Попытку систематического изложения действующего русского права, значительно, однако, уступающего по достоинству сочинению Вельяминова-Зернова, представляют «Основания Российского права», изданные в 2 частях, 1818–1822 гг. комиссией составления законов. По мнению комиссии, издание такого учебника составляет необходимое дополнение к систематическому Своду законов. «Издаваемый Комиссией составления законов Систематический Свод с Основаниями права, извлеченными из разума последнеизданных законов, представляет настоящее русское право так, как Юстиниановы Пандекты (?) и Институты показывают римское право» (предисловие). Таким образом, Основания российского права должны играть роль институций Юстиниана, должны «служить руководством для присутственных мест». Системы в изложении вообще никакой не заметно. Первая часть содержит учение о законе, о праве лиц, о браке, о детях, об опеке и попечительстве, вторая – о разных родах имуществ, о владении, о собственности, о повинностях, о срочном содержании, о наследстве вообще, о наследстве по закону. Обязательственному праву вовсе не нашлось места.

Глава II

Отвлеченное направление русской юриспруденции продолжается до издания Свода законов. Двадцатые годы не произвели ничего нового в юридической литературе. Замечается какое‐то затишье в ученой среде. С одной стороны, реакционное движение, разочарование правительства и общества в идеях естественного права останавливали проявление симпатии ученых к последнему, с другой стороны, русская наука ввиду борьбы, начавшейся в это время в Германии между исторической и философской школами, замолкла, не зная еще, к кому примкнуть. В журнальных статьях, критике и рецензиях доктор прав Дегай знакомит русское общество с движением спора между Савиньи, Гансом и Гегелем. В своем сочинении «Пособия и правила изучения российских законов», 1831 г., предназначенном к облегчению занимающемуся юридическими науками возможности разыскать соответствующую литературу, Дегай становится на сторону философской школы. «Рассматривая пользу, которую могут нам принести сочинения немецких правоведцев, оказывается, что школа историческая, занимающаяся преимущественно изъяснением древности римского права и местных обстоятельств Германии, имеет особенное достоинство для туземного их права; но для российских законоведцев несравненно менее полезна, нежели философская школа Тибо, обильная общими, основными сведениями о праве» (с. 115–116). Тем не менее исторической школе суждено было иметь успех на русской почве, благодаря удачно сложившимся для нее обстоятельствам.

Дух реакции, поднявшейся в последние годы царствования императора Александра I, особенно усилился в конце 20‐х и в 30‐х годах. Все движения в обществе, события, сопровождавшие вступление на престол Николая I, объяснились тлетворным влиянием Запада, заразившего своими рационалистическими идеями русское общество. Реакция господствовала в то время и в западных государствах, правительства которых изыскивали всевозможные средства для уничтожения идей восемнадцатого века, внушивших обществу мысль о неограниченной его силе, о возможности пересоздания всего порядка по началам разума, не обращая внимания на исторические условия. Остановить полет пылкой фантазии, направить ум гражданина на исторические основы существования каждого государства – вот мотивы, объясняющие в значительной степени успех исторической школы права и покровительство ей со стороны правительства, так же как и успех гегелевской философии, признавшей разумность действительного. Если историческая школа по стремлениям своих основателей не имела в виду никаких политических целей, то все‐таки из духа ее учения можно было вывести ненарушимость общественных установлений, имеющих за собой историческое прошлое, неприкосновенность исторических прав. Вместо идеи о возможности мгновенного преобразования общественного порядка волей законодателя, явилась идея о постепенном и медленном изменении государственных и правовых основ, вместо призыва к бурной деятельности послышалось приглашение к объективному созерцанию саморазвивающегося исторического процесса. Такие идеи, развитые некоторой частью германской политической литературы, как нельзя более совпадали с видами правительств.

Следя за движением западной жизни, наше правительство точно так же стало на сторону исторической школы и решило поставить правоведение в русских университетах на положительную почву, изменить господствующее философское направление на историческое.

