Глава 13

В которой у Ронни снова появится повод для озабоченности

Подъехав к академии и расплатившись, я увидел пикап Лидии на прежнем месте. Было уже начало пятого. Я переставил «Мустанг» в переулок, чтобы не привлекать лишнего внимания. Вскоре начало темнеть, а она все не выходила. В итоге я проторчал там еще почти три часа, иногда бегая за хот-догами и колой.

Около семи хрупкий силуэт Лидии показался в дверях. После того, как она села в машину и тронулась, я поехал за ней, держась примерно в квартале позади.

Покрутившись некоторое время по пустеющим улицам без какой-либо явной цели, Лидия подъехала к «Таргету». Я решил не дожидаться ее на стоянке и проследовал за ней внутрь.

По супермаркету она передвигалась легко и уверенно, с неповторимой грацией избегая столкновений с мощными домохозяйками и их так и норовящими броситься под ноги вымазанными шоколадным мороженным мужьями. Выглядела она при этом примерно так же, как лебедь среди стаи носорогов.

Но особенно интересно мне было наблюдать за ужимками, с которыми Лидия наполняла свою тележку. Взяв что-то с полки, она всякий раз выкидывала что-нибудь невероятно уморительное для того, чтобы эта вещь оказалась среди остальных ее покупок – и ни разу не повторилась! Подобных приемчиков в ее арсенале оказалось больше, чем у всего «Гарлем Глоуброттерс» в их золотые годы. Поскольку сам я тоже не слишком любил заниматься что-либо, что в результате не приводило к смеху, смотреть на эту пантомиму было для меня сплошным удовольствием!

А еще меня удивило, что ей каким-то образом удавалось проделывать все это без тени нарочитости. Наоборот, у нее получалось настолько естественно, что скоро я уверился – только так все нормальные люди и должны ходить по магазинам.

Между тем, Лидия зашла в отдел с инструментами и огородным инвентарем, где с наисерьезнейшей миной прирожденного комика принялась выбирать… садовую лопату! Она брала их в руки одну за другой из великого множества представленных там образцов, щелкала ногтем по полотну, прислушиваясь к звуку, проверяла на упругость, искала точку равновесия, располагая черенок на вытянутом пальце и хмурясь так, будто от результатов ее опытов зависела безопасность страны – короче, делала все, чтобы заставить меня с головой погрузиться в анализ альтернативных объяснений происходящего.

«Почти наверняка, – думал я, – она знает, что я за ней слежу, и весь спектакль с лопатами рассчитан исключительно на меня. Но в таком случае пришлось бы допустить, что далеко не все, что мне приснилось этой ночью, было сном, а запертая изнутри дверь моей комнаты и моя чистая одежда – просто ловкий трюк. Отсюда следует, что я стал участником какой-то загадочной, и очевидно, опасной игры. Возможно, не просто участником, но и главным действующим лицом!

Весьма вероятно, что ночью я был отравлен каким-то галлюциногенным газом, и это объясняло сон с мертвыми головами. А может быть, в детстве я стал свидетелем каких-то ужасных событий, которые мне надлежало вспомнить, но помалкивать об этом? Или же наоборот – забыть, но перед этим обязательно кому-нибудь обо всем рассказать?»

Где-то в разветвляющихся фракталообразных тоннелях из альтернатив замаячила одна совсем уж неприятная: а что, если меня хотели подставить, и сегодняшний случай в полиции был неким предупреждением? Смеяться я сразу перестал, но подумав немного, все же отмел и этот вариант – ведь как ни крути, но первое исключало второе!

У меня оставалось последнее, самое простое объяснение: Лидия выбирала лопату, чтобы посадить во дворе куст ежевики, а все мои ночные бдения приснились мне от начала до конца.

Верилось в это, правда, с большим трудом, учитывая, сколько всего странного произошло со мной со времени моего появления в Клермонте. К тому же я хоть и был простым пареньком – но еще я был простым пареньком из Нью-Йорка, а этих ребят вот так запросто никакими странностями не проймешь! Окончательно понятно мне это стало приблизительно на пятом году жизни на Манхэттене, когда, заметив однажды, как к стоявшему в пробке такси, в котором я ехал, спереди пристроился абсолютно голый человек и принялся остервенело тереться о крышку капота своими огромными причиндалами, я тут же опустил глаза в телефон, чтобы набрать следующий текст: «Буду через полчаса. Взял два фунта «Грэнни Смит». Зеленее не нашел».

