…Вадик распахнул дверь и впустил Алину в квартиру. Помог снять пальто, повесил на вешалку. Вымученно улыбнулся, но мутноватый взгляд из-под опавших стрелок-бровей удивил Алину. Ее другу не хватало характерного драйва. Они прошли в комнату. После поспешного бегства из квартиры Ксении здесь было неуютно. Всюду на открытых поверхностях лежала пыль, под столом и креслами валялись обрывки каких-то бумажек, пустые целлофановые мешки от одежды. Покрытое толстым слоем пыли пианино тоже казалось каким-то мертвым. Ни единой нотной тетради не лежало на нем.
Алина подошла к инструменту – она помнила его с давних пор. Провела по закрытой крышке, прокладывая черный, блестящий лаком ручеек среди пыльной равнины. И в этом Ксения была виновата – в том, что умела играть! А она, Алинка, в те годы сидела рядом и делала вид, что наслаждается музыкой, хотя все эти фуги и миноры только наводили на нее сон.
– Надолго твоя половина укатила в Америку?
Вадик пожал плечами. Этот молчаливый жест тоже был для него странным. Он привык сыпать словами.
– Да, зарос ты тут в грязи без Ксюхи, – давай-ка я приберусь немного. – Где у вас пылесос?
Алина скинула белый пиджак, повесила его на стул, брезгливо протерев спинку, и взялась за работу. Вскоре комната приобрела жилой вид: на столе появилась скатерть, тщательно выметенный паркет заблестел, маленькие подушечки аккуратно разлеглись по торцам дивана. Повеселел и Вадик. Он даже решил пропустить очередной прием лекарства, чтобы не заснуть в присутствии Алины.
– Ну, чем будешь угощать? Коньяк или водочка найдутся? – Алина, расслабившись от приятной усталости, прилегла на диван.
Вадик смущенно потирал руки. Ему было запрещено пить во время лечения, но выпить хотелось. Он полез в бар за бутылкой.
– Что-то ты сегодня лениво шевелишься, – заметила Алина, принимая сидячее положение, – и растолстел вроде.
В самом деле, похожая на кабачок фигура Вадика за время пребывания в больнице как-то расползлась. Казалось – еще немного, и кабачок станет тыквой. И стрелки его почти всегда нахмуренных бровей слегка опустились, легли почти горизонтально.
– Да ладно меня разглядывать, Алька. Поехали лучше, – он приподнял стопку с водкой, – за любовь!
Они выпили, закусили кабачковой икрой, – единственной закуской, найденной Вадиком в холодильнике.
– Зря я не догадалась купить что-нибудь по дороге, – Алина подцепила на вилку кучку коричневатой жижи. – Этак мы с тобой поплывем без закуси, а нам еще о деле надо поговорить.
– О деле потом, – сказал Вадик и налил следующую стопку. – За любовь, реально.
Алина чуть покачнулась, встала, направилась к музыкальному центру и стала подбирать подходящий к случаю диск:
– Тут у вас почти одна классика.
– Это Ксения собирает. Поищи, там есть музыка из кинофильмов.
Потом они немного потанцевали, все теснее прижимаясь друг к другу. Алине уже не хотелось думать о делах. В конце концов, будет еще время обсудить новую работу. Вадик тоже не проявлял любопытства: столько времени не знал женщины, но сегодня природа проснулась в нем. Не сговариваясь, оба, продолжая танцевать, сделали шаг в сторону дивана. Вадик лихорадочно расстегивал брюки. Две рюмки, в другое время проскользнувшие незамеченными, сегодня воздействовали на него как пять. Стриженная ежиком голова вспотела, он никак не мог справится с ремнем. Руки нервно дергали пряжку, а брови злобно складывались в галочку, сходясь у переносицы в острый угол.
– Что с тобой? – Алина помогла другу раздеться, разделась сама. – Не торопись, дурашка. Тише едешь – дальше будешь.
Но Вадик неистовствовал. Он больно укусил Алину в плечо и мгновенно разрядился. Алина почувствовала разочарование. Шутя, двумя пальцами, шлепнула любовника по щеке. Вадик взбеленился и стал душить Алину. Она захрипела. Потом усилием воли заставила себя на мгновение затихнуть, как хитрая лиса, притворилась мертвой. Вадик уловил, что сопротивление ослабло, и спохватившись, отпустил свою жертву.
– Ну, Вадим, ты прямо озверел, – приводя себя в порядок, констатировала Алина. – Как тебя только Ксения выносит!
– Извини, Алька. Я с утра ничего не ел, реально. Водка в голову ударила. Ты подожди тут, я в магазинчик сбегаю. Куплю колбасы, пирожных. Ты только не сердись, ладно?
