Цитаты из книг автора «Гарриет Бичер-Стоу»

Суровая, холодная, непривлекательная, будничная действительность идет своим путем, неумолимо я безучастно, не принимая во внимание чувств человека! Мы должны есть, пить, спать и просыпаться, должны заключать сделки, покупать, продавать, Опрашивать и отвечать на вопросы, одним словом, преследовать тысячу теней, хотя ни одна из них не имеет для нас ни малейшей привлекательности; холодная, механическая привычка жить остается, хотя вся прелесть жизни исчезла.

Сент-Клер лежал ничком на кушетке в заднем углу комнаты; около него лежала открытая Библия Евы. Том подошел и стал около софы. Он колебался заговорить ли, а в эту минуту Сент-Клер вдруг поднялся. Честное лицо Тома, глядевшего на него так печально с такой мольбою, с такою любовью и сочувствием, поразило его. Он положил свою руку на руку Тома и прижался к ней лбом. – Ах, Том, мой милый, весь мир пусть, как яичная скорлупа. – Я знаю, масса, я это знаю, – отвечал Том, – по если бы… о, если бы масса только мог посмотреть вверх, туда, где наша дорогая мисс Ева, где наш Господь Иисус Христос. – Ах, Том! Я смотрю вверх, но беда в том, что я там ничего не вижу. Я был бы рад, если бы мог видеть. – Том тяжело вздохнул. – Видеть, должно быть, дано только детям и таким простым сердцам, как ты, а нам не дано, – сказал Сент-Клер, – Отчего это? – «Утаил еси от премудрых и разумных», – прошептал Том, – «и открыл еси младенцам. Отче, таково было Твое благоволение». – Том, я не верю, я не могу верить. Я привык во всем сомневаться, – сказал Сент-Клер, – мне бы хотелось верить в Библию, но я не могу.

Мистер Сент-Клер странный человек, – жаловалась Мария мисс Офелии, – я всегда думала, что если он кого-нибудь на свете любит, то это нашу дорогую маленькую Еву; а он, кажется, очень скоро забыл ее. Я не могу даже заставить его поговорить о ней. Право, я думала, что он будет больше огорчен. – Тихие воды самые глубокие, говорят у нас, – произнесла мисс Офелия тоном оракула.

– О, Ева такая любящая! Впрочем, она поступает так, как учил нас Христос, – сказала мисс Офелия, – я бы хотела быть такой, как она. Может быть, она и научит меня. – Это будет не первый раз, что ребенок научает добру взрослого человека, – заметил Сент-Клер.

Во всяком случае, я не могу ничего сделать с ним. Он страшно вспыльчив, и мать его, и я мы давно махнули на него рукой. Надобно и то сказать, Додо порядочный негодяй, никакое битье на негон действует! – Отличное средство для Генрика выучить первый параграф республиканского катехизиса: «Все люди рождены свободными и равными». – Пфу! – вскричал Альфред, – сочинение Джеферсона, пропитанное французскою сентиментальностью и чушью. Право, даже смешно, что такие слова до сих нор повторяются у нас. – Я тоже нахожу, что это смешно, – многозначительно сказал Сент-Клер. – Мы же отлично видим, – продолжал Альфред, – что не все люди рождаются свободными и равными, совершенно наоборот. Что до меня касается, я считаю все эти республиканские изречение чистейшим вздором. Люди образованные, интеллигентные, богатые, культурные должны иметь равные права, но никак не чернь. – Хорошо, если бы чернь разделяла твои взгляды, – возразил Августин. – Во Франции она в свою очередь захотела власти. – Дело в том, что ее следует принижать, последовательно, постоянно принижать, как это делаю. – Он крепко притопнул ногою, как будто раздавил кого-то. – За то, как ужасно бывает, когда она поднимается! Вспомни Сан Доминго!

В нравственном мире не так, как в физическом: непонятное не всегда бывает бесполезно. Душа пробуждается, как трепещущий странник между двумя туманными безднами: вечным прошедшим и вечным будущим. Свет падает лишь на небольшое пространство, окружающее ее, она поневоле должна стремиться к неизвестному; голоса и призраки, долетающие до нее из туманных высот вдохновения, находят отклик и ответ в ее собственной чуткой природе.

– Нет, папа, я не нервна, – сказала Ева, сразу овладев собой с необыкновенной для такого ребенка силой воли. – Я не нервная, но все такие вещи падают мне на сердце.

что это такое по существу? Отнимите от него все украшения, доберитесь до самого корня, до самой сердцевины, что вы увидите? Мои брат Кваши невежествен и слаб, я умен и силен, – я знаю, как надо взяться за дело и умею его сделать, – потому я отнимаю у него все его имущество и выдаю ему только то и столько, сколько мне вздумается. Я заставлю Кваши исполнять за меня всю тяжелую, грязную, неприятную работу. Я не люблю трудиться, пусть трудится Кваши. Солнце жжет меня, пусть Кваши жарится на солнце. Кваши должен приобретать деньги, а я буду их тратить. Кваши должен ложиться в грязь, чтобы я мог пройти по ней, не запачкав ноги. Кваши должен всю жизнь делать не то, что сам хочет, а то, что я хочу, и на небо он попадет только в том случае, если я найду это для себя удобным. Вот, что такое, по моему мнению, рабство. Пусть кто угодно прочтет наши законы о рабах, голову прозакладаю, что он не вычитает в них ничего иного. Говорят о злоупотреблениях рабовладельцев. Ерунда! Самое учреждение есть квинт эссенции всяких злоупотреблений. Единственная причина, почему страна наша не проваливается, как Содом и Гоморра, в том, что рабство на практике несравненно лучше, чем в теории. Из жалости, из стыда, потому что мы люди, рожденные, от женщины, а не дикие звери, многие из нас не пользуются, не смеют, считают унизительным для себя пользоваться в полной мере тою властью, к

Друг Джорж, – позвал его из кухни Симеон, – послушай этот псалом, это будет тебе полезно. Джорж подвинул свой стул к дверям кухни и Элиза, отерев слезы, тоже подошла послушать. Симеон начал читать: – Едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои, – я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых. Ибо нм нет страданий до смерти их и крепки силы их; на работе человеческой нет их и с прочими людьми не подвергаются ударам. Оттого гордость, как ожерелье, обложила их и дерзость, как наряд, одевает их; выкатились от жира глаза их, бродят помыслы в сердце; над всем издеваются, злобно разглашают клевету, говорят свысока; поднимают к небесам уста свои и язык их расхаживает по земле. Потому туда же обращается народ Его и пьют воду полною чашею; и говорят: «как узнает Бог? и есть ли ведение у Вышнего»?

Да вот, что тебе больше нравится: жить так, как они живут у дяди в Вермонте, или иметь полный дом прислуги, как у нас? – Ах, конечно, у нас лучше, – отвечала Ева. – Почему так? – спросил Сент-Клер, гладя ее по головке. – Потому что больше есть людей, кого любить, папа, – отвечала девочка серьезно.