Петипа вёл у старших воспитанников три класса – классику, бальные танцы и мимику. Главную роль в его восприятии, как преподавателя, играло то, что у него был непоколебимый авторитет незаменимого балетмейстера, «и, разумеется, тот, кто сумел приобрести его любовь в классе, тот имел ход и на сцене; вот это-то более сознательных и заставляло стараться. Но наибольшее воспоминание осталось, конечно, от некоторых смешных его сторон…» Особенно ученикам запоминались его выражения на ломанном русском языке, который он, прожив шестьдесят лет в России, так и не смог хорошо изучить.

«Вот некоторые из его выражений: «О, капуст голова, мой кухар лучь танцевал с котлет» – это означало – при его порицании непонимающих его: «У тебя голова – кочан капусты, и моя кухарка лучше делает котлеты, чем ты танцуешь». Или: «о, как твой рус глупий», «я говорит по-русски, а ты не понимай, я по китай не можь говорить».

А слово «молодца» у Мариуса Ивановича означало «молодец». И по поводу этого у Юзефа было такое воспоминание. Был у них в классе очень способный классический танцор Ося Дорофеев. Он был сыном бутафора Большого театра. Парень был талантливый, но ленивый и часто пропускал занятия под предлогом болезни. Когда он был на уроке, то Петипа ему ставил – «5», а когда пропускал, то в журнале ставил «Mal.», (полное слово «Malade», что по-французски – «болен»).

Фотоколлаж. М. Петипа с артистами – своими учениками

И вот однажды этих «Mal.» стояло на целую неделю. И вот вдруг вызывают Осю к инспектору – Ивану Сергеевичу Орлову, который раз в неделю проверял журналы. Это был простоватый и милый старичок. Но тем не менее, Ося испугался. Ведь за обман он мог остаться несколько воскресений без отпуска: был такой порядок в школе – в случае неодобрительных оценок. (А во время проверок доктора ему ставилось в те дни «здоров»). Было это в самый канун его именин. И дальше Иосиф Феликсович описывал ситуацию так: «Вот встал он в струнку перед Орловым и так мягонько спрашивает: «Что прикажете?». А Иван Сергеевич тык пальцем в журнал: «Это что?» Побледнел наш Ося и, весь трепеща, говорит: «А это… писано по-французски «Mal…!» – «Я сам вижу, что по-французски, да зачем он пишет эти «Mal.» – маль да маль?» А Дорофеев наш возьми и бухни: «А это сокращённое «молодца» – молодец». Как на эту реплику наш инспектор взвизгнет, да гладить по плечу: «Ай, да Оська, ай да Ося. Ну, и уважил ты меня», и обращается ко всем писцам правления: «Вот, рекомендую – вот талант, самому Петипа мало стало пятёрки ставить, так всю страницу исписал – молодца да молодца. Да, Оська, и я скажу – молодец! Вот, на целковый к именинам на пирожное».

«Но что мы будучи ещё учениками любили, так это бальные танцы, – продолжал Юзеф. – Эти занятия всегда происходили в нижнем этаже, т.е belle e`tage, в помещениях, занимаемых воспитанницами. В этот день мы, воспитанники, уже с раннего утра к вечеру, когда происходил класс, готовились, начищали сапоги, платье, готовили крахмальные воротнички, изводили невероятное количество мыла, и, кто мог, душился. В эти дни в классе мы имели возможность, несмотря на самый бдительный надсмотр классных дам, с нашими партнёршами обмениваться не только взглядами и пожатием рук, но даже некоторыми фразами». И Петипа, как педагог, понимал своих воспитанников: «Мариус же, будучи сам огромным ловеласом и ухажёром, лихо подмечал, который и какая кем интересуется, и как бы невзначай и совершенно нечаянно ставил их в пары».

И однажды Юзя выкинул такой номер. Среди школьников он выделялся как рифмоплёт и беллетрист в стенной газете, а также рассказчик весёлых анекдотов. И вот его вся классная братия просила за них написать письма девочкам, которые им нравились, а потом все целую неделю ждали ответа от них. Обычно эти письма передавались во время исполнения кадрили или лансье по пятницам. Это составление писем Кшесинскому поднадоело, и ему захотелось подшутить над своими товарищами. Он написал всем одинаковый текст, а те его переписали и передали своим возлюбленным. Приходят на следующий урок, а девочки на них не смотрят – обиделись. А во время исполнения танцев, нехотя подают руку, а при возможности зло отдёргивают. Оказывается, девочки после прошлого урока стали показывать в дортуаре друг другу письма от мальчиков, а они все оказались одинаковыми!