Правительство давно уже относилось неблагоприятно к естественному праву, как порождению революционной эпохи. Весьма интересным представляется взгляд на эту эпоху известного общественного деятеля на почве народного образования – попечителя Магницкого. «Наука Естественного Права, без которой обходился древний Рим будучи королевством, республикой и империей, и не менее того оставивший нам образцы совершеннейшего гражданского законоположения, без которой обходилась Франция в течение 800 лет, без которой обходятся и ныне все университеты Англии и Италии, и которые, однако же, славятся отличнейшими юристами; наука Естественного Права, сия метафизика прав, несопредельная к народному, публичному и положительному праву, есть изобретение неверия новейших времен Северной Германии. Она всегда была опасна; но когда Кант посадил в преторы так называемый чистый разум, который вопросил истину Божью: что есть истина? и вышел вон, тогда наука Права Естественного сделалась умозрительной и полной системой всего того, что мы видели в революции французской на самом деле, опаснейшим подменом Евангельского Откровения, ибо не опровергает его, но проходит в молчании, начинается с предположения, что его никогда не было, исторгает с руки Божьей ей начальное звено златой цепи законодательства и бросает в хаос своих лжемудрствований, и, наконец, опровергнув алтарь Христов, наносит святотатственные удары престолам Царей, властям и таинству супружеского союза, подпиливает в основании сии три столба, на коих лежит свод общественного здравия». Ввиду этих и некоторых еще других соображений Магницкий задает вопрос. «Я осмеливаюсь вопросить и с сей лучшей стороны: может ли быть сия наука безвредной?» «Должно ли опасаться, что университеты наши не могут обойтись без сей науки, положим год, когда жили без нее и обходились древний Рим 500 и Франция 800 лет?»⁴³.

Восставая против естественного права и вообще философского направления в правоведении, правительство старалось обратить эту науку на путь исторической школы, погрузить ее в исследование самобытных основ русского права. Из посвящения Морошкиным перевода книги Рейца (1836 г.) министру народного просвещения Уварову видим, что последний был деятельным сторонником и проповедником идей новой германской школы. «Ваше Превосходительство, возводите русское просвещение к источникам его самобытной силы, к Православию, Самодержавию и Народности. Для совершения сего священного долга, при двукратном обозрении Московского Университета, вы изъявили требование исторической методы в раскрытии отечественных наук и лично руководствовали преподавателей законоведения в приложении ее ко всем предметам юридического учения». Даже значительно позже, в конце 40‐х годов, мы встречаем указания профессора Станиславского на данные ему начертания со стороны князя Ширинского-Шихматова о преподавании юридических наук в духе исторической школы⁴⁴.

Желая изменить направление в преподавании, правительство принуждено было озаботиться подготовлением нового состава профессоров, которые бы прониклись идеями, желательными для видов правительства. Вследствие выраженного императором Николаем желания поставить преподавание в уровень с требованиями настоящего времени, выбраны были несколько молодых людей из воспитанников Духовной академии для посылки их за границу. Первый выбор пал на Неволина, Богородского, Благовещенского, Знаменского и Орнатского. Под личным руководством графа Сперанского эти будущие профессора занимались изучением русского законодательства и только после выдержанного испытания отправлены были в 1829 г. в Берлин, непосредственно к главе исторической школы – к самому Савиньи. За первой группой следовали еще другие, в составе которых встречаем имена видных ученых деятелей России, как Крылов, Редкин, Мейер, Осокин, Куницын, Кранихфельд и др. От этих молодых сил следовало ожидать перенесения на русскую почву учения исторической школы. В конце 1835 г. профессор Морошкин мог воскликнуть: «Метода преподавания во всем историческом факультете Российской Империи в скором времени будет изменена или подновлена возвратившимися из‐за границы русскими докторами прав. Уже ими брошен критический взгляд на все пространство юридической деятельности русских университетов (намек на Благовещенского). Недостатки взвешены, исчислены, измерены. И начальство университетов и профессора готовы заменить их совершенствами»⁴⁵.

