Марик уже собрался было вздремнуть, когда в ворота вошла Зануда. Быстро отогнав от себя любопытствующих коней (Марик ликовал, когда досталось и Зайцу), она позвала жеребёнка. Почесав и погладив Марика, Зануда увела его в конюшню, где принялась усиленно чистить, вздымая облака линялой шерсти. От линьки у жеребёнка чесалось всё, и он с удовольствием подставлял бока под скребницу.

Подошли Кормилец с Тунгусом и ещё какой-то человек с незнакомой толстой лошадью. Быстро поседлав коней, люди вывели их из конюшни. Зануда с Мариком последовали за ними. Выйдя за ворота, жеребёнок увидел, что люди уже сидят верхом. Кормилец махнул рукой в сторону темневшего вдалеке леса, и вся компания неспешно направилась к нему.

Жмурясь от яркого весеннего солнца, Марик оглядывался по сторонам, впитывая в себя новые ощущения. Просторные поля с серо-жёлтой поникшей прошлогодней травой тянулись до горизонта, перемежаясь прозрачными берёзовыми рощицами. Кое-где мелькали молодые сосенки, протягивая к ярко-синему небу длинные зелёные иглы. Нежная молодая травка робко тянулась к солнцу.

Миновав поле, лошади зашли в лес. Он был совсем другим, не похожим на тот, в котором вырос жеребёнок, – седой, сумрачный, хранивший древние тайны. Этот лес был молодым, прозрачным, весёлым, будто сам был жеребёнком. Громко пели птицы, порхали на цветках мать-и-мачехи первые бабочки, деловито сновали муравьи. Хозяином этого леса, наверное, был молоденький и весёлый лесовичок – румяный, смешливый, с венком из незабудок на голове.

Внезапно лес кончился, и за ним снова открылись поля. Лошади двинулись рысью. Марик ринулся было за ними, но Зануда возмутилась, развернула его, и какое-то время жеребёнку пришлось топать задом наперёд. После этого ей захотелось, чтобы он поворачивал, и не абы как, а пра-виль-но!

И Марику пришлось полностью сосредоточиться на том, чтобы справляться с заданиями. Впрочем, ему это даже нравилось.

Чуть высунув язык от напряжения, Марик старательно переступал задними ногами вокруг передних, а потом передними вокруг задних. Важно было переступать так, чтобы переступающие ноги скрещивались, а стоящие – оставались на месте. Какие уж тут кони! Марик и не заметил, что Тунгус с незнакомой лошадью скрылись с глаз, и они остались с Занудой вдвоём.

Пощипывая низкую весеннюю травку, жеребёнок неспешно двигался за Занудой к большому оврагу, разделявшему два поля и поросшему по краям какими-то немощными скрюченными деревцами. Чем ближе они подходили, тем сильнее Марика охватывало беспокойство. Зануда тоже притихла, но продолжала идти вперёд. Откуда-то налетел ветер, бросил в лицо горсть прошлогодних листьев, затрепетал в скудных кронах.

Марику вдруг стало страшно, он присел на задние ноги, задрал голову и натянул верёвку. Ни одна лошадь по своей воле не пошла бы дальше! Ни одно здравомыслящее существо! Кроме, конечно же, человека. Зануда, видимо, хоть и ощущала беспокойство, но не понимала, что причина его скрывается там, внизу. Погоняв Марика вокруг себя, она умудрилась подвести его к самому краю оврага.

Жеребёнок глянул вниз и, забыв обо всех Занудиных уроках, рванулся назад: на дне оврага шевелилось что-то чёрное, липкое, ужасающее!

Пробежав по инерции несколько метров за жеребёнком, Зануда снова принялась гонять его кругами, подводя всё ближе к оврагу. Ветер налетел с новой силой. Деревья застонали, пригибаясь к земле, цепляясь за неё исковерканными обнажёнными корнями.

Зацепившись за хилую ветку, на ветру трепыхался рваный пакет, а на нём… висел конеед! Он не пытался никого напугать, не излучал обычного ужаса, – лишь старался удержаться на своей неверной опоре.

Сам не понимая, зачем он это делает, Марик прыгнул в сторону и ударом копыта сломал ветку. Ветер ликующе подхватил её, надув пакет, как парус, и отбросил в поле. Марик рванулся туда же, увлекая за собой отчаянно сопротивлявшуюся Зануду, но затем, тяжело дыша, застыл.

