Между тем раздражение и зуд прошли. Дора стала делать Виоле массаж для восстановления равновесия в организме. Она умело чередовала легкие прикосновения с точечным надавливанием, Виола погружалась в легкую дрему и набиралась сил. Мало слов, много движений. Однажды в этой комнате, когда Виола лежала на белом пушистом полотенце, в мягком мерцании свечей с березовыми листьями, в волнах теплого воздуха из обогревателя, Дора поцеловала ее в лоб. Виола проснулась, но не шевельнулась.

Прикосновение губ Доры показалось ей знакомым. Виола внимательно смотрела на нее, пока она говорила.

– Я прочитала чудесную статью в воскресном выпуске La Lettura, в ней рассказывается о «Меланхолии» Дюрера. Ты ее видела? – спросила Дора.

– Это гравюра.

– Верно.

– Почему она тебя заинтересовала?

– Не знаю. Странная форма куба на рисунке, сооружение, будто вырубленное топором, твоя депрессия…

– Думаешь, у меня депрессия?

– Не думаю, а знаю.

– Я не верю, что у меня депрессия, скорее я растеряна. Реабилитация мне помогла, но у меня еще остались слепые зоны – то, на чем я пытаюсь, но пока не могу сосредоточиться. А Элиа…

– Что с ним?

– Я совершенно не помню, как он родился… Мы столько об этом говорили, о родах. Что они создают чувство взаимной привязанности.

– Многие женщины…

– Да, я знаю, многим женщинам делают кесарево сечение, под наркозом, как и мне. Но тут другое. Все это лечение, которое мы прошли, чтобы он появился, привело к тому, что мы разлюбили друг друга, а потом еще несчастный случай, преждевременные роды, я его не кормила грудью, первый месяц даже ни разу не дотрагивалась до него. Я все еще не могу прийти в себя.

– Почему?

– Потому что уже не знаю, кто я.

– Прочти статью, посмотри картинки.

– А еще Паоло… Он просто ходит на работу, и все, несколько раз заводил разговоры о том, что это не наш сын, потому что у него светлые волосы. Паоло больше меня не любит, он положил глаз на секретаршу, ее зовут не то Сюзанна, не то Сара…

– Статья рассказывает о разных толкованиях смысла гравюры. Некоторые трактовки прямо противоположные. Кто-то видит в ней возрождение, кто-то, наоборот, забвение.

– О чем ты говоришь, Дора?

– О тебе, о нас. Тебе нужно встать на ноги.

Виола попыталась подняться – перенесла упор на пятки, напрягла бедра.

Дора остановила ее, удержала, положив руку на плечо.

– Ты должна перестать жалеть себя, барахтаться в своем несчастье, думать, что ребенок – это ваш приговор. Хватит!

– Дора, все не так просто.

– Ты это мне говоришь? Хватит безвольно плыть по жизни, хватит спать, хватит цепляться за меня. Встань на ноги, работай, расстанься с мужем, если захочешь, найди себе приятеля, покончи с меланхолией, покончи со всем, прими свою боль и начни жить заново.

Виола окинула взглядом пространство, попыталась взять Дору за руку, но та не позволила.

– Я ухожу, – сказала она.

Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Потом Дора поднялась, направилась к противоположному выходу, накинула на голову белый капюшон и стремительно, ровной походкой зашагала прочь, непоколебимая, как скала. Остановилась на секунду, развернулась, сунула пальцы в рот и издала короткий пронзительный свист. Токио высунул голову из игровой зоны для собак, на миг застыл, увидел Дору и как сумасшедший завилял хвостом. Дора хлопнула руками по бедрам, Токио подлетел к ней быстрее молнии, она пристегнула к ошейнику поводок и погладила пса по голове.

Виола смотрела, как они уходят. Она не помнила, чтобы пес ждал их после занятия йогой или у выхода из бара. Она положила под язык двенадцать миллиграммов лексотана. Из памяти выплыли кое-какие размытые детали, и ее пробрала дрожь. Она перенеслась назад, в дни вскоре после нечастного случая, когда поесть было подвигом, а выйти на прогулку – опасным приключением. Ей понадобилось несколько минут, прежде чем она встала на ноги. Она заторопилась домой – и так уже сильно опаздывала. Паоло будет нервничать. С ним она больше не говорила о Доре. Он сразу возненавидел ее подругу, его раздражало, что Виола ее боготворит, что Дора заботится о Виоле, что они делятся женскими секретами.

– Она пиявка, пару раз погладит тебе пятки – и берет за это сто евро, – говорил Паоло.

– Ты просто ревнуешь.

– С какой стати? Я очень занят. А ты позволяешь, чтобы тобой вертела какая-то мнимая святоша, веселая вдова, принцесса-самозванка.

– Мы подруги.

– Подруге не платят.

С тех пор Виола о ней не упоминала, только однажды смущенно сообщила:

– Я виделась с Дорой.

Он уставился на нее, яростно хрустнул пальцами и, помедлив, как будто сдерживая злость, спросил:

– И где же ты с ней виделась?

– На площади Карраччи.

– Что вы делали?

– Ничего. Выпили кофе. Ты на меня злишься?

– Нет, конечно нет.

Тем вечером она услышала, как он плачет, запершись в ванной. Паоло перестал огрызаться после того, как с Виолой случилось несчастье и у него на руках оказались новорожденный младенец и женщина, заново учившаяся жить. Глотать, говорить, существовать. Он поставил крест на их вражде, поднял белый флаг, стал говорить тише. Правда, у них так и не нашлось причин полюбить друг друга.

