– Смешно, конечно, если бы нам жрать было на что. Я вся в долгах как в шелках, каждый день утром встаю и гадаю – чем детей кормить, на что день прожить? А он песни поет и у метро для чужих людей деньги зарабатывает, когда дома свои дети голодные сидят.

– Что молдавская родня твоя, больше не объявлялась?

– Да затихли вроде.

– Может, ты зря на переговоры-то не пошла? Мало ли что у них случилось.

– Эль, вот я чувствую, что помощь им нужна, надо им чего-то от нас. Ты ж телевизор смотришь, видишь, что у них там творится? Война там, натуральная война. Не Чечня, конечно. Но тоже ой-ой-ой.

– Ну, вот. А они все-таки родственники. Хоть бы узнала, что у них и как.

– Да что узнавать-то?! И так все понятно. Петька-то, брат мой неудельный, не лучше моего Сашки. Поди, выбираться они оттуда решили. Вот и звонят. А куда мне их? У меня и без них полна коробочка. Жаль родню, конечно, но своя-то рубашка ближе к телу.

Так, надо входить или убегать. Во-первых, вон уже занавеска в окне, в доме напротив, шевелится: приметил кто-то, как Наташа через забор подглядывает, неудобно. Во-вторых, сейчас она наслушается, испугается и вообще не войдет – вон они как о ее семье говорят. А если не войдет, то куда ей деваться? Через неделю домой, в Дубоссары, возвращаться? А неделю где жить? Все эти мысли пролетели внутри головы молнией, и она побыстрее толкнула калитку.

– Девочка, тебе кого?

Карину она узнала сразу: она почти не изменилась, только поправилась. И не накрашена так ярко, как тогда, у них в гостях, в Дубоссарах. И волосы темные уже, кажется не свои – крашеные. Вон у корней светится седина. А вроде и не старая совсем. Мама, помнится, говорила, что рано поседеть можно от горя, от тяжелой жизни. Что она там про мужа своего говорила подруге? К этим он, вроде подался, ну, как его… К сектантам, короче. Наверное, из-за этого и горюет, вот и поседела.

– Здравствуйте, тётя Карина! Я – Наташа, ваша племянница, из Дубоссар.

Глаза Карины сначала округлились и вылупились даже как-то немножко. Потом она усмехнулась, повернулась к подруге:

– Нет, Эль, ну ты видела?! Вот всю жизнь у меня так, хоть рот не открывай!

И снова к ней, к Наташе:

– А ты одна, что ли, приехала?

– Я одна.

– Фигасе. Сколько ж тебе лет? 16 вроде?

– Нет, шестнадцать – это брату моему, Михаю. Мне 14, скоро будет пятнадцать.

– Круто. И чё?

Во дворе у них так принято было говорить, во всяких непонятных ситуациях – «и чё?». Наташу этот вопрос всегда в тупик ставил. Там же, в молдавском дворе, правильным ответом, достойным, было «да ничё!», чтобы оппонент не думал, что противник повержен. Но тетке родной, взрослой женщине, неудобно так было сказать. И Наташа тянула паузу, опустив глаза и рассматривая свои грязные пальцы через фигурные дырки в носках туфель.

– Ну, понятно, – вздохнула тетка. – Принимайте подарочек, получите-распишитесь! Я к вам пришла навеки поселиться.

– У меня вот тут подарки вам, от мамы, – тему надо было как-то выруливать в понятное русло, и Наташа решила задобрить резкую тётку.

– Что, тебя мне мало – еще есть подарочек? – хохотнула в ответ Карина. – Я уже боюсь. Ладно, Эль, давай, пока. Попили чайку, называется. Видишь, у меня какой десерт тут нарисовался-не сотрёшь? Потом поболтаем, другой раз.

* * *

Тогда у нее в квартире все как-то быстро и само собой получилось. Наташа, то и дело промахиваясь неверными руками мимо замочной скважины, попала наконец ключом в замок, повернулась, чтобы попрощаться с Русланом и, не удержавшись от резкого движения на ногах, начала падать. Он подхватил ее, приобнял будто невзначай. А дальше все понеслось-покатилось: он стал ее целовать, долго, умело, и она обмякла у него в руках. Потом бурная ночь, когда непонятно было улетает ли ее голова куда-то от невыветрившегося еще опьянения, или от удовольствия таять в сильных и умелых мужских руках. Поцелуи, тела, двигавшиеся в унисон друг другу, впервые встретившиеся, но уже точно знающие все укромные места и закоулки друг друга. Потом было совместное неспешное утро (слава богу, суббота!).

