Байден и Донилон почти закончили речь перед 6 января – катастрофой, которая подтвердила выбор темы. Донилон выделил время для репетиции речи со своим другом историком Джоном Мичэмом и младшей сестрой Валери, которая настойчиво требовала от него быть прямолинейным. («Не говори «гипербола», когда имеешь в виду преувеличение», – любила укорять она.) Но Байден хотел подправить проект, чтобы учесть травму. Он хотел одновременно признать непрочность американской демократии и отметить, что она только что пережила величайшее испытание современности, о чем свидетельствует сам факт проведения церемонии инаугурации: «Итак, сейчас, на этой освященной земле, где всего несколько дней назад насилие пыталось потрясти самое основание Капитолия, мы собрались вместе как единая нация, под Богом, неделимая, чтобы осуществить мирную передачу власти, как мы делали это на протяжении более чем двух столетий».

Когда Байден объяснял свою концепцию единства, в его аргументации непреднамеренно присутствовал элемент автобиографии. Политик со стажем, он неявно приводил доводы в пользу политики как наилучшего механизма, позволяющего избежать смертельного раскола. Здесь успех зависит от способности убеждать, а не побеждать или наказывать несогласных. Он не столько жаждал, чтобы страна снова стала целой, сколько умолял ее избегать соблазнов насилия. «Разногласия не должны приводить к разъединению», – говорил он.

Тот факт, что он высказал предположение о правдоподобности воссоединения, – то же самое слово, которое Линкольн использовал для предупреждения о гражданской войне, – свидетельствует о масштабах задачи.

* * *

Все, что касалось прибытия в День инаугурации, – в разгар пандемии, в период после прихода Трампа, – требовало необычной организации. Эта работа выпала на долю Джен О’Мэлли Диллон, менеджера предвыборной кампании, которая теперь должна была стать заместителем главы аппарата Белого дома. Там, где Трамп и его администрация заразили Западное крыло болезнью, Байден поручил О’Мэлли Диллон разработать протоколы, которые бы смоделировали, как ответственно управлять рабочим местом.

О’Мэлли Диллон никогда раньше не работала в этом здании. Но она изучала архитектурные схемы, чтобы понять, как сотрудники могут перемещаться по нему в социально отстраненной манере. Была еще одна причина, помимо упорного отказа от ношения масок, по которой COVID распространился по Белому дому при Трампе. Это густонаселенное здание, особенно плохо проветриваемые помещения Западного крыла. Чтобы уменьшить вероятность распространения вируса, Диллон ограничила количество персонала в здании. Часть новых сотрудников будет продолжать работать из дома.

Пришедшие на работу получили список жестких инструкций. Им было велено обедать за рабочими столами за закрытыми дверями. Конференц-залы Западного крыла не должны были использоваться. Большинство совещаний проводилось через Zoom, даже если рядом сидел коллега. Количество участников совещаний в Овальном кабинете не должно было превышать пятнадцати человек, а на диванах могли сидеть только четыре человека. Перед каждой встречей в Овальном кабинете сотрудники должны были разработать и распространить новый план рассадки.

Передача власти – это высокий идеал Конституции, а также логистическая заноза в шее. У сотрудников Белого дома было шесть часов, чтобы перевезти вещи Байденов в здание, – «перевернуть дом», – но этого времени было недостаточно, чтобы полностью распаковать вещи, учитывая хаос.

В течение нескольких недель, предшествовавших инаугурации, в переходный отдел Байдена поступали звонки от сотрудников Трампа с призывами уволить главного швейцара Белого дома, который до этого работал менеджером номеров в вашингтонском отеле Трампа. В 11: 30 утра в день инаугурации советник Трампа в Белом доме сделал это. Отсутствие главного швейцара еще больше осложнило день. Когда Джо и Джилл Байден наконец прибыли в Белый дом в 15: 45, впервые войдя в здание в качестве президента и первой леди, они стояли у двери. По протоколу вход должен был распахнуться, но в течение мучительно неловкой минуты супруги тупо смотрели вперед, ожидая, когда их впустят в новый дом.

* * *

Байден впервые за четыре года вошел в Овальный кабинет. На своем столе он нашел письмо, оставленное Дональдом Трампом. Прочитав его, он положил его в карман, не описывая его содержание, но отметив его удивительную любезность.

В 17: 00 помощники разложили перед ним семнадцать папок, каждая из которых содержала исполнительный акт, ожидающий его подписи. Байден всегда утверждал, что испытывает брезгливость по отношению к имперскому президентству, которое так уменьшает его любимый Сенат. Во время предвыборной кампании он любил поразмышлять со своими помощниками о том, как он хотел бы восстановить баланс сил в Вашингтоне, вернуть Конгресс на его место. Он вынашивал идею еженедельных поездок на Капитолийский холм для проведения офисных часов в качестве акта президентского почтения.

Но теперь он приступил к тому, что советники называли «Днями действий» – десятидневному потоку односторонних распоряжений. По мере того как его перо скользило по листам, новый президент планомерно ликвидировал наследие старого президента, отменив запрет на поездки из некоторых мусульманских стран и приостановив строительство пограничной стены. Он вернул Соединенные Штаты в Парижское климатическое соглашение и Всемирную организацию здравоохранения.