Соответственно изменившемуся направлению необходимо было изменить распределение кафедр и наук в университетах. Правительство решило совершенно изгнать философию из преподавания юриспруденции и поставить последнюю на почву положительного законодательства, превратить юридический факультет в орудие истолкования и проведения в жизнь всего богатого содержания только что обнародованного свода законов. Юридический факультет был совершенно преобразован первоначально во вновь учрежденном Киевском университете по уставу 25 декабря 1833 г., а потом во всех университетах по общему уставу 26 июля 1835 г. Установлено было семь следующих кафедр: 1) энциклопедия или общее обозрение системы законоведения, российские государственные законы, т. е. законы основные, законы о состояниях и государственные, 2) римское законодательство и история оного, 3) гражданские законы, общие, особенные и местные, 4) законы благоустройства и благочиния, 5) законы о государственных повинностях и финансах, 6) законы полицейские и уголовные, 7) начала общественного правоведения (jus gentium)⁴⁶. Один взгляд на распределение наук обнаруживает тенденцию правительства поставить преподавание юриспруденции в университетах в соотношение с изданным Сводом законов. Философский элемент, преобладавший прежде, почти совершенно изгнан, если не считать энциклопедии, которая должна была составить введение к изучению прочих наук, и римского права, как испытанного теоретического средства. Вместе с тем нельзя не признать, что в новом уставе юридический факультет получил более правильную организацию, чем та, которая установлена была ранее. В частности, гражданское право впервые выделено в самостоятельную науку, в отдельный предмет преподавания. В уставе Киевского университета 1833 г. кафедра гражданского права очерчена несколько иными словами: «Российские гражданские законы, как общие, так и особенные, как‐то: кредитные, торговые, и о фабриках, со включением и тех местных законов, кои действуют в некоторых только губерниях» (§ 34).

Этот переворот во взглядах на задачу юриспруденции совпал с изданием Свода законов, этого в высшей степени важного события, которое невольно должно было обратить на себя внимание людей науки. Так как Свод законов был построен на исторических началах, так как в основание его было положено такое капитальное произведение исторических изысканий, как Полное собрание законов, то естественно возбужден был интерес к историческим исследованиям русского права, к дополнению исторических данных русского законодательства. В 1834 г. археолог Строев, командированный академией в путешествие по России для изучения всех письменных памятников отечественной истории, доносил, что им собрано до 3000 историко-юридических актов. В 1836 г. издаются Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской Академии наук. К этому нужно присоединить весьма ценные юридические акты, о которых Неволин выразился, что «наше время трудилось не бесплодно, если бы не произвело ничего более, кроме изданий Археографической комиссии»⁴⁷. Какой бы несвоевременной насмешкой звучали в то время увлечения историческими изысканиями слова Рудольфа Иеринга, сказанные несколько позднее по поводу замечания комиссии, учрежденной для составления Свода Законов, что, к сожалению, многие из указов за период времени от Уложения 1649 г. утеряны безвозвратно для истории: «Комиссия, – восклицает Иеринг, – усматривает главную причину несовершенства русского законодательств в недостаточном количестве законов: только если бы вся масса была налицо, она могла бы подвинуть успех юриспруденции – правильнее было бы сжечь большую часть этого хлама!»⁴⁸. Такое замечание было бы слишком жестоко в период столь искреннего увлечения.

Не следует, однако, приписывать успехи исторической школы исключительно таким внешним обстоятельствам, давлением правительства, практическим составом университетских кафедр, необходимостью комментировать Свод законов. В учении исторической школы скрывалась внутренняя притягательная сила, которой невольно подчинились русские ученые. Наука двигается вперед толчками, которые ей дают гениальные люди. В брешь, образованную новым движением мысли, немедленно бросается масса добросовестных, но посредственных работников, которые трудятся над разработкой нового пути, над выравниванием шероховатостей, сноской обломков, образованных толчком. Всякое направление представляется наиболее увлекательным, когда оно созерцается в своем первом, быстром движении, и наоборот, чем дальше от этого момента, чем более мелочей перед глазами наблюдается, тем менее притягательной силы заключает оно в себе. Философское направление в науке права, полное энергии и привлекательности в лице Вольфа, Канта, Руссо, превратилось постепенно в скучное, монотонное повторение тех же мыслей в схоластической форме, в сухой схеме, на которую только и способны последователи той или другой философской школы. Утомленный этим однообразием, отсутствием жизненности, ум беспокойно ищет нового света и лишь только завидит его мерцание, как тотчас устремляется туда. Особенной чуткостью к новым научным веяниям, восприимчивостью к новым направлениям отличается русская наука. Она зорко следит за движением западной мысли и не упустит нового направления, хотя бы еще не окрепшего на родине, не ознакомив с ним русское общество, но как часто случалось ей принимать блуждающие огни за научный свет и потом горько убеждаться в своей ошибке!