– Раньше ты был нежнее, – заметила Алина, в душе прощая его. В принципе Алина любила яростных мужчин. – Хорошо, возьми пирожных.
Вадик выбежал в прихожую, быстро оделся и выскочил на улицу. Он понял, что мешать спиртное с транквилизаторами, прописанными ему врачом, не следовало. Вскоре вернулся домой с объемистым пакетом пирожных. Алина уже хлопотала на кухне, заваривала чай. Вадик забежал в комнату, незаметно выпил несколько капель настойки пустырника.
За чаем восстановилась духовная гармония. Вадик даже пожаловался Алине, что толком не знает, когда возвратится жена. Сказал, что она не пишет и не звонит.
– Ах, вот в чем дело! Ты переживаешь, чудак. Не стоит она того. Мы же с тобой знаем, что Ксения мизинца твоего не стоит.
– Не надо так о ней, Алька. Я же люблю ее.
– А меня больше не любишь? – Алина игриво погрозила пальчиком.
– И тебя люблю. Только по-другому. Ты мне как сестра.
– Разве с сестрой спят в одной постели?
– Не лови меня на слове. Так о чем ты хотела поговорить?
Алина мгновенно преобразилась в деловую леди и кратко сообщила Вадику, в чем будут заключаться его обязанности, если он согласится работать с ней.
– В понедельник поедем в «Волну», – заключила Алина. – Месячишек, я думаю, нам хватит, чтобы разведать обстановку. Будем изображать добропорядочных арендаторов. Да, диплом врача захвати обязательно. А какие-нибудь бумажки, подтверждающие твои связи с поставщиками биодобавок, у тебя есть?
– Найдутся. Комар носа не подточит, реально.
– О’кей. Да, кстати… – вспомнила Алина, – у меня в этом санатории родная бабка работает. Прежде была уборщицей, а недавно письмо написала, ходит у какой-то дамочки в няньках.
– А я и не знал, что у тебя есть бабка. Про мать ты рассказывала, про отчима тоже, а про бабку первый раз слышу.
– Вот заодно и познакомишься.
– А я, Алька, своих предков начисто позабыл, сто лет у них не был. Тоже неплохо бы свидеться.
– А где они у тебя?
– Далеко, в Хабаровске. Чтобы билет туда и обратно купить, надо полгода отпахать, реально.
– Вот получишь премиальные за спецзадание и смотаешь к своим.
– Да кус ты обещаешь приличный, если только не врешь.
– Зачем мне врать? Ты ведь видел мою машину? А шубка моя знаешь сколько стоит? Натуральная норка! Сама заработала. Будешь помогать мне, в накладе не останешься. Ну, мне пора. У меня на сегодня намечены еще кое-какие дела.
Вадик помог Алине надеть ее коротенькую, чтобы в машине было удобно сидеть, норку – и открыл дверь:
– Ладно, бывай. В понедельник буду ждать тебя в девять. Какие вещи брать?
– Сумку побольше для солидности, а что ты туда накидаешь, мне пофиг. Только белый халат не забудь! Цифровик и ноутбук у меня свои, а больше нам ничего не надо. Кстати, мобилу оставь дома. Любая связь с внешним миром – только через меня.
Новые арендаторы, Алина с Вадимом, не вызвали подозрения у главврача – обычные мелкие коммерсанты. Такие то и дело меняют адреса своих офисов, чтобы уйти от бдительного ока налоговой инспекции. Жарковский проверил по своим каналам сведения, сообщенные Вадимом. Все подтвердилось: менеджера от медицины Кривоноса хорошо знали в кругах распространителей биодобавок. А спутница его, Оболенская-Первомайская, хотя и не была известна в околомедицинских кругах, в черных списках тоже не состояла. Приехавшие разместились в отдельных номерах-палатах, но показное целомудрие не могло обмануть главного врача. Он видел, что между мужчиной и женщиной существует любовная связь, но личные дела этой пары его интересовали менее всего. Жарковский отдал в краткосрочную аренду один из кабинетов рядом с кабинетом диагностики по методу доктору Фолля.
Новые арендаторы готовили к открытию свою аптеку: мыли помещение, навешивали на окна занавески, расставляли стеллажи. В уборке им помогала баба Проня. Алина заранее сообщила ей по телефону, что приезжает по своим делам в санаторий «Волна» и будет рада увидеться. У бабы Прони оказался двойной праздник: накануне, на какую-то выставку в Питер уехала ее хозяйка, Ксения Игоревна, взяв с собой сына.
