Глава 10

В которой мне снятся крысы, и неспроста

И конечно же, мне сразу начали сниться собаки! Но не только. Были там также и кошки, и крысы, и хорьки, и змеи, и рыбы, «и всякая птица пернатая по роду ее», и еще много разных насекомых, как то: муравьи, пауки, осы, гусеницы и сколопендры – словом, живность мелкая и неприятная.

«И чем же они там все занимались?» – спросят мои самые педантичные читатели, но спросят безо всякого интереса; наоборот, спросят с унынием, ибо пойди нынче поищи дурака, которому интересно выслушивать истории про чужие сны!

А я им мстительно отвечу: да много чем, но, главным образом, занимались они совокуплением – и, заметьте, не обычным совокуплением, которое еще можно было бы объяснить тем, что сам я уже почти три дня как ни с кем не совокуплялся, а совокуплением межвидовым – то есть кошки совокуплялись со змеями, змеи с хорьками, хорьки с осами, осы с собаками, собаки с муравьями, муравьи с крысами, а крысы ползали по моей спине, намереваясь совокупиться со мной!

Тут мой покладистый читатель, начинающий уже было подозревать меня в желании совокупиться с тем отделом его мозга, что отвечает за терпение, немного оживится и спросит: «А скажи-ка, Джо, удалось ли крысам осуществить задуманное? Получилось ли это у них?» И мой ответ – нет! Они не успели, потому что сон изменился, дом ожил, стал вдруг угрожающе живым и зыбким, и я увидел кое-что похуже любвеобильных крыс, когда, пытаясь обнаружить источник этого тревожащего меня движения, начал осматриваться там у себя внутри сна.

В нем тоже была комната очень похожая на ту, в которой я засыпал, но только теперь она сильно увеличилась в размерах. Оружие исчезло, и свет шел из ее середины, где горела одинокая свеча. Она почти ничего не освещала, зато, как водится, производила огромные колышущиеся тени, которые лишь усиливали общее ощущение тревоги.

Пытаясь найти причину этого тревожного чувства, я стал вглядываться в темноту – туда, где раньше находилась стена с двумя окнами, обращенными во внешний двор. Стена эта как будто шевелилась там, во мраке.

Я поднялся, обошел стороной бесполезную свечу и сделал несколько осторожных шагов, погружаясь во мглу. Спустя несколько напряженных мгновений мои глаза различили какие-то многочисленные шевелящиеся светлые пятна на темном фоне.

Я приблизился еще немного – и вдруг увидел нечто такое, из-за чего горло помимо моей воли выдавило нечто напоминающее жалобный щенячий писк: из стены, вдруг бесконечно раздавшейся во все стороны, выступили тысячи, миллионы, миллиарды человеческих лиц, скорченных в муке смертельной агонии; миллиарды глаз, не отрываясь, смотрели на меня, иссушенные руки были умоляюще воздеты ко мне, а растрескавшиеся губы кривились в тщетной попытке исторгнуть некий вопрос, ответ на который, как я каким-то образом понял во сне, был известен только мне одному!

Не в силах пошевелиться, я завороженно наблюдал за конвульсивными движениями губ этих людей, прислушиваясь к их бессвязному, едва слышному шепоту – и не мог отвести от них взгляда. Я прилагал колоссальные, но увы, совершенно бесплодные усилия, пытаясь понять смысл этого вопроса и постараться ответить на него, дыбы облегчить их невыносимые страдания, но своим непониманием лишь усугублял их!

Меня вдруг пронзила мысль, что вне зависимости от их вопроса, обратились-то они как раз по адресу, ибо где-то в глубине моего разума содержалось некое загадочное знание, помещенное туда при неясных обстоятельствах – знание, которое могло если не изменить, то сильно облегчить, без сомнения, весьма незавидную участь этих несчастных. Я надолго задумался, но как ни старался, вспомнить что-либо еще у меня не получилось.

Проснувшись, я все еще пребывал в растерянности и задумчивости. Во всех этих лицах было что-то общее, но что именно – вспомнить я никак не мог. Это меня очень беспокоило.