– Я храплю?

Руслан лег на бок, подпер голову рукой, которую было впору в анатомический атлас включать, иллюстрацией, и уставился на нее с улыбкой.

– Ну, нет, не храпишь – разговариваешь.

У Наташи вспыхнули щёки.

– Говорю? А что?

Руслан подержал паузу, посмотрел на нее веселыми глазами и расхохотался в ответ.

– Что ты говоришь? Ну, примерно, как гаишник из анекдота. Сейчас расскажу.

Легким движением он взметнул тело из положения лежа в положение сидя, скрестил ноги по-турецки, прикрыл голый пах махровой простыней:

– Ну, слушай. Ночь, гаишник спит и вдруг начинает встревоженно метаться по кровати, кричать «Фура! Фура!». Жена проснулась, гладит его по руке: «Пустая, пустая!».

Наташа с готовностью рассмеялась в ответ, освобождаясь от смущения. Особенно почему-то приятно было, что в голову ему пришел анекдот про жену и мужа. Хотя не хочет она замуж, что за глупости, главная цель – карьера. Она вовсе не феминистка, не синий чулок, просто надо уметь выстраивать приоритеты, как говорил ее бизнес-тренер. Но какой же он красивый, умелый – она таких только издалека обычно рассматривала. Они таких, как она, Наташа, не замечают,их стандарт – это модели, а не офисные бульдозеры.

– Малыш, Татоша, – он гладил ее по голове и она таяла, как пломбир под его огромной ладонью. – У тебя какие на сегодня планы?

– У меня?

Отупела она, что ли, от бурного секса? Они в спальне вдвоем, чего переспрашивать.

– У меня – никаких. Ну, в смысле, ничего серьезного. А что?

– Тогда я приглашаю тебя провести со мной субботу. Что скажешь?

Можно подумать, она могла сказать что-то другое.

Смешно, но особенное удовольствие тогда Наташа получила от того, что не командовала, ничего не решала и не придумывала – будто превратилась в маленькую девочку, за которую все давно уже обдумали и решили, ей остается только подчиняться и получать удовольствие. Этого чувства так давно не было в ее жизни! Как давно? Да, пожалуй, с детства, с ее переезда в Москву, вся жизнь управлялась и планировалась только ее головой и воплощалась в реальность ее пробивной энергией. А тут – взяли за руку и потащили: Сокольники и прогулка на роликах, потом – обед на одной из веранд, которыми так богата летняя Москва. Он кормит ее с ложки фруктовым салатом под взбитыми сливками. Это такой холестериновый удар, что раньше бы Наташа и в рот такое не взяла. А тут, поди ж ты, ест, облизывает сливочные усы и смеется. Потом они идут по улице, громко хохоча над какими-то глупостями, мелочами, теперь уже их и не вспомнить. Из-за угла выворачивает поливальная машина, в ее водяном фонтане – радуга, хоть и маленькая, но самая настоящая. С криком «пробежать под радугой – исполнится желание!» он тащит ее под этот фонтан. Водитель поливалки, молодой парень азиатской наружности сначала пугается их броска навстречу, но, когда Руслан поднимает большой палец международно понятным жестом одобрения, наддает и вода хлещет еще сильнее, грохоча напором по припаркованным автомобилям. Они проскакивают под водяной аркой, «желание, желание, какое у меня желание? надо быстрее придумать, иначе опоздаю и не сбудется», «любовь? выплатить побыстрее ипотеку? стать-таки бренд-директором? фу, дура, даже с такой мелочью справиться не можешь!», «а, знаю, вот, вот, успела: пусть я буду счастлива! и пусть там наверху кто-нибудь умный сам разберется что мне для счастья надо!».

