Миссис Лаудер и ее племянница при всем их различии имели нечто общее: каждая из них представляла собой грандиозную реальность. В первую очередь это было справедливо в отношении тети, настолько справедливо, что Милли задумалась, как ее собственной компаньонке некогда удалось оказаться с ней в друзьях; и все же ей виделось, что миссис Лаудер – персона, которую можно было бы понять за два-три дня общения. По крайней мере, это казалось достижимым при определенном усердии; а вот что касается мисс Крой, той красивой девушки, на пути знакомства с ней могут возникать неисчислимые препятствия. Она была реальной, более того, все и всё здесь были реальными; и это, без сомнения, было отличной отправной точкой для их приключения.

Однако ум лорда Марка был ничуть не слабее, чем у Милли, и он без труда понял, сколь малое впечатление произвел на девушку и как мало знает о ее истинных обстоятельствах. В ответ на ее уклончивые расспросы он сказал, скорее, намекнул, что в современном Лондоне у многих нет такого понятия, как постоянное местопребывание. Все бывают везде, и никто не привязан к одному месту. Честно говоря, он мог бы назвать людей, посещающих этот дом, они входят в круг хозяйки дома. Но существует ли этот круг в действительности, не является ли он условностью, не имеющей определенных границ и постоянно меняющейся, как великое бурное море в районе Ла-Манша или некий причудливый сплав разнородных элементов? Он поставил этот вопрос, давая понять, насколько он невозможен и не поддается решению; Милли показалось, что за пять минут он рассказал ей слишком много, хотя успел миновать лишь одну-две ступени головокружительной лестницы; впрочем, его слова помогли ей избавиться от подозрений, что здесь ее не воспринимают всерьез, судят свысока: он говорил так, словно хотел избавиться от избытка информации, но весьма небрежно. В каком-то смысле он был ее противоположностью, но именно в силу этого он выглядел таким же потерянным странником, как и она сама; более того, несмотря на очевидные несовпадения – они, вероятно, были вполне преодолимы, если подобрать правильный ключ, – он тоже представлял собой великую реальность жизни, как и миссис Лаудер или Кейт. Когда лорд Марк упоминал первую из этих дам, он использовал одно и то же определение – «исключительная женщина», «совершенно исключительная женщина» или «чем больше узнаешь ее, тем яснее понимаешь, насколько она исключительная женщина», а про вторую не сказал ни слова, лишь один раз заметил, что она поразительно, просто поразительно хороша собой. Милли отметила про себя, что его ум стал проявляться в разговоре не сразу, и постепенно она все отчетливее видела, что он гораздо значительнее, чем человек с титулом, каким его представила ей хозяйка дома. Вероятно, он один из тех людей, о которых она слышала дома: ей говорили, что типичный англичанин тщательно скрывает мысли и чувства. Даже мистер Деншер отчасти обладал этим свойством. Но что делало лорда Марка таким живым и реальным, если он был наглухо закрыт и предельно сдержан? За внешней невозмутимостью ощущались интенсивность и сила намерений, внутренняя сосредоточенность, и это еще не все. Трудно было понять, сколько ему лет, – он мог быть молодым человеком, выглядящим старше своего возраста, или весьма взрослым, но сохранившим нечто юношеское в облике; само по себе это ничего не значило, но он начинал лысеть, производил впечатление человека, утратившего юношескую свежесть или, если выразиться точнее, суховатого: в нем можно было угадать озабоченность жизнью, а в глазах на мгновение – совсем мимолетно – появлялось чистое и ясное выражение, почти детское. У него были аккуратные светлые усы, и он по-мальчишески часто прикасался к ним кончиками пальцев, причем этот жест придавал его облику нечто утонченно-интеллектуальное и в то же время кокетливое. Нечто игривое мелькало порой и в его взгляде, хотя он носил очки, и это делало его похожим на задумчивого бостонца.