– Так ты пакетика испугался? – рассмеялась Зануда.

Марик горестно вздохнул и поднял глаза к небу.

Зануда, улыбаясь, схватила ветку с пакетом и махнула ею в сторону. На какое-то мгновение жеребёнку показалось, что конеед сорвётся, упадёт, и тогда, наигравшись в пугалки, Зануда успокоится.

Конеед, однако, не сорвался, а ухватился за пакет пуще прежнего и тихо зашипел. Марик прянул назад, взвился на дыбы и рванул в сторону. Зануда, не выпуская верёвки и палки с пакетом, дёрнулась за ним. Дальше всё смешалось в какой-то невероятной кутерьме: Марик прыгал, стараясь держаться подальше от пакета, Зануда размахивала им, пытаясь сохранить безучастный вид, а конеед измученно постанывал.

Марик попытался остановиться и побороть страх, но конеед, пусть и вымотанный борьбой, исчезать отказался. Зануда тоже, кажется, умаялась, перестала занудствовать и закинула палку с пакетом себе за плечо. Марик готов был даже посочувствовать ей, если бы не конеед, бессильно болтавшийся у неё за спиной.

Жеребёнок впервые в жизни находился рядом с конеедом так долго, непрерывно испытывая всю тяжесть накатывавших волн ужаса. Больше всего на свете ему хотелось вырваться и скакать, скакать, не разбирая дороги, прочь от этого леденящего страха. Но где-то в глубине души Марик понимал, что это не выход.

– Ты с-спас-с-с меня, спас-с… с-с-спас-с-сибо…

Марик завертел головой, пытаясь сообразить, откуда шёл голос. Конеед слабо шевельнулся на пакете и повторил:

– С-с-спас-с-сибо…

Жеребёнок даже подпрыгнул от неожиданности: ему и в голову не приходило, что конееды умеют разговаривать!

– Спас? От чего? – тут Марик вспомнил об ужасе со дна оврага и мотнул головой, показывая, что ответа не требуется.

– Я рас-с-скажу. Но пос-с-сже, – обессиленно прошелестел конеед, сливаясь с пакетом.

В Марике шевельнулась жалость, несмотря на то, что конеедов он всегда недолюбливал.

Жеребёнок размышлял о том, как бы ему помочь, изредка косясь на трепыхавшийся на палке пакетик. Решение пришло довольно быстро. Раз конееды питаются страхами, то, наверное, нужно испугаться. Но не так сильно, как в первый раз, конечно. Видимо, конеед был таким слабым, что не смог переварить большое количество пищи!

Но стоило Марику решить, что он сейчас немного испугается, как страх пропал совершенно! Можно было бы притвориться испуганным, но ведь это совсем не то! Жеребёнок перебирал в памяти самые страшные события, происходившие с ним: тёмный ночной лес, сидевшего на ветке конееда, конюха, гнавшегося за ними с Каем, когда они учинили разгром в кормовой…

Марик настолько увлёкся воспоминаниями, что совсем не смотрел под ноги. Когда под копытом хрустнула сухая ветка, он вздрогнул от неожиданности и отскочил в сторону. Конеед слабо затрепыхался, поглощая ничтожное количество страха. Марик воспрял. По пути домой он подкормил конееда страхом от большого синего трактора и волнением от стада равнодушных овец во главе с неприятно пахнущим бараном. Жеребёнок надеялся, что, наевшись, конеед отцепится от пакета. Однако тот, потихоньку обретая довольный вид, продолжал покачиваться над Занудиным плечом.

Дойдя до конюшни, Зануда отвела Марика в леваду. Жеребёнок тут же бросился к Каю – ему не терпелось поделиться новостями. Устроившись в полюбившемся им месте, скрытом зеленеющими, обглоданными снизу ветвями ивы, жеребята обсуждали конееда. Кай был в восторге от того, что у них появился собственный настоящий конеед!

– Он же всю конюшню с ума сведёт! А когда узнают, что это я его сюда притащил, меня точно выгонят! – Марик уныло дёрнул зубами гибкую веточку.

– Зато подумай, какое будет развлечение! Все бегают, носятся, сшибают вёдра и конюхов! – Кай даже приплясывал от восторга. – Как жалко, что этот подвиг ты совершил без меня!

