Во время еды настроение Робин немного улучшается, и она болтает с Зорой об Америке и оставшихся там друзьях. Но как только ужин заканчивается, она поднимается к себе в комнату. Я ставлю тарелки в раковину, и мы с бутылкой вина перемещаемся в гостиную на бесформенный диван.
– Кажется, Робин совершенно не в восторге от всей этой затеи с переездом сюда, – говорит Зора, допивая свое вино и снова наполняя бокал. – И ты до сих пор еще не рассказала, как к этому всему отнесся Эндрю.
Я не хочу говорить об Эндрю. Ни сейчас… Ни когда-либо вообще… Я молчу, надеясь, что Зора догадается о моем состоянии и оставит эту тему в покое.
– Бедняжке Робин, должно быть, очень тяжело сейчас, – говорит Зора, пристально глядя мне в глаза. Я пытаюсь выдержать ее взгляд, но через несколько секунд отворачиваюсь, с трудом сглатывая подступивший к горлу комок. – Тебе, наверное, тоже нелегко.
Ее голос смягчается.
Да, мне очень нелегко… И ты, моя дорогая подруга, не знаешь и половины всей той тяжести, что камнем лежит у меня на сердце. Зора больше ни о чем не спрашивает. Она бесцельно бродит кругами по гостиной. Я слежу за ней глазами, попутно изучая потрепанные обои на стенах и облупившуюся краску на потолке. В нише рядом с камином есть полочки, на которых расставлены старые фотографии и фарфоровые украшения.
– Мне всегда было любопытно, почему эти статуэтки такие уродливые, – говорит Зора, беря в руки одну из них. – Что с ними не так?
Она подходит ко мне. В руках у нее одна из тех парных фигурок, что стоят на каминных полочках здесь и на втором этаже и которые так меня раздражают. Эта статуэтка изображает улыбающуюся мать с корзиной фруктов в руках, из которой маленький мальчик берет яблоко. Другая фигурка из этой пары представляет собой отца, наклоняющегося к маленькой девочке, чтобы положить конфету в ее протянутый передник. Раскрашены статуэтки в чересчур слащавые пастельные оттенки розового, голубого и зеленого цветов, выражение их застывших лиц тоже какое-то приторно-нездоровое.
– Мать была одержима ими, – говорю я. – Когда я была маленькой, мне они очень нравились. Теперь-то я тоже от них не в восторге. Я помню, как в детстве тайком от матери пробиралась сюда, чтобы просто поглазеть на них. Как-то раз я даже осмелилась взять одну из них в руки. Но была внезапно поймана с поличным. Мать так сильно заорала на меня, что от страха я уронила статуэтку, и голова отлетела прочь.
– Вот черт! – восклицает Зора.
– Да, точно. Это была фигурка мужчины. Если внимательно присмотреться, то можно найти место, где она была склеена.
Зора ставит на место женскую статуэтку, которую держала до этого, и берет в руки мужскую, проводя пальцами по линии приклеивания головы.
– С чего бы это они ей так нравились?
– Не знаю, – отвечаю я, – но у нее было довольно странное чувство сентиментальности. Она любила котят, розовые бантики и все такое милое и пушистое. В стиле Долорес Амбридж из «Гарри Поттера», знаешь ее?
Зора кивает:
– Да, но мне такой стиль не нравится. Совершенно не в моем вкусе. Этот дом нужно полностью расчистить и освободить от всего подобного барахла, чтобы ты смогла начать все заново. Тебе нужно полностью избавиться от всего, что может хоть как-то напоминать о матери. И дальше строить свой собственный новый мир. Если, конечно, ты собираешься здесь оставаться. Чего, на мой взгляд, тебе делать категорически не нужно. Говорю тебе это сейчас прямым текстом… на случай, если вдруг ты не поняла моих предыдущих намеков на этот счет.
Я вздыхаю:
– Я отлично тебя поняла. Ты совершенно ясно изложила свою позицию. Но у меня особо нет выбора. Выполнить условие материнского завещания, отправив Робин в «Ашамс», это на данный момент единственная возможность получить хоть какие-то средства, на которые мы сможем прожить. Я не могу позволить себе сейчас жить как-то по-другому. Со временем я постараюсь смягчить эту ситуацию или найти другое решение. Но сейчас пока вот так.
Зора качает головой:
– Честно. Я не понимаю… Отправить Робин в эту ужасную школу, которую мы обе так ненавидели… Сэди, надеюсь, ты знаешь, что делаешь… У меня просто нет слов.
– Я все объясню тебе, обещаю. И тогда ты меня поймешь. И не будешь осуждать. Серьезно, у меня совершенно не было выбора. А сейчас я так устала. Может, оставим пока этот разговор? Просто поверь мне на слово, что я делаю все, что в моих силах.