«Каким-то путём сие дошло до Мариуса, и вот он призвал меня, долго смотрел прищурившись, потом обратился к всегдашнему и всеми любимому второму балетмейстеру, чудному артисту и музыканту Льву Ивановичу Иванову и говорит: „Лёвушка, ти молодцы, но эта каналь (я) djubl (вдвойне) молодцы“. Разумеется, при таком поощрении из нас вырабатывались весьма галантные юноши, но оговорюсь, что чистота нравов у нас была безукоризненная, несмотря на такие фокусы».

Иосиф в своих воспоминаниях описывал ещё один интересный случай. Однажды он держал пари со своей партнёршей Сашей Виноградовой. Он её уверял, что в субботу утром он её разбудит, и взял с неё слово, что она не будет кричать и визжать. Она, конечно, не поверила: как можно в их «монастыре» пробраться в комнату к девочкам? Поэтому была уверена, что выиграет пари: такого не случится. Иосиф же ухитрился придумать вот что. Он взял у парикмахера в театре паричок, в котором стал почти неузнаваемым, похожим на простого мальчика. Дал на гостинцы одному из полотёров, попросив у него рубашку и встав на его место. И вместе с другими четырьмя полотёрами направился сначала в комнату воспитанников. Натирка полов обычно начиналась в 7 часов утра – за час до вставания. Предварительно он всё разузнал у того полотёра Мити, как и где они работают. И он рассказал, что сначала они внизу натирают большой коридор перед спальной, а затем неслышно проходят через всю спальную девочек в пансионерскую, закончив там натирать полы, возвращаются в ту, где спят девочки, когда они все уже уходят умываться. С трепетом и волнением Юзя натирал пол в коридоре, ожидая момента, когда они пойдут через спальню. Также он заранее разузнал, в какой кровати спит Саша. Она стояла от стены к середине комнаты девятой из пятидесяти. Посреди спальни лежал красный ковёр, который вёл к противоположной двери. Полотёры пошли по нему. Все девушки в это время мило дремали, завернувшись в одеяла, «когда я поравнялся с её постелью, я тихонько, сквозь одеяло взял её за пальчики ног и, подёргав, сказал: „Извольте вставать, Александра Ивановна, с добрым утром“, положил ей в ноги дюшес (грушу), прошёл дальше и не без огромного трепета дождался окончания натирки, чтобы улепетнуть наверх. Всё сошло благополучно и тихо, укрепивши за мной славу „на все руки“. Должен к сему добавить, что как юноша я был очень скромен и конфузлив, а вот поди на такие проделки – хват!»

Уже в то время Иосиф Кшесинский подавал надежды не только как танцор, но и как актёр. Его партнёршей в одной пьесе была та самая Саша Виноградова: «мы с ней премьерствовали и делили пополам выдающийся успех».

На втором этаже Театрального училища находился маленький школьный театр. В нём стояло всего несколько рядов кресел, но он был отлично оборудован. В нём в те времена проходили выпускные спектакли.

Вспоминал Иосиф Феликсович и уроки классики у Мариуса Ивановича: «В классе классики я был очень грациозным, элегантным, но по занятиям – среднего качества учеником, но иногда заслуживал похвалы и, признаться, совершенно незаслуженно. К примеру: после пируэта главное – уметь не только красиво остановиться, но твёрдо – резко не шелохнуться, как изваяние. Но вот Петипа запиликал на скрипке, я присел на второй позиции, а затем перед туром поднял ногу на second. Петипа видел смелый и красивый жест, кивнул головой – „короша“, а затем отвернулся – глядеть на других, я же, стоя смирнёхонько, ничего не делая, только в последний момент такта твёрдо и крепко – топ – и в окончательную позу. Он взглянул и, видя, как я встаю, кивнул головой, думая, что я вертелся, скривил свою гримасу и говорит: „bien, tre`s bien – корош, очинь корош“! Ну, вот так подчас мы, ничего не делая, забираем лавры, и верно – конец венчает дело».

Один запоминающийся случай был у Юзи ещё с первого года учёбы в Театральной школе. Была такая школьная традиция, что когда приезжал в школу царь в православные праздники, то после этого давалось три дня отпуска. И все ученики очень ждали его приезда. И вот что однажды случилось в их классе.