Все эти размышления привели меня к однозначному выводу, к которому рано или поздно непременно приходят все великие прагматики и философы (а я уверенно относил себя и к тем, и другим), и который я по старой привычке немедленно облек в стихотворную форму:

 
Раз будущее скрыто за завесою тумана,
и Путь твой более тебе не ведом,
сомкнувши вежды, ты вложи
перста свои меж стегн,
покрепче обхвати чресла́ и без сует,
но с величавостью мужей, что не привыкли
жизнь посвящать утехам празднолюбства –
верши согласное коловращенье дланью!
 

Применительно к нынешней ситуации это означало: если не знаешь, что делать дальше, просто продолжай делать то же самое, что делал до этого. Короче говоря, слежку было решено продолжить.

Лопату Лидия так и не взяла, и это лишний раз утвердило меня во мнении, что она ей больше была не нужна, так как яма уже выкопана. Оплатив покупки, она села в машину, но и на этот раз поехала не домой, а в противоположную от Клермонта сторону, в старый промышленный центр – туда, где располагались разные злачные ночные заведения.

Следуя за Лидией, я размышлял об эмоциях, которые она у меня вызывала. Я бы определил их, как обескураживающе противоречивую смесь из страха и симпатии, неприязни и восхищения. Как такое было возможно? «Ну, например, – думал я, – у нас есть друг, назовем его Дастином. Нет, пусть лучше это будет Спенсер. Хотя Спенс вроде не так уж и плох, но по большому счету, мы держим его рядом только затем, чтобы на его фоне казаться саму себе эдаким эрудитом.

Однако рано или поздно настает момент, когда этот полудурок захочет поделиться с нами своими сокровенными мыслями насчет Мексики, политеизма, Рафаэля, мадагаскарских галаго или суши – а звучать это будет либо так: «Обожаю суши!», либо так: «Ненавижу суши!» И мы сразу же начинаем испытывать точно такие же противоречивые чувства. Ну, то есть, с одной стороны нам кажется, что обожание, равно как и ненависть старины Спенсера – это, пожалуй, некоторый перебор по отношению к нескольким несчастным комочкам липкого риса, сверху покрытых сырой рыбой, а с другой…

Здесь ни о чем не подозревающий Спенсер решит залить целой цистерной нитроглицерина едва теплящуюся горстку фимиама на жертвенном алтаре великого страстотерпца Иосифа П. Стоуна и гордо заявит, что он никогда не верил в фэн-шуй – и вот тут-то и сбудется древнее евангельское пророчество, и умолкнут апостолы, и камни возопиют о том, что даже смерть от удушья в целлофановом мешке, обмотанном на горле скотчем, была бы для тебя слишком мягким наказанием за эту пошлятину, Спенсер, тупое ты ничтожество! Ты мог бы и не говорить, что не веришь в фэн-шуй – об этом вопиют уже не камни, но асбестовые диснеевские истуканы в палисаднике твоей жирной мамаши, и еще волосатая родинка у тебя под носом, формой и размерами напоминающая гадючье гнездо – слышишь меня, Спенсер, безфэншуйный ты кусок какашки?!»

Пока я тешил себя подобным образом, Лидия припарковалась у ночного клуба, над входом которого ярко светилась красным неоном вывеска «Дикие кошечки», и зашла внутрь.

– Оппаньки! Девочка-одуванчик, говорили они? – закричал я. – И никакая! Ты! Не Мисс! Невинность! И нечего! Мне! Тут! Заливать! – продолжал я вопить на ремень, который все никак не хотел отстегиваться!