Легкая фривольность, безусловно, была вызвана обстоятельствами – точнее, его желанием произвести впечатление на американку, а также смутным ощущением, что в нем самом есть нечто устарело-патриархальное, ведь она относилась к социальному слою, который с некоторой неловкостью можно было бы определить как «модное общество». Высший класс Нью-Йорка никогда не соглашался на столь унизительное название, и хотя Милли знала о том, что сами они воспринимают себя как финансовую и политическую аристократию, вынуждена была согласиться с более простым и небрежным описанием. В разговоре с лордом Марком ей казалось, что он безразличен к подобным нюансам, но в самой его индифферентности было нечто истинно аристократичное в самом традиционном смысле слова; он смотрел на нее, и она ему нравилась, но вместе с тем он непрестанно думал о чем-то еще, глубинном, очень личном. Если он, с одной стороны, уделял внимание ей, а с другой – не упускал из виду что-то еще – это было видно хотя бы по автоматическому жесту, с которым он нервно крошил кусок хлеба, – оставалось понять, что же он скрывал за безупречными благородными манерами? Она не знала ответа, и именно это ее тревожило. Они оба были сложными людьми, в этом она не сомневалась, она чувствовала в нем двойное дно, поскольку и сама скрывала от окружающих немало, но она здесь была иностранкой, американкой, а он не придавал этому значения и вел себя так, словно она депутат парламента, не меньше. Он был слишком любезен, слишком внимателен, слишком безупречен и демократичен по отношению к ней, но она и на секунду не сомневалась, что, окажись он в ее стране, все там казалось бы ему чужим и низкопробным. Она не могла бы объяснить, на чем основывалось ее мнение, но была в нем совершенно уверена; тут он мог бы больше рассказать ей, если бы захотел. Она могла узнать от него, чем так сильно отличается от той красивой девушки; она не могла определить это сама, хотя и чувствовала, как важно для него такое различие; а точнее, она могла бы узнать от него, чем та красивая девушка так сильно отличается от нее.

Все это они могли обсудить позже, а пока стоило сосредоточиться на другом, несмотря на его трудности, связанные с его закрытостью. Он сделал вывод, что она, как все американцы, уже начала задумываться, как он ее воспринимает. Ей не нужно было ничего говорить; но американцы, бедняжки (она резко возражала против слова «бедняжки»), понятия не имеют, как избежать этого. Они взваливают на себя груз, который становится настоящей проблемой! В конце концов, после дружеской пикировки по поводу ее сограждан, между ними установилось некое взаимопонимание и она даже привела ему в ответ свежий пример ее собственного волнения, вызванного желанием показаться при встрече с миссис Лаудер милой, настроить ее в свою пользу. Это его очень заинтересовало, и только потом она обнаружила, что в итоге он получил от нее больше информации об их общих друзьях, чем дал ей. Это стало для нее еще одной любопытной деталью для понимания тонкостей и глубин местного общества; теперь она была совершенно уверена, что у новых знакомых есть некие потаенные, возможно, не слишком благородные мотивы. Однако Мод Мэннингем (девушке про себя удобнее было называть ее девичьим именем) тоже была само очарование, и такой она была с первой встречи. Она посетила их в отеле, причем они еще не были уверены, что она получила письмо, а она уже была тут. Конечно, миссис Стрингем написала заранее, но они довольно быстро добрались до Лондона. Через два дня после того визита в отель она пригласила их на ужин, на следующий день снова, даже не дожидаясь приглашения прийти с ответным визитом, она заглянула к ним с племянницей, чтобы передать новое приглашение. Создавалось впечатление, что она искренне заботилась о них, причем искренность ее была неподдельной, такая верность детской дружбе между нынешними миссис Стрингем и миссис Лаудер, дамой с прелестным лицом, изысканными нарядами и идеальными манерами.

Лорд Марк посмотрел на Сюзи через бокал:

– А верность миссис Стрингем не столь безупречна?

– Ну, ее чувства искренние, но едва ли она может что-то дать своей подруге.

– Разве она не преподнесла ей вас? – безмятежно поинтересовался лорд Марк.

– Меня? Преподнесла миссис Лаудер? – Милли совершенно не готова была взглянуть на себя под таким углом. – О, я не слишком ценный подарок, я вообще себя таковым не чувствую, но даже если считать меня подарком, вряд ли меня преподнесли.

– Вам это еще продемонстрируют, и если наша подруга сделает свой ход, вы будьте к этому готовы, – он говорил с шутливой интонацией, но не заметно было, что он действительно забавляется, впрочем, мрачным он тоже не был. – Вам придется признать это в свое время, но теперь ситуация уже не находится в руках вашей компаньонки, миссис Лаудер умеет проявлять инициативу и всегда видит возможные перспективы. Оглянитесь вокруг, все здесь собраны ради вас.

– Ну, если так, – задумчиво ответила Милли, – лучше мне принимать все как есть, чтобы не служить предметом развлечения.