Потом они вернулись домой, ну, то есть, в постель, и время незаметно подошло к вечеру. Вечером он потащил ее в какой-то клуб – она не сводила с него глаз, боясь пропустить хоть слово, им сказанное, так, что название клуба осталось для нее загадкой: они столько целовались тогда, что название застряло где-то в районе распухших губ и не задержалось в памяти. Еще они танцевали до упаду, то и дело убегали с танцпола, чтобы потискаться в темном углу зала, как подростки, и снова возвращались. А потом он отвез ее домой и они снова долго и мучительно целовались в машине. А потом… А потом она долго сидела на полу у себя в коридоре и пыталась понять – что это было? Это точно была она? Это точно было с ней? Или это просто затяжной эротический сон и скоро она проснется?

Не может быть, чтобы всё это было с ней и с участием, может, и хорошего, но все-таки первого попавшегося мужчины. Анна-Лиза, ее коллега из венского офиса, с которой они несколько дней делили гостиничный сьют на двоих, на той давней венской стажировке, как-то сказала Наташе, смеясь, что если бы она не видела Наташиного паспорта, то дала бы ей как минимум вдвое больше. Неужели она старо выглядит, огорченно изумилась Наташа? Да нет, Натти, это потому, что молодые женщины так не живут – так скучно, рассудительно и продуманно, пояснила, смеясь, Анна-Лиза. И вот, оказывается, она тоже умеет так – безрассудно и необдуманно. И это доставляет ей огромное удовольствие!

Но это очень страшное удовольствие. Потому что теперь она чувствовала себя рыцарем, напившимся в кабаке и забывшим там свой меч и доспехи. Стоит она, раздетая и беззащитная, посреди голого поля, открытая для любых напастей и злодеев. Приходи и бери, забарывай ее кто хочет, бери в плен.

И тут она почему-то сразу вспомнила про Роджера Найджта. И сразу успокоилась. И даже немножечко развеселилась.

Она познакомилась с Роджером в Нью-Йорке: праздновался тридцатилетний юбилей компании, и она получила именное приглашение на эту вечеринку как награду за отличные результаты региона, к которым и она приложила свои усилия. У них в компании старались делать вот такие мотивационные подарки, со смыслом и с увеличением внутрикорпоративной привязанности.

Все было, как и полагается, продуманно и роскошно: удобный рейс, встреча в аэропорту и доставка сначала в забронированный Hotel 50 Inn, а потом, в удобстве и беззвучии кожаного салона с кондиционером, под вежливый полупоклон швейцара, смахивающего на какого-то сказочного вельможу, в огромный конференц-зал офисной башни, где располагался американский офис компании. Огромное количество живых цветов, сортов и оттенков, Наташей раньше никогда не виденных. Запах перемешавшихся между собой женских духов, мужских одеколонов, умирающих в духоте помещения цветов и пота, постепенно подминающего под себя модные дезодоранты, – запах высокого корпоративного стиля и больших денег.

Сначала Наташе было трудно поверить, что вот этот маленький и сухонький дедок, похожий на слегка усохшего Санта-Клауса – тот самый всесильный Роджер Найджт, один из трех отцов-основателей компании. Улыбчивый, с розовым, будто подрисованным на щечках-яблочках, румянцем и выцветшими голубыми глазками, он перепархивал от компании к компании, быстро что-то говорил на своем очень витиеватом английском с легким дефектом речи, улыбался, пожимал руки, хлопал по плечам, целовал женские запястья, чисто гномик или эльф из сказки. Под мышкой у него был зажат довольно большой розовый плюшевый кролик. Наташа не верила своим глазам: неужели это правду тот самый мистер Найджт, та самая легенда, тот, кто продавал травку молодому Клинтону в кампусе Йеля, по его собственным воспоминаниям, потом принимал у себя в доме на побережье гастролирующих Doors, по приезду в Москву купивший ушанку и заставивший московское руководство компании найти возможность потаскать его по московским квартирникам и полуподпольным выставкам молодых художников? А-фи-геть. Наташа его представляла себе совершенно иначе.

С кроликом была связана отдельная история. Она стала хитом обсуждений в офисе примерно на месяц после отъезда Роджера из Москвы, помнится. А их офисный народ много чего повидал, их так легко чудачествами не проймешь.

У мистера Найджта не так давно умер племянник, мальчишка 6 лет. Что-то там такое неизлечимое и быстро протекающее, онкология какая-то. И, прощаясь с Роджером, и не по-детски понимая, что именно с ним происходит, мальчик отдал ему эту игрушку, которую тоже звали Роджером, и попросил его присмотреть за ним.