Для борьбы с COVID Байден обязал использовать маски в межштатных поездках и на федеральной территории; он приказал своей администрации выпустить руководство по возобновлению работы закрытых школ. Для борьбы с изменением климата он подписал приказ, требующий от бюрократии учитывать последствия кризиса при принятии каждого политического решения; он отменил строительство трубопровода Keystone XL. Чтобы смягчить экономический кризис, он продлил мораторий на выселение и взыскание студенческих долгов.

Президентские историки рассуждали о том, что он может превзойти Франклина Рузвельта по количеству исполнительных действий. Подобные сравнения с Рузвельтом были не лишены смысла, но в то же время они казались странно доступными, особенно для Байдена. Несмотря на скромные ожидания комментаторов, Байден твердо верил, что сможет принять масштабные законодательные акты, которые позволят ему занять место в пантеоне великих президентов-демократов. Байден не ждал всю свою профессиональную жизнь, чтобы получить эту должность только для того, чтобы быть запасным вариантом.

* * *

В 18: 58 Джен Псаки вошла в кабинет директора по коммуникациям Белого дома Кейт Бедингфилд. Употребляя весь день кофе, Псаки взорвалась энергией. Бедингфилд и Псаки впервые работали вместе в 2006 году в качестве региональных пресс-секретарей Демократического комитета по выборам в Конгресс. Они были подружками невесты на свадьбах друг друга. Теперь Бедингфилд настраивала свою уже натренированную подругу на дебютный брифинг в качестве пресс-секретаря, да еще и в прайм-тайм. Пока Бедингфилд подбадривала ее, Псаки шаркала ногами, чтобы избавиться от ипса, а затем вошла в комнату для брифингов.

По правде говоря, Псаки не особенно любила традиционные пресс-конференции, которые, по ее мнению, были застывшими и отчаянно нуждались в обновлении. Если бы сейчас были нормальные времена, она, возможно, изменила бы формат. Но когда Байден впервые заговорил с ней о работе, он сказал ей, что жаждет вернуться к тому времени, когда Белый дом был авторитетом, когда общественность воспринимала его как поставщика достоверных фактов. Чтобы возродить этику, царившую до эпохи социальных сетей, она обратилась к устаревшему формату.

Стоя на трибуне, Псаки постоянно перелистывала страницы своего самодельного брифинга, из которого торчал шлейф заметок Post-it. И все же она самозабвенно признавалась, что у нее нет под рукой ответа на этот вопрос. Она пообещала, что изучит вопрос и вернется с ответом. «Позвольте мне вернуться», – повторяла она.

Размышляя о своем первом рабочем дне, Псаки поняла, что ее предшественник, похоже, нарушил традицию. Еще со времен администрации Форда каждый пресс-секретарь Белого дома передавал своему преемнику бронежилет из парчи, бронежилет, который со временем заменялся блейзером, с запиской с советами и напутствиями, засунутой в карман. Псаки не смогла найти куртку и, по сути, так и не нашла. Если бы администрация Трампа разграбила все остальное правительство, она вполне могла бы избавиться и от этой церемониальной реликвии.

* * *

В соответствии с указаниями чиновников от здравоохранения, не было ни инаугурационных балов, ни платьев, ни смокингов, только безвкусное празднование в прайм-тайм по телевидению, которое вел Том Хэнкс на ступенях Мемориала Линкольна. Джо Байден сделал короткое появление, а затем ушел наблюдать за праздником из теплой резиденции Белого дома, в то время как Камала Харрис осталась на холодной съемочной площадке.

В каждый момент этого дня Харрис сознательно стремилась приобщиться к истории. В то утро она оделась в фиолетовый цвет в знак уважения к Ширли Чисхолм, чернокожей конгрессвумен из Бруклина, которая баллотировалась в президенты в 1972 году. (Когда Соня Сотомайор приносила клятву вице-президента, Харрис положила руку на Библию, принадлежавшую Тургуду Маршаллу. Наблюдая за фейерверком в конце дня, она осторожно встала на то место на ступенях, где Мартин Лютер Кинг-младший произнес свою речь «У меня есть мечта».)

Если Байден чувствовал себя старшеклассником, вернувшимся с летних каникул, то Харрис была полна энтузиазма. Ее энтузиазм помог ей пережить сюрреалистические моменты этого дня. После церемонии инаугурации Майк Пенс, один из немногих официальных лиц Трампа, присутствовавших на мероприятии, загнал ее в угол в Капитолии и начал засыпать обыденными вопросами: «Когда вы переедете?.. Как вы проведете вечер?» – как будто он только что не был частью администрации, которая использовала все беспрецедентные тактики, чтобы не допустить наступления этого дня. Харрис улыбался во время этого разговора.

При обычной передаче власти Харрис провела бы ночь в особняке вице-президента на Массачусетс-авеню. Но ремонтные работы в здании не позволили ей въехать туда. Вместо этого она вернулась в свою квартиру в Вест-Энде, где проснулась тем утром. Это было странное лиминальное состояние существования, и весь день, – его обещания нормальной и спокойной жизни, функционирования демократии, как и было задумано, – казался грезой.