Теперь, когда Виола крепко стояла на ногах и сама могла позаботиться о себе и об Элиа, вообще ничего не осталось, разве что необходимость время от времени подменять ее, чтобы присмотреть за ребенком. У Виолы даже не было желания побороть его неприязнь к Доре, и та просто стала ее тайной; она о ней больше не упоминала, старалась избегать всего, что могло бы нарушить видимость спокойствия. В глубине души она и правда испытывала к этой женщине некое чувство, рабскую привязанность, спрятанную на самом дне сердца; это, конечно, была не любовь, но не только дружеское притяжение. Смесь разных чувств, странное, непонятное для нее самой ощущение.

До того как Виола попала под машину, Дора была для нее ориентиром, казалось, она знает все о материнстве в самых деликатных подробностях, да и о детях тоже, хотя своих у нее никогда не было. И позже, когда Виола тайком привела ее к ним домой, она ловко управилась с Элиа, научила Виолу купать его, массировать, растирая маслом. Она положила его на обнаженную грудь Виолы – кожа к коже, – укутала их полотенцем и напомнила, что тактильный контакт очень важен. Виола испытала прилив необычайного волнения, кожа Элиа была так чудесна на ощупь, так первозданно свежа – шелк и бархат. Дора твердила, что не стоит спешить, в реальность нужно возвращаться постепенно, надо дать себе время заново привыкнуть к жизни. Три года прошло с тех пор, как Дора овдовела, после утраты она некоторое время собирала себя по частям, и для нее не было никакой разницы между утратой памяти о человеке и утратой его самого, абсолютно никакого отличия. И лекарство было самое обычное: терпение, осмысление, принятие.

«Травмирующие события имеют разные последствия: они делают жизнь священной, пробуждая желание жить, или же человеком овладевает безразличие, и он просто ждет, пока жизнь закончится». Виола подумала, что у нее все так и было, нажала на кнопку светофора, стоя у края тротуара на переходе с тусклыми полосками, бледными, как шрамы на асфальте.

Все случилось там, между четвертой и пятой полосками, Виола видела их каждый день, каждый день по ним переходила улицу, наступала на них и все равно ничего не помнила – может, из-за этого, говорила она себе, она не способна превозмочь себя, выйти из привычного состояния безволия, когда ее не интересует ничего, кроме подрастающего сына и встреч с Дорой. Впрочем, это время, кажется, исчерпано, потому что все требуют от нее, чтобы она не просто стала нормальной женщиной – этот уровень уже пройден, – но обрела смысл жизни. Или же, возможно, от нее требуют держать себя в руках и не погружаться в депрессию. Это похоже на испытание, экзамен, который нужно сдать, упражнение на внимание: дождаться зеленого сигнала светофора и только потом шагнуть на дорогу.

Она посмотрела направо, потом налево, хотя улица была с односторонним движением. Подняла голову и взглянула на окна своей квартиры, они выглядели точно так же, как после ее ухода, и на террасе не было никого. Улицу замело палой листвой, из переполненных контейнеров вываливался мусор – бумага вперемешку с пластиком, – поблескивал мокрый асфальт, на высоком баке для пищевых отходов сидела облезлая чайка. Она подошла к двери подъезда и стала рыться в сумочке, ища ключи, но безуспешно. Она не хотела звонить в домофон. Представила себе, как раздраженный ее опозданием Паоло проходит через гостиную, ворча, что она вечно забывает ключи. Никакого ответа. А если они заснули? Вместе с Элиа? Пообедали и заснули. Пока она пыталась отыскать ключи в сумке, дверь тихонько открыла сеньора с третьего этажа с букетом ромашек в руках.

– Не закрывать?

– Нет. Спасибо. Какие красивые цветы…

– Мне их подарили, – улыбнулась женщина и придержала дверь. Они вошли и распрощались, старушка села в лифт, Виола поднялась по лестнице.

На лестничной площадке она не увидела ботинок Паоло, хотя обычно он не заходил в квартиру в уличной обуви. Ключи от подъезда висели у двери. Ее ключи, с серебряным шариком на кольце – подарком Доры. Виола сняла ботинки. Вошла медленно, стараясь не шуметь.

– Я вернулась, – проговорила она, пожалуй, слишком тихо, вряд ли они ее услышали.

Виола вошла в детскую, окно было открыто, кроватка пуста, сквозняк привел в движение деревянную чайку, и она качнула крыльями. Она зашла на кухню и остановилась: треска так и стояла в закрытой чугунной кастрюльке, на столе – не убранные после завтрака чашки, гардении засохли. Она вылила стакан воды в горшок, ее сердце, угнетенное отсутствием любви и седативными препаратами – надежными спутниками в эмоциональной пустыне – тяжело шевельнулось и замерло: мертвый штиль^[7].

Она открыла дверь в кабинет, экран компьютера не горел, на кленовом столе из Ikea лежал номер газеты La Lettura, раскрытый на центральном развороте с изображением гравюры Дюрера: печальный ангел сидит, уронив голову на руку, рядом с ним собака, похожая на Токио, только более худая, более благородная. Вокруг фигуры ангела – странный набор изображений: купидон, лестница, весы, песочные часы, комета, колокольчик, квадрат с цифрами, шар, летучая мышь, радуга…

Некоторое время Виола любовалась картинкой, провела по рамке статьи пальцем, испачкав его в типографской краске. Дала себе обещание прочесть хотя бы кусочек статьи – если Дора о ней заговорила, значит, это что-то стоящее. Ангел показался ей смутно знакомым. Может, это и есть меланхолия? Она закрыла за собой дверь и вышла в коридор. Взяла черную трубку домашнего телефона. Нажала кнопку 8 в списке контактов – номер мобильника Паоло. Он ответил на шестом сигнале.

– Вы где? – ласково спросила Виола.

– Я на работе, – нервным шепотом ответил он. – У вас все в порядке?