– Роджер, я обещал кролику, что покажу ему мир и буду брать его с собой во всюду, куда только не соберусь с родителями. А теперь я умираю и не смогу выполнить обещание. Это нехорошо, папа всегда мне говорил, что слово нужно держать. Ты сможешь присмотреть за кроликом Роджером? Папа сказал, что я могу завещать его тебе.

– Да, малыш. Я тебе обещаю. Я покажу ему мир, мы будем друзьями. Не волнуйся. Твой кролик будет в хороших руках!

Мальчик умер. А Роджер сдержал свое обещание. Он назвал кролика Роджером Младшим (Rodger Junior), сделал для него самый настоящий паспорт, с фото и другими положенными официальными атрибутами (деньги могут почти все, а большие деньги и связи – вообще всё!), и, много мотаясь по миру, везде брал игрушку с собой. Пересекая границу, он просил пограничников ставить в паспорт кролика въездную и выездную визы, и они почему-то соглашались. Это была правда, Наташа это точно знала: она совершенно случайно увидела на столе у Киры, офис-менеджера, кроличий паспорт и попросила посмотреть – всё так, российская въездная виза у кролика присутствовала. Это ж с ума было сойти! Кролик на переговорах с представителями ЦК Китая, кролик в гостях у султана Брунея, кролик осматривает Лувр вместе с Роджером-старшим. Божчечки, можно я буду вашим кроликом, мистер Найджт?

И еще она вспомнила, как они обсуждали эту историю с ее любимым герром Шлегелем, который пришелся ей по нраву сразу, с первого взгляда – хотя бы уж потому только, что был чем-то неуловимо похож на Николая Михайловича, хотя и был гораздо лощенее, да и вообще, за километр видно, что пришелец с планеты Топ-Менеджмент, а не учитель, пусть и очень знаменитой, подмосковной школы.

– Запомни эту историю, Наташа!

Они обедали с герром Шлегелем прямо на берегу знаменитого Женевского озера. Деловая часть разговоров была позади, к десерту они подошли с необязательными, вроде бы, темами.

– Запомнить? Ну, смешная история такая себе. Что тут запоминать?

– Это, Наташа, очень поучительная история. Про то, как сильный и умный человек любую деталь, даже самую смешную и незначительную, я бы даже сказал – чудаковатую, странную, может обратить на пользу себе и своей компании.

Герр Шлегель доел остатки своего любимого «захера», с сожалением посмотрел на пустое блюдце и откинулся на ажурную спинку стула. Наташа уже научилась расшифровывать такие взгляды: он мог бы скупить весь «захер» во всей Швейцарии, дело не в экономии, хотя кафе было дорогущим, без Шлегеля она бы сюда не пошла – для ее текущего бюджета это был перебор. Шлегель же был далек от принятой нынче толерантности и, приглашая даму в кафе, старомодно платил за нее сам. Воздержанность Шлегеля в еде диктовалась уровнем холестерина, рекомендациями доктора и озабоченностью ЗОЖ, а не цифрами счета. С возможностями Шлегеля можно жить долго, лишь бы любовь к «захеру» не помешала.

Легкий ветер с озера чуть надувал кружевные занавески кафе, и они топырились округло в разные стороны, как сытые щеки. Вовлеченность в процесс переваривания пищи и чужой язык немного замедляли Наташино восприятие информации, но не уменьшали ее любопытства.

– Все очень просто. О чем нам говорит эта история? Что Роджер – человек слова. Дал обещание и выполнил его. Не считаясь с перешептыванием за спиной, деньгами и количеством усилий. Он – сильная личность и ему наплевать кто и что о нем подумает, решил – сделал. И это его качество вызывает огромное уважение его партнеров. И вполне экстраполируется на репутацию компании, которой управляют такие люди слова и чести, независимые от мнения окружающих. Скажи, красиво? Надо было быть гением, чтобы все это просчитать. Или не просчитывать – и быть таким просто от рождения, живущим по своим собственным правилам, без оглядки.

– Герр Шлегель, вы думаете, это мог бы быть такой подуманный ход? Мог бы Роджер заранее все продумать и просчитать?