С минуту Зора сидит нахмурившись и сердито смотрит на меня. Но затем она смягчается и меняет тему разговора:
– Хорошо, я тебе верю. Давай еще выпьем и поговорим о чем-то более веселом. Ты уже нашла какую-нибудь работу?
Мое настроение падает еще больше.
– Мы же вроде собирались поговорить о чем-то позитивном? Насчет работы… Скажем так, я попыталась. Вчера ходила в свою бывшую контору и спрашивала, можно ли к ним вернуться. Я была уверена, что у них по крайней мере будет какая-нибудь работа хотя бы в мировом суде.
– И что же?
– Ничего. Совершенно ничего нет. В конторе, между прочим, все тот же самый старший клерк, Дэвид. Помнишь его?
– Дэвид? Этот урод?
– Он вовсе не урод. Он просто… старомодный.
– Ха, я-то помню, как ты раньше отзывалась о нем. И теперь я сама периодически сталкиваюсь с ним по работе. Недавно я вела одно дело о мошенничестве и консультировала нескольких присяжных поверенных из его адвокатского бюро. Этот Дэвид – тот еще урод, – насмешливо заявляет Зора. – И вообще, я что-то не понимаю. Разве не ему ты врезала тогда по яйцам, когда он попытался насадить тебя на свой член? Еще и уговаривал тебя не сопротивляться, чтобы не создавать себе проблем в дальнейшем продвижении по карьерной лестнице. Ты что, забыла это?
Да уж, у Зоры, похоже, слишком хорошая память. Я бы предпочла, чтобы и сама она забыла, и мне бы лишний раз не напоминала об этом гадком инциденте с Дэвидом.
– Конечно, тогда он повел себя отвратительно, это правда. Но в конце концов я все-таки получила свое адвокатское удостоверение. Жаль, что сейчас оно уже недействительно. Я слишком долго не работала по специальности – десять лет без юридической практики. Теперь придется подавать письменное ходатайство в Адвокатский комитет и ждать решения. Они будут рассматривать все прошения и заявки на членство в Адвокатской коллегии в марте.
– До этого момента еще несколько месяцев, – говорит Зора. – У тебя есть на что жить? Эндрю дает вам достаточно денег?
Я смотрю на нее и едва могу выдавить из себя:
– С этим все не так просто.
У меня внутри снова звучит его злой шипящий голос, который я целый день сегодня пыталась заглушить в своей голове. Он все повторяет и повторяет сказанные неделю назад слова: «Убирайся отсюда, Сэди. Я не хочу тебя больше видеть. И Робин я тоже больше не хочу видеть…»
Дает ли нам Эндрю денег? После того, что случилось, я даже не уверена, что когда-либо вообще его увижу. Лучше даже сказать, что я точно знаю, что никогда не захочу его снова видеть. От нервного напряжения у меня начинают трястись руки, и я прячу их в карманы.
– Сэди, – с тревогой обращается ко мне Зора. – Что с тобой?
Усилием воли я пытаюсь расслабить свою напряженную гримасу на лице и превратить ее в подобие улыбки:
– Извини, я просто устала.
– Слушай, я знаю, что ты не любишь ни о чем просить. Но я всегда смогу тебе чем-нибудь помочь, как-то выручить, – говорит Зора. – От меня в Судейские палаты уходит большое количество уголовных дел.
– Да, ты права. – Я неохотно соглашаюсь. – Я действительно не хотела тебя ни о чем просить. Ты уже и так много для меня сделала.
– Чушь собачья, – восклицает Зора. – Все, что я пока что сделала, это время от времени приходила и проверяла эту обшарпанную чертову конуру, вот и все. Я серьезно – давай-ка я завтра, когда приду в офис, посмотрю, какие дела у нас сейчас есть в работе, и подумаю, что можно сделать по этому поводу. Не волнуйся, я не буду долго тебя томить, сразу же дам знать.
– Только не нужно мне делать никаких одолжений, – заявляю я.
Зора пристально смотрит на меня. Я недолго выдерживаю ее взгляд и первой опускаю глаза. Мы обе отлично понимаем, что мне сейчас нужно именно то, что она предлагает, независимо от того, нравится мне этот факт или нет.
– В свое время ты чертовски хорошо справлялась со своими обязанностями. Поэтому не жди с моей стороны каких-то поблажек. Никакой благотворительности, – смеется Зора. – Тебе придется еще заслужить это.
Я улыбаюсь в ответ, поднимая бокал.
Остаток вечера пролетает очень быстро. Уже вставая, чтобы уходить, Зора говорит с теплотой в голосе:
– Знаешь, я так рада, что ты вернулась. Ты и Робин… Несмотря на то что сейчас привычный ход вещей в твоей жизни нарушен, все будет хорошо.
Она обнимает меня. Я вдыхаю ее аромат – такой знакомый и успокаивающий.