Вадик крутился в комнате, путался под ногами, но бездельничал недолго. Алина отвела его в сторонку и шепотом напомнила о деле: ему следовало встроить прослушку в кабинете главврача, пока тот в отъезде.
– Ни пуха, ни пера. Установишь жучки-паучки, дуй снова ко мне.
Алина и баба Проня остались вдвоем: теперь расставить на стеллажах баночки и бутылочки с лечебными средствами и работа будет завершена.
Хотя бабушка и внучка не виделись три года, душевного разговора между ними не получалось: кратко о здоровье, мимоходом о работе и снова молчание – отношения между родными по крови людьми были прохладными. Нашли они друг друга тогда, когда Алине уже было шестнадцать лет. И помогла им в этом мать Ксении, Надежда Владимировна.
Внезапный уход мужа из семьи разбил сердце Надежды Владимировны и всю ее жизнь. Чтобы преодолеть собственную депрессию, она стала помогать другим: устроилась волонтером в благотворительный фонд. Фонд опекал бездомных, и медицинские знания, когда-то приобретенные сотрудницей здесь оказались, как нельзя кстати. В ночлежке было несколько лежачих больных, среди них безнадежной считалась бомжиха Валя. Было ей в ту пору чуть за пятьдесят. Но испитое, отечное лицо, синие вены на руках, абсолютно седые редкие волосы, торчащие патлами во все стороны, лишали ее возраста и пола. Валя несколько лет отсидела, потеряла жилплощадь, бродяжничала и в итоге, больная и обессиленная, оказалась в приюте, где получила кров, стол и даже уход, когда заболела. Было неясно, что у нее за болезнь: ноги отказывали, руки немели, сердце заходилось. Волонтеры фонда обивали пороги больниц, чтобы пристроить свою подопечную, но пока та, тихо постанывая, чуть ли не умирала на руках добровольной сиделки.
– Ну, что у тебя болит, Валя? – допытывалась Надежда Владимировна. – На, выпей валерьянки. Скоро возьмут в больницу, там обследуют…
– Мне бы белоголовой наперсточек. Уважь, Надюха.
– Нельзя, милая, нельзя.
– О-о-ой, – вновь стонала больная, – о-ой, умира-а-аю, твою мать.
– Валя, а родные-то у тебя есть? – Надежда Владимировна пыталась отвлечь больную, так как иных средств лечения у нее не было.
– Слышь, Надежда, не выкарабкаться мне. Видно, час мой близок, хочу облегчить душу.
– Ну, что там у тебя за грехи? Может, священника позвать?
У всех бездомных были запутанные биографии, половина из них прошла тюрьмы и лагеря, но каяться они не привыкли. Напротив, считали себя невинно осужденными, несчастными жертвами. Недавно появившийся в фонде священник не переставал удивляться этим людям: почему-то они не склонны к покаянию? Надежда Владимировна удивилась словам больной. Та настаивала:
– Не, к священнику мне нельзя, не крещенная я, да и не поймет мужик моей беды.
– Священник – не мужчина.
– Так, вот, Надюха, болит у меня ноне душа, оттого я и не могу подняться. И не лежала бы я тут, всеми заброшенная, если бы умнее была, оставила бы ребеночка.
– Что, аборт сделала?
– Хуже. Признаюсь, как на духу: родила я девчоночку и бросила ее. Да и то сказать, крепко я в то время квасила. Я поначалу-то думала, что ее папашка на мне женится, а он, подлюга, по оргнабору на Север записался и был таков.
– А кому дочку-то отдала?
– Да можно сказать, миру подбросила. Знаете, игра в старину была в штандар. Мячик подкинут к небу, и лови, кто хочет. Вот и я помню, нарядила на Первое Мая свою Розочку в новую рубашонку. Имя не поленилась, вышила на ней. И буковку от фамилии негодяя – «П». Да, цветочек мой, кровинушка моя, Розочка, красивая была дочура. Только-только в коляске сидеть научилась. Ну выехала я с ней на улицу, кругом веселье, музыка. Мужики-подлюги своих девок тискают. А я одна-одинёшенька. Наши общежитские на праздники разъехались по домам, а я разве могу в деревню показаться с ребенком нагулянным? Знаешь, в то время строго было, не то что сейчас, сплошное бесстыдство. Ну, а кто не уехал, с предприятием на демонстрацию спозаранку ушли. Ну, значит, нарядила я Розочку, – старуха уже повторялась, – и – тоже на улицу. А тогда у нас по праздникам пиво в розлив продавали. Ну, я кружечку-другую опрокинула, голова закружилась, все мне стало трын-трава. В общем, куда-то я эту колясочку в уголок примостила, а потом сама забыла, где оставила. Народ кругом гуляет, круговерть – не вообразить. Я туда-сюда, а коляски и нет. Так на Первое Мая я своей дочурки и лишилась.