Разобравшись с коварным лазутчиком в наших доблестных рядах, я побежал ко входу. Дорогу мне преградил традиционный бритый, татуированный амбал, хотя я что-то не заметил больше никого, кто бы еще туда рвался. Лишь шагах в двадцати от входа около стены стоял маленький субтильный мужичок, почему-то в плаще и маске Бэтмена, и раскачиваясь из стороны в сторону, пытался расстегнуть штаны.

– В чем дело, друг? Я могу зайти? – спросил я амбала.

– Можешь. Но не в этом. Сегодня пускаем только в костюмах. Вон, посмотри, как тот парень… Эй, ты! А ну отвали от стены! – заорал он на Бэтмена.

Субтильный испуганно вздрогнул, и пошатываясь, побрел прочь.

– Момент-шмомент, – бросил я амбалу и побежал вслед за доходягой.

Когда я догнал его, он снова пристраивался к забору, и путаясь в плаще, искал пуговицу на ширинке. Я подошел к нему сзади, положил руку ему на плечо и низким, глухим голосом проговорил:

– Мужик! Мне нужна твоя маска и плащ! Скорее! Они повсюду!

– О господи! Кто повсюду? – пискнул в ответ субтильный.

– Силы зла, мужик. Силы зла.

– Господи Иисусе! И что нам с этим делать? Может, в полицию позвоним?

– Никакой больше полиции сегодня, – сердито осадил я его. – Они с ними заодно.

– Ну тогда бери… и вставь этим гнидам по полной! – промычал Бэтмен, и начал было развязывать плащ на шее; но обернувшись и увидев меня, почему-то сразу передумал: – Вообще-то, костюмчик обошелся мне в сто монет, а меня туда все равно не пустили, так что готов отдать тебе его за…

– Дам пять.

– Восемьдесят пять!

– Десять, мужик, десять…

– Ну хорошо, хорошо, бери за пятнадцать… Господи Иисусе…

Рассчитавшись с экс-Бэтменом, я надел черную ушастую латексную маску и накинул на плечи черный полиэстеровый плащ.

– Выбирая этот путь, мне следовало знать, что он бесконечен, – заметил я и, взмахнув полами плаща, растворился в ночи, из которой на свет летели стаи моих мышиных собратьев – в смысле побежал обратно к амбалу.

Увидев меня в новом обличье, громила одобрительно хмыкнул, и шлепнув на мое запястье красную печать, пропустил внутрь.

В довольно вместительном зале оказалось неожиданно прилично народу. У помоста, на котором вокруг шестов под музыку крутились две нагие девицы, сидело человек тридцать мужчин в нелепых маскарадных нарядах. Несколько полуголых деток, по-кошачьи загримированных, сновали туда-сюда, разнося напитки. Лидии видно не было, но вряд ли она успела бы так быстро снять джинсы и присобачить кошачий хвост. Не знаю почему, но я был твердо уверен, что она тоже работала здесь официанткой.

Заняв столик рядом со сценой, я поднял вверх два пальца. Ко мне подошла юная зеленоглазая красавица, одетая в отороченное белым мехом кружевное белье и туфли на высокой платформе. Из ее белокурых волос торчали пушистые ушки. Она наклонилась над столиком и, опершись на него обеими руками, промурлыкала:

– О, мистер Уэйн! Чем я могу вам сегодня помочь?

– Принеси мне «Том Коллинз», киса. И передай, чтобы не жалели бурбона, – сказал я, в упор глядя на ее (…) («Да бог мой, Рон, опять ты с этими (…)! А ведь все дети давно уже спят в своих маленьких кроватках!»)^[16]

– Отличный выбор, мистер Уэйн, – ответила красавица, улыбнувшись.

– И никому ни слова, что узнала меня. Этот город висит над преисподней, а я тот, кто держит за другой конец веревки – так то, котенок…

Официантка доверительно качнула головой и, легонько царапнув коготками по моей щеке, пошла выполнять заказ. Глядя ей вслед, я судорожно сглотнул слюну. Увы, инкогнито моего прототипа оказалось секретом Полишинеля – но на что еще можно рассчитывать, если вы со своим героическим альтер эго постоянно мельтешите в одних и тех же местах, одинаково шепелявите из-за неправильного прикуса – но при этом никогда и нигде не появляетесь одновременно?