Наташин собеседник усмехнулся, прищурился на полосатый парус там, вдали, кажется, где-то напротив Сан-Жингольфа, вздохнул и повернулся снова к Наташе:

– Нет, Наташа. Не думаю, что это был тонкий и хладнокровный расчет. Тут все круче. Роджер просто живет своей жизнью и принимает решения, сообразуясь только со своим внутренним кодексом. Но, по счастью, эти решения хороши не только для него самого, но и для компании. Он интуитивно прекрасен, как я это называю, – герр Шлегель улыбнулся самую малость, лишь слегка дернулся уголок тонкого, нервного рта.

Он помолчал, поколебался – продолжать или нет. И все-таки снова заговорил:

– Это редкостный божий дар, Наташа. И вот этому я, пожалуй, завидую, хотя и не люблю это чувство. И признаваться в этом не люблю. Это практически гениальность. И я очень люблю наблюдать за Роджером, за тем, как он принимает решения. Это всегда поучительно, невероятно красиво и заставляет потом меня долго размышлять над его выбором. Поверь мне, я много прожил и давно в этом бизнесе. Будет у тебя шанс оказаться рядом с Роджером – впитывай, впитывай и впитывай, сколько сможешь.

Может, как раз и хорошо, что отношения с Русланом так спонтанно случились, без приличествующих прелюдий? Два взрослых человека, состоявшихся, неглупых – чего тут еще, какие нужны предварительные ритуалы? Живи, получай удовольствие, радуйся, что провидение посылает тебе шанс испытать радость и удовольствие и не желай большего, не жадничай.

А, может, вовсе не в этом дело? Просто устает Наташа очень от своей практичной, подуманной донельзя жизни, когда каждый шаг, высказывание и поступок – следствие тщательного просчета и долгих раздумий? Голова у нее, так сказать, уже надорвалась и взяла небольшой отпуск. А тело вырвалось на волю.

Ой, да ладно. Не хочется портить дотошным анализом эту приятную усталость в теле, радостное настроение. Пусть будет как будет. А там разберемся. Верим себе, в себя и в правильность интуитивно принятых решений. Ну, или уж хотя бы пробуем в это всё поверить и дать себе волю.

Отпуск, кстати, настоящий скоро. А ответа на вопрос приглашать ли в него с собой Руслана до сих пор нет. С одной стороны, с ним хорошо, хоть и нервно. С другой – Наташа будет так сосредоточена на том, чтобы хорошо выглядеть, нравиться, что будет ли это вообще отдыхом? Ей на работе этого существования в узких и жестких рамках – выше крыши!

* * *

– Ты прости, что я не откликалась. Я как чувствовала, что вы-таки появитесь в моей жизни. Но ты посмотри повнимательнее как я живу. Посмотри и подумай: есть у меня возможность помогать или, может, пусть лучше мне кто поможет? Куда мне вас, за пазуху попихать?

В дом они с Кариной сразу не пошли. Как странно Карина разговаривает, даже не разговаривает, а кричит! Вроде как во множественном числе, тогда как Наташа перед ней стоит – в единственном. И будто ругается и оправдывается одновременно.

Наташа волновалась во время этого самого первого разговора с тёткой так, что никак не могла не то что отвечать, а хотя бы просто сосредоточиться на ситуации. Щеки горели, горели слезами и глаза. Все ее худое, подкопченое молдавским солнцем тело сотрясала такая дрожь, что, казалось, она не может остаться незамеченной. Но у Карины были такие пустые, стеклянные глаза пока она кричала, что заметить этого она не могла, да и не хотела.

Обнаружился за столом и еще один участник чаепития – в инвалидном кресле, придвинутом близко к столу, сидел мальчик-одуванчик, очень худенький, с шапкой кудрявых волос, венчающей стебелек слабого тела. Наташа не разбиралась в таких вещах, но зрелище было страшное и завораживающее одновременно: все тело, лицо постоянно судорожно сокращались, превращая мальчишку в сломанную марионетку. На груди, под подбородком, было положено старое, застиранное до ветоши, но чистое полотенце – из угла рта туда постоянно стекала слюна. Наташа понимала, что так пялиться на инвалида неприлично, но глаза ее от мальчишки просто не отрывались, как заколдованные. Было жалко его и страшно одновременно.