– И я хочу удостовериться, что ты в конце концов расскажешь мне, что же все-таки произошло. Ты не можешь вечно уходить от ответа, – говорит Зора, легонько встряхнув меня в своих объятиях. – Я сообщу о работе, как только что-то узнаю.
Зора вызывает такси и уезжает, а я поднимаюсь наверх. Я заглядываю в комнату Робин, но ее там нет. Свернувшись калачиком, она лежит в моей кровати и кажется такой маленькой под этим тонким одеялом. Я смотрю на нее и снова ощущаю эту резкую и настойчивую боль в груди.
– Что с тобой? Ты в порядке, милая? – спрашиваю я, присаживаясь рядом с ней на кровать, поглаживая рукой поверх одеяла.
– Да, наверное, – отвечает Робин и высовывается из-под одеяла.
– Мне очень жаль, что мы не можем поехать домой, – начинаю было говорить я, но она перебивает меня:
– Прости, что я рассердилась. Я просто хочу, чтобы все было по-прежнему, вот и все.
– Да, я знаю. Мне бы тоже хотелось, чтобы все было как раньше. К сожалению, это не в наших силах. Но мы можем сделать так, чтобы было не хуже. Я обещаю, что сделаю все возможное. – Я ложусь рядом и обнимаю ее. – Ты будешь спать здесь или пойдешь к себе в комнату?
– Пойду к себе. Я просто хотела увидеться с тобой перед сном.
Она встает и топает в свою комнату. Когда она поудобней устроилась в своей кровати, я целую ее на ночь. И прежде чем уйти, придирчиво оглядываю комнату. Лакокрасочное покрытие кое-где облупилось, кое-где потемнело, ковер потертый и облезлый. Но сейчас здесь чисто и тепло. Постепенно я до всего доберусь. Пока что мы в самом начале нашего нового пути, но уже есть определенный прогресс.
– Я люблю тебя, – говорю я с нежностью в голосе и тихо закрываю за собой дверь.
Я иду по коридору обратно в свою комнату и забираюсь в кровать, уютно устроившись на том месте, которое согрела Робин.
Грохот, звон разбитого стекла. Глухие звуки тяжелых шагов по лестнице. Я знаю, что случится что-то ужасное, еще до того, как он переступает порог. Он несет с собой явно ощутимый запах пота и страха. Я совершенно оцепенела, руки плотно прижаты к телу, когда он в три огромных шага пересекает комнату, выдергивает меня из кресла и разворачивает к себе лицом. Я чувствую, что к моей шее приставлено что-то холодное. И слышу хриплый голос, шепчущий на ухо:
– Убирайся отсюда к чертовой матери. Или ты больше никогда ее не увидишь. Пора тебе валить домой.
Я начинаю сопротивляться, бороться, чтобы освободиться, но его руки как будто вросли в меня, вытянулись и обвили все мое тело до самых пят. Я не могу вырваться. И тут я замечаю, как он на глазах превращается в змею, в хищную анаконду, которая полностью меня обвивает, заворачивая в кокон. Я мечусь из стороны в сторону.
В ужасе я просыпаюсь, накрытая с головой покрывалом, которое душит меня и не дает дышать. Я стягиваю его, хватая ртом воздух. Сердце бешено колотится в груди. Все хорошо. Это всего лишь сон. Это все не реально. Этого никогда не было и никогда не будет. Я резко отбрасываю покрывало в сторону и иду в комнату Робин, чтобы успокоиться, увидев ее. С ней все в порядке, все хорошо.
Не до конца проснувшись, я все еще пребываю в полудреме. Этот ночной кошмар давит на меня тяжелым грузом. Я полностью успокоюсь, когда увижу, что она в безопасности, тихонько спит в своей постели. Но ее там нет.
И хотя я сразу же вспоминаю даже сквозь пелену сна, что она не пропала, что она даже не должна сейчас быть там, на меня все равно накатывается волна безумной паники. Тот же приступ ужаса, который я пережила в те долгие часы, когда она пропала. Именно тогда я поклялась, что сделаю абсолютно все возможное и невозможное, чтобы защитить ее, если она снова вернется домой.
Сто двадцать минут страха, каждая из которых длится целую вечность, когда я снова и снова вспоминаю об этом. Я знаю, что сейчас все по-другому. Ничего ужасного не произошло. Но все равно проходит довольно много времени, прежде чем я успокаиваюсь и мое сердце перестает биться, как раненая птица в клетке. Я смотрю на ее пустую холодную кровать.
Наконец я возвращаюсь в свою постель, делаю глубокий вдох, выдох, снова вдох. Она в безопасности. Я знаю, что она в безопасности. Все хорошо. Проходит какое-то время, и я снова погружаюсь в сон.
О проекте
О подписке