«Учился у нас славный, весьма живой и энергичный мальчик Коля Гавликовский, было ему лет одиннадцать. Был пост, приближалась Вербная неделя, все готовились к спектаклю, а главная мысль, что будут и цари, т. е. иначе сказать, будут и три дня свободы, царь не приехал, никого домой не пустили, спектакль прошёл незаметно, все ходили понурив головы». Коля Гавликовский тоже был очень расстроен. Он сидел в научном классе и мастерил из бумаги шарики в виде парашюта, а затем подходил к форточке и бросал их на улицу, любуясь их плавным спуском. В класс зашёл гувернёр Пётр Эдуардович фон Адеркас. Он был ставленником Фролова – управляющего Театральным училищем. «Ловит Гавликовского за руку с вопросом: «Ты что здесь делаешь?» Коля же совершенно спокойно подаёт тому шарик и говорит: по ветру пускаю, и – о, ужас! Кругом шара надпись «царь-дурак». Гувернёр вместо того, чтобы разобраться и понять, что мальчик это сделал просто по глупости и огорчению, что царь не приехал, и из-за этого его не отпустили домой, и объяснить ребёнку, что это – строго караемый поступок, схватил оробевшего мальчишку и потащил к инспектору докладывать. А тот, в свою очередь, повёл его к управляющему, который был внушительного огромного роста и тоже напустился на мальчонку и вынес ему приговор: до самого выпуска (целых восемь лет!) домой он ходить не будет! А у Коли и так дома в Питере не было (отец недавно умер, а мать с сестрой и младшими братьями уехала в Варшаву), только старший брат учился в университете, с которым он и встречался по выходным. «Все, от мала до велика, за любимого Колюнчика огорчились, – продолжал вспоминать Иосиф Феликсович. – Я бросился к своему отцу, отец всё понял как следует и поехал ко всемогущему полковнику, в результате – добился того, что Колю стали выпускать в выходные дни, и на праздничные дни, и на летние каникулы к нам на дачу, с тем, что отец мой берёт на свои поруки и своё попечение и что, мол, свидания с братом могут лишь происходить у нас в доме ненадолго и в присутствии отца или моей матери. Так Коля у меня и поселился до самого выпуска и стал нам как родной. Ни мама, ни отец ни в чём разницы между нами, детьми, не делали».

Учебные классы в Театральной школе делились на две стороны: левую и правую. С левой сидели пепиньерки – воспитанницы, которые жили в училище. А справа – приходящие, их звали экстерны. В виде исключения Матильду Кшесинскую приравнивали к воспитанницам, сидящим с левой стороны. Это было сделано с особого разрешения Дирекции (видимо, по ходатайству отца).

Матильда вспоминала, что учиться ей было легко. Она была прилежной ученицей, и всегда была готова к урокам. И в классе она была тихой девочкой, хотя дома у неё был живой и бедовый характер. Но в школе Маля всегда была сдержанна и дисциплинированна: она боялась подвести своего отца и старших сестру и брата. Начальница и классная дама за это её любили и ставили всем в пример.

Любил её и молодой красивый учитель географии Павловский. Матильда запомнила такой случай. Однажды она была уверена, что он её не спросит на уроке, так как отвечала на предыдущем. Павловский имел обыкновение вызывать учениц по очереди. Некоторые, ответив на уроке, на следующий его урок вовсе не готовили ответа. Матильда же всегда была готова, но пришла на урок в зимних зашнурованных ботинках и тёплых клетчатых чулках. Павловский вызвал одну из учениц. Она же совсем не могла ответить ни на один его вопрос. Учитель был очень не доволен и сказал классу:

– Я уверен, что Кшесинская, хоть и не её очередь сегодня отвечать, наверное, знает урок прекрасно и ответит без ошибки.

Он попросил Матильду выйти к карте и отвечать. Девочка встала и ответила со смущением:

– Урок я знаю, но прошу разрешения ответить с места, не подходя к карте.

Учитель удивлённо посмотрел на ученицу, не понимая в чём дело?

– Ну, хорошо. Сегодня, в виде исключения, я это вам разрешаю, хоть это и против правил.

Маля ответила свой урок безошибочно и, довольная, села на место. Учитель тоже был доволен её ответом. Но после урока Павловский подошёл к Кшесинской и поинтересовался:

– И всё-таки, Матильда, почему вы сегодня не захотели выйти к карте? Вы поставили меня в неловкое положение перед учениками: я разрешил вам сделать то, что не позволяю делать другим…

Маля сначала смутилась, замялась и покраснела. Ей неудобно было говорить мужчине истинную причину своего поступка. Но потом всё-таки объяснила:

– Сегодня я не ожидала, что вы меня можете вызвать к доске и поэтому не стала переодеваться в раздевалке в лёгкую обувь. Мне стыдно было выходить к доске в тёплых ботинках и чулках. Ведь весь класс мог это видеть…

Учитель внимательно её выслушал и улыбнулся, понимая, что для девочки это была очень важная причина.

8 декабря 1886 года в дневнике Матильды была запись: «Утром я была в училище. Вазем меня хвалила. В научных классах от Лыщинского я получила 5+, а от француза 5».

У Матильды были отличные успехи по многим предметам, поэтому учителя ей доверяли своеобразное репетиторство. Перед уроками она спрашивала, как усвоили материал, у своих некоторых одноклассниц. Во время их пересказа, она могла их поправить или дополнить, и тогда они лучше отвечали на уроке учителю. Так было, например, на уроках истории и географии.