Марик вздохнул. Перспективы, обрисованные Каем, были, конечно, радужными, но маловероятными. Он побрёл по леваде, тихо ступая по нагретой солнцем земле. Если его выгонят, куда он пойдёт? Может, надо было оставить конееда там, отчаянно цеплявшимся за рвущийся на ветру пакет? Марик содрогнулся, вспоминая холодный ужас, притаившийся на дне оврага. Нет, он бы так точно не смог!

Весь в раздумьях, он подошёл к краю левады и остановился около маленького мутного прудика. Из воды на него посмотрел худенький взъерошенный жеребёнок с отливающей медью шкуркой и чёрной спутанной гривой. Марик снова вздохнул и побрёл прочь.

Вечером, заходя в конюшню вместе с конюхом, друзья специально замедлили шаги, чтобы заглянуть в амуничник. Там, среди стопок попон, мотков верёвок и ящиков с щётками, висел Занудин хлыстик. Хлыстик как хлыстик, если бы не привязанный к нему пакет и не конеед, тихо посапывающий на этом самом пакете.

Марик вздрогнул и отскочил. Конеед сладко потянулся, заурчал и снова засопел.

На сердце было тяжко. Нехотя перебирая губами сытный ужин, жеребёнок пытался сообразить, что же ему делать с конеедом. Пройдёт день-два, и все лошади узнают о том, кого Зануда по вине Марика притащила в конюшню. Он опасливо покосился на соседку Мышку, но та, судя по всему, пока ничего не заподозрила.

– Бдзынь! – Кай подал условный знак, слегка прикусив железную решётку. Марик снова бросил взгляд на Мышку (та уже покончила с ужином и приступила к сену) и с самым незаинтересованным видом подошёл к стене, разделявшей жеребячьи денники. Делая вид, что выбирает из сена травинки повкуснее, он направил уши в сторону друга. Тот быстро прошептал:

– Мы подождём, пока все уснут. Потом выберемся из денников, прокрадёмся в амуничник, достанем пакет и выпустим конееда на свободу!

– А как мы откроем конюшню? Её закрывают на ночь на замок… – мрачно ответил Марик.

– Окна! – воскликнул Кай, задумавшись на мгновение.

Да, сейчас тепло, и все окна открыты настежь! Если ухитриться выбросить туда злосчастный пакет, все горести останутся позади! Марик просиял и с удвоенным усердием принялся за сено.

На землю мягко опускались сумерки. В окно ворвался лёгкий ветерок, разносящий с собой повсюду пряные запахи весны. У жеребёнка слипались глаза, но он старательно боролся со сном, выбирая самые неудобные позы.

Над облаками поднялась полная луна, заглянула в окно конюшни, словно проверяя, спят ли лошади. Марик на всякий случай крепко зажмурил глаза. Луна поверила и поднялась ещё выше, залив землю сказочным серебристым светом, сделав тени глубже и мрачнее.

– Пора!

Марик открыл глаза и увидел, как встаёт Кай. В гриве и хвосте у него запутались стружки. Марик аккуратно поднялся, стараясь не шуметь.

Кай принялся раскачивать дверь, прерываясь каждый раз, как слышался какой-то звук. Спустя несколько минут задвижка поддалась, и он аккуратно вышел в проход конюшни. Снаружи открыть дверь денника Марика не составляло труда. Почти не дыша, жеребята прокрались к амуничнику. Им повезло – дверь была приоткрыта, и они быстро проскочили внутрь тесной комнаты.

Света было мало – углы, где хранились попоны, совсем утонули во мраке.

– Он должен быть где-то здесь, – Кай внимательно обнюхивал висящие на стенке хлыстики. – Да! Вот!

Жеребята уставились на висящий в сторонке хлыст с пакетом, на котором сладко сопел конеед. Храбрость стремительно убывала, идея с окном уже не казалась такой уж хорошей.

Аккуратно подцепив хлыст зубами, Марик сбросил его на пол. Конеед встрепенулся и зашипел. Жеребята в страхе отступили в тёмный угол, уткнувшись задами в попоны.

– Приш-ш-ш-шёл избавиться от меня?

– Нет! То есть да, – смущённо пролепетал Марик. – Меня выгонят, когда узнают, что я тебя спас.

– Спас-с-с, да-а-а. Я погиб бы в овраге.

– А что там? – любопытный Кай придвинулся ближе к конееду.