Весьма естественно, что только что вступающая в жизнь русская наука права скоро утомилась повторением идей естественного права, возникшего и развивавшегося на чужой почве, и, не встречая возможности применения их к русскому быту, стала искать чего‐нибудь более свежего, способного связать науку с жизнью и сознанием практической пользы возбудить ученый ум. Молодая страна с далеким и темным прошлым составляла благодарную почву для исторических изысканий. Составление Свода pаконов и Полного cобрания pаконов встряхнуло пыль с исторических памятников и возбудило к исследованию прошлого государственного быта России. Что же удивительного, что и русская юриспруденция поддалась общему научному увлечению?

Первые исследования по истории русского права были произведены не русскими, а немецкими (Эверст, Рейц) и польскими (Мацеевский) учеными. Приходилось начинать с переводов. В 1835 г. появился перевод сочинения Эверса «Древнейшее русское право», сделанный Платоновым, а в 1836 г. профессор Московского университета Морошкин предложил русской публике перевод сочинения Рейца «Опыт истории российских государственных и гражданских законов». Переводная литература послужила началом оригинальных исследований по истории русского права, из которых наиболее капитальным представляется работа Неволина.

Исторические исследования представляют собой безмолвное и практическое осуществление нового направления. Но этого было мало. Необходимо было пропагандировать идеи Савиньи и его школы. Одним из талантливых проводников исторического направления в русскую жизнь является преждевременно погибший Благовещенский. В своем весьма интересном и прекрасно написанном исследовании «История – метод науки законоведения в XVIII веке»⁴⁹ молодой ученый, отдавая должную справедливость философии, объясняет отпадение от нее юристов тем, что «она хотела быть не подругой, но госпожой над законоведением, она хотела не только учить, но и господствовать, не только объяснять и толковать существующие законы, но и законодательствовать и уничтожать оные, в силу уполномочия вечного ума» (IV, с. 385). Считая естественное право за «учение весьма неопределенное и шаткое» (IV, с. 406), Благовещенский нападает на характер преподавания, господствовавший ранее в русских университетах. «Право естественное, политическое, народное, были преподаваемы по какому‐либо из тех бесчисленных Naturrechte, которыми потопилась Германия со времени Канта и которыми разлились и по нашим высшим училищам, как духовным, так и народным: сии Naturrechte были или принужденные копии с какого‐либо положительного законодательства, особливо с римского гражданского (jus civile), либо теории, построенные немецкими умниками из своей головы и независимо от опыта и истории (a priori) и потому мало полезны или вовсе бесполезны для нашей науки» (VII, с. 49).

Взамен того Благовещенский обращает внимание на необходимость изучения русского права. «Те законы, по которым мы управляемся, должны быть нам прежде всего известны, дабы неведение их не послужило ни нам, ни другим во вред, подобно тому, как воздух, которым дышим, должен быть всегда известен, дабы по незнанию не заразиться и не заразить других. Так очевидна необходимость познания действующих законов своего отечества или того места, где находимся» (VI, с. 416). При этом Благовещенский в увлечении отечественным правом доходит до мысли о непригодности какой‐либо общей научной системы права для положительных законодательств. «Порядок, в котором имеют быть предлагаемые отдельные части науки законоведения, должен быть не произвольный и подчиненный какой‐либо чужой системе, но заимствованный из существ и характера самих положительных законодательств. Поскольку при сем прилагаются в основание обыкновенно отечественные законы какого‐либо определенного государства, то порядок может быть заимствован из них и по нему устроено сравнение» (VI, с. 417).