Оружие было на месте, и на лезвиях плясали кроваво-красные огоньки. Поначалу я даже залюбовался ими – пока не сообразил, что источник этого красного света находился не за окном. Свет лился из щели под дверью. Стряхнув с себя остатки сна, я вскочил на ноги, потому что подумал: дом горит! Однако, подбежав к двери и взявшись за ручку, остановился. В столовой кто-то негромко разговаривал.

Я прислушался. Мне удалось различить как минимум два мужских и один женский голос; кроме того, иногда слышался звон посуды, как будто внизу кто-то ужинал. Медленно нажав на ручку двери, я бесшумно приоткрыл ее на дюйм. Свет стал ярче, и, судя по треску горящих дров, исходил он от ярко пылающего камина.

– …крысы, мисс Флоренс. По какой-то причине и он, и Диего могли перемещаться, только когда им снились крысы. Либо когда им снилось, что они тонут. Мы называем все это сновидческими триггерами, – успел я услышать остаток фразы мужчины.

Мне показалось, что это был голос поверенного.

– И часто им снились крысы, доктор? – Из-за того, что в гулкой столовой голоса сильно искажались, я не мог ручаться, что ему ответила Лидия, но почти в этом не сомневался.

– В этом-то и была главная сложность, – в разговор вмешался второй мужчина, – ведь топить их мы сочли тогда чрезмерной мерой. А вот чтобы им снились крысы, нам иногда приходилось подбрасывать парочку им в кровать!

Я вспомнил свой сон, и меня передернуло. Самым необычным было то, что этот голос принадлежал – я был в этом совершенно уверен – отцу О’Брайену!

– Неужели вы так и не смогли придумать других способов? – брезгливо спросила Лидия.

– Простите, мисс Флоренс, – поверенный обращался к своей собеседнице крайне почтительно, – я признаю, что мы полностью дискредитировали себя, но, к сожалению, обстоятельства складывались таким образом, что выбирать нам не приходилось.

Голоса стихли. Собеседники продолжили трапезу в молчании. Мое любопытство достигло такой степени, что оставаться на месте было уже невмоготу. Я приоткрыл дверь пошире, намереваясь подкрасться к перилам и заглянуть вниз. Кажется, этой ночью собакобоязнь посещала меня через раз, но мысли об алабае меня не тревожили. На третьем шаге подо мною скрипнула половица. Стук приборов прервался, и наступила тишина. Было слышно лишь, как в камине гудит огонь.

Я постоял с минуту, но не уловив больше ни звука, решил, что мое присутствие обнаружено. Уже не скрываясь, я подошел к перилам, но внизу увидел только опустевшие стулья, остатки обильного ужина и наполовину опорожненные бокалы с красным вином. Количество приборов и тарелок с недоеденной пищей говорило о том, что таинственных полуночных чревоугодников было четверо.

«К черту это. Сейчас узнаем, что вы еще за гуси-лебеди», – подумал я и, вернувшись в комнату, взял в руки небольшой арбалет, установил на ложе короткую черную стрелу и быстрым движением встроенного в приклад рычага натянул тетиву. Перекинув колчан с остальными стрелами через плечо, я решительно спустился по лестнице, держа арбалет наготове.

Примечательно, что мне даже не пришло в голову придумать хоть сколько-либо вразумительного оправдания своим действиям. Допускаю, впрочем, что сгодилось бы и такое: «Я запросто могу повстречать там крысиного короля, и сваляю крупного дурака, если не проткну ему брюхо до того, как он превратит меня в щипцы для колки орехов!»

Как ни странно, столовая не производила впечатления кем-то спешно покинутой. Внезапно почувствовав дикий голод, я схватил с большого серебряного блюда здоровенный кусок остывшего мясного пирога и жадно съел его, не успевая прожевывать. Мясо показалось мне изумительно вкусным.

Запив еду вином прямо из объемистого хрустального декантера, я отправился вглубь дома и последовательно прошел сквозь кухню, где ярко горели светильники и в беспорядке лежала немытая посуда для готовки; гостиную, обставленную гораздо современнее, чем столовая – с мягкими диванами и креслами, но без телевизора; и наконец прихожую, в которой лунный свет, проникая сквозь два витражных стекла по бокам от двери, создавал необыкновенно красивые цветные узоры на полу и стенах.