– Что ж в милицию не обратилась? Может и нашелся бы ребенок.
– Да куролесила я неделю. Мне тогда самой едва семнадцать исполнилось. И не единой доброй души вокруг, чтобы наставила, глаза раскрыла. А не будь я дурой тогда, не ты у меня сейчас бы службу отбывала, а доченька моя Розочка. Поди ей сейчас годков-то набежало, как тебе. Ой, дай-ка мне вон ту коробочку, – Валя потянулась к тумбочке и чуть не упала с кровати. Надежда Владимировна помогла ей.
Бездомная трясущимися пальцами стала перебирать куцую пачку бумажек и вскоре вытащила из нее блеклую фотокарточку маленького ребенка, сидящего в коляске.
– Вот, посмотри, моя дочура, Розочка. Три месяца ей тут.
Надежда Владимировна всмотрелась в карточку и у нее появилось смутное ощущение, что где-то она уже видела это лицо. Во всяком случае, очень похожее. Ну, да. В девятом, полувыпускном классе, у дочки в школе делали альбом. Следуя странной моде, выпускники рядом со своими фотографиями помещали фото из раннего детства. Это ж Алинка! Одно лицо! И мать ее зовут Роза. И фамилия Первомайская, на букву «П», – видно, в детдоме присвоили.
– Когда, говоришь, ее потеряла?
– Говорю же, на Первое Мая. Сейчас вспомню в каком году.
Надежда Владимировна окончательно уверовала, что речь идет о Розе Анатольевне Первомайской, вагоновожатой, матери подружки ее дочери. Но надо было выяснить еще кое-какие моменты.
– Ничего не обещаю, но, возможно, я смогу вам помочь в поисках вашей дочери.
– Ой, милая! Да разве ж это можно. Да я за тебя Богу буду молиться. Окрещусь у нашего батюшки и буду молиться.
Дочь Роза Анатольевна не простила мать, бросившую ее ребенком, и не захотела с ней встречаться. Но Алина, в то время подросток, проявила любопытство к неожиданно объявившейся бабушке и посетила ее несколько раз. Валя воспряла духом и чудесным образом выздоровела. Фонд нашел ей работенку с жильем: убирать туалеты на вокзале. На сей раз Валя сумела удержаться на работе, дав зарок внучке и самой себе не пить. Алина вскоре потеряла интерес к этой бомжихе, однако необъяснимое внутреннее сходство – душа, пораженная завистью ко всему миру – притягивало их друг к другу. Алина и баба Валя уже не теряли связь, хотя не встречались годами и месяцами.
Когда баба Валя устроилась горничной в санаторий, она позвонила Алине, пригласила ее на отдых. Алине было не до отдыха: она делала карьеру. После трехлетнего перерыва Алина и постаревшая баба Валя встретились в санатории. Бывшая бомжиха выглядела лет на десять старше своего возраста из-за изрезанного морщинами и иссушенного лица. Губы ее совершенно ввалились и, казалось, намертво склеились. Говорила она редко и мало. Впрочем, облик ее был вполне благообразен: прямая, тощая, всегда в платке. Несмотря на сморщенное лицо, в теле ее было достаточно силы и крепости, чтобы работать по двенадцать часов в сутки. И еще была у бабы Вали новость – она вступила в какую-то секту, приняв новое имя – Прасковья. Окружающие звали ее теперь баба Проня. Так же велела она себя называть и своей внучке. Причастность к секте вернула бабе Проне чувство собственной значимости и даже возвысила над прочими людьми, не верящими в Божье царство для избранных. Но перед внучкой она по-прежнему робела.
– Слышь, внуча, – баба Проня сделала паузу, – а этот – пузатый – мужик – Вадим, – и снова она останавливалась, будто набираясь смелости или подбирая слова, – он тебе кто?
– Да так. Работаем вместе.
– Этой – ерундой – торгуете?
– Баб, подай-ка мне вон те коробочки, надо их сюда поставить. Скажи лучше, что за хозяйка, у которой ты сынка нянчишь? Не сильно требовательна? Она кто, из местного персонала?
– Да так, ничего. На первый взгляд – добрая, но, сдается – себе на уме. Все эти «простите-извините» меня из себя выводят, – голос бабы Прони был монотонен, она будто скандировала слова. – Наш главный приставил меня – к этой Ксении Игоревне. Ему поперек не пойдешь – вмиг выгонит. И, мальчонка ее, Никитка – тоже больно умный. Она ему все сказки какие-то мудреные читает, он – тоже меня потом поучать смеет.
О проекте
О подписке