Хотя я так никого и не встретил, меня не покидало ощущение, что кто-то внимательно наблюдает за каждым моим шагом. Не обнаружил я и алабая, о котором, кстати, окончательно перестал беспокоиться. Вместо этого я ощущал поражавшую меня уверенность, что как бы быстро он на меня ни набросился, я в любом случае успею вонзить ему стрелу между глаз – а то и две!

Выглянув во двор, я увидел там только две машины – мою и Лидии. «Сныкались на башне – и не гу-гу», – решил я, и повернулся к витой лестнице, ведущей наверх, но вдруг заметил в темном углу под ней обитую ржавым железом деревянную дверь. Самым странным в этой двери было то, что хотя сначала она и показалась мне самых обычных размеров и пропорций, но приблизившись, я понял, что высотой она примерно в половину моего и так не слишком внушительного роста.

Я мог бы поклясться, что видел эту дверь впервые в жизни, но сразу уловил знакомое мне ощущение ужаса и тоски. Это было именно то самое чувство, на которое я натыкался всякий раз, когда хотел вспомнить хоть что-нибудь о своем детстве!

У меня не оставалось сомнений: за этой дверью, или, точнее, дверкой, находилось нечто такое, что помогло бы прояснить происходящее в этом доме, но с каждым моим шагом к ней меня все сильнее одолевал какой-то абсолютно запредельный страх, подобный которому мне еще никогда не доводилось испытывать. Навязчивый скрежет вгрызающейся в живую плоть бензопилы, топот десятков детских ножек по гулким коридорам заброшенного лепрозория и невнятные причитания обитателей неглубоких лесных могил – звуки, которые я быстро перебрал в памяти, чтобы рассеять эту давящую на нервы тишину, мой страх только усугубили. Сделав над собой громадное усилие, я все-таки присел на одно колено, взялся за небольшое железное кольцо – и даже потянул за него.

На мое счастье, дверь оказалась надежно заперта на ключ. Сквозь крошечную замочную скважину тянуло сыростью, и еще почему-то пахло свежими фиалками. Можно было, конечно, поискать ключ на заваленных каким-то ветхим скарбом полках старого дубового шкафа, стоявшего рядом, но я решил все же не искушать судьбу, произнеся вслух:

– Ну уж нет. На сегодня это явный перебор, детки!

Подниматься на башню или обыскивать тетину комнату я также не пожелал, сочтя за благо вернуться к себе. Но и на этом моим ночным испытаниям не суждено было закончиться!

Я прошел обратно в столовую, но вдруг уловил едва слышный – и весьма неожиданный шум из внутреннего двора. Это был звон лопаты, которой кто-то рыл каменистую землю. Разглядеть изнутри, что именно там творилось, я не мог, потому что луна спряталась за облаками и окна галереи лишь отражали мою растрепанную фигуру с арбалетом наперевес, освещенную ярким каминным пламенем.

– Да вашу ж… – выругался я и направился к выходу из галереи.

Во дворе никого не было. Темнота скрывала источник этого сводящего с ума ритмичного звука, но шел он со стороны реки. Мои нервы были на пределе. Собрав всю волю в кулак, я медленно двинулся вперед. Пройдя с полсотни шагов, я увидел, как из уже кем-то вырытой глубокой ямы на склоне вылетают комья земли. В какой-то момент таинственный землекоп прервал свое занятие, и когда я, стараясь не дышать, подошел еще ближе, то обнаружил черный провал и горку свежей почвы вокруг него. Склонившись над ямой, я с хрипом проговорил:

– Эй, кто там?

– Что-то потерял? – раздался прямо у меня за спиной глубокий, холодный голос.

Я подпрыгнул, да так резво, что мой скелет едва не отделился от мяса; еще не коснувшись ногами земли обернулся, и, уже падая, заметил очертания хрупкой женской фигуры, неподвижно стоявшей в трех шагах позади меня. Затем все окончательно погрузилось во тьму.