– С-с-страх! Ужас-с, з-злоба, завис-с-сть, ненавис-с-сть! Люди, испытывая с-с-сильные чувства, выпускают их на волю. Все они с-с-скапливаются в болотах, оврагах, пещерах… Бурлят там, кипят, губят вс-с-сё живое вокруг! Этими чувствами питатьс-с-ся нельзя. Приблизишьс-с-ся к ним – не останется в тебе ни радос-с-сти, ни любви, ни с-с-счастья. Конееды поглощают только с-с-страх, не дают ему утекать в такие мес-ста.

– Но вы же сами страх и вызываете! Если бы не было конеедов, мы бы вообще ничего не боялись!

– Боялис-с-сь бы… Невозможно жить без с-с-траха. Важно лишь то, что его можно побороть, не выпустить наружу. Как и остальное…

– Значит, вы не даете страхам выбираться наружу? Учите нас побеждать их и, если не получается, просто поглощаете те, что выбрались?

Конеед кивнул.

– А люди? Их страхи вы тоже едите?

– Лю-юди-и, – конеед, кажется, хотел рассмеяться, но его смех зазвучал, как кашель. – Нет, их с-с-страхи есть нельзя. Они сильные, мощные, но не чис-стые. Люди редко боятс-с-я по-настоящему. Их с-с-страхи надуманные.

Марик ничего не понял из этого объяснения. Правда, когда речь заходила о людях, ему редко удавалось что-то понять, не нажив себе головной боли.

– А радость? Её тоже кто-то ест? – жеребёнок изо всех сил пытался не бояться, хотя мороз пробирал его до костей, едва он представлял себе бурлящий чернотой овраг.

– Нет, – конеед изобразил какое-то подобие ухмылки. – Зачем её поглощать и прятать? Чем больше радос-с-сти сможешь выпустить в мир, тем лучше. Она совсем другая – лёгкая и невесомая. С-с-стелется над полями, поднимается на горные пики, резвится в вершинах сосен, играет в морской пене. Её больше, чем ненависти и злости.

Конеед умолк, задумчиво уставившись в потолок.

– Ты уйдёшь? – Марик почесал нос.

– Не сейчас. Я слаб, этот овраг едва не выпил из меня все с-с-силы…

– Но… другие лошади…

– Они не увидят. Только вы двое. И тот, кому вы про меня расскажете.

Марик с сомнением оглянулся на Кая. Тот кивнул. В комнату прокрался серый вязкий рассвет, смыв густые чёрные тени. Марик поднял зубами хлыст и аккуратно положил его на стопку попон – конееду на них наверняка будет мягче.

Жеребята едва успели юркнуть в денники, как по конюшне разнеслось громыханье вёдер. Завтрак!

– Ну и помятый у вас вид, ребята! – удивился конюх, насыпая в кормушки овёс. – Будто ночь не спали!

Он взялся за дверь денника и обмер, увидев задвижку.

– Вот я растяпа! Двери не закрыл!

Глава 9, в которой Марик погружается в воду, беседует с водяным и любуется закатом

Конеед сдержал своё слово. Никто, кроме Кая и Марика, о нём не узнал. Как ему удавалось оставаться невидимым для остальных лошадей, жеребятам было непонятно, но зато уж им-то доставалось сполна!

Конеед возникал внезапно в самых неподходящих местах. С завыванием выпрыгивал из кипы сена во время обеда, обрушивался на спину с веток во время послеобеденного сна, плескался в бочке с водой! Жеребята пугались, раздували ноздри, храпели и прядали ушами. Они вздрагивали при малейшем шорохе ветра или скрипе ветки на ветру.

На конюшню обрушилась невероятная жара. Воздух тяжёлым маревом наваливался на землю. Оглушительно стрекотали кузнечики и квакали лягушки – казалось, это были единственные существа, которые сохранили способность издавать звуки, несмотря на палящие лучи солнца. Пыльная трава, вялая листва, даже безразличные камни – и те молили небо о дожде, но на ярко-синем куполе не было заметно ни облачка.

Утомлённые потные лошади замерли в леваде. Тунгус укрылся в сомнительной тени обглоданных ив. Неподалёку от него Манёвр лениво оглядывал табун сквозь ресницы. Заяц с Эклером тоскливо посматривали на небо, словно надеясь увидеть вместо режущего глаза солнца свинцовую грозовую тучу. Кай распластался в пыли, закрыв глаза. Его чёрная шерсть выгорела до красновато-бурого цвета, и теперь он почти сливался с землёй. Блестящая шкурка Марика казалась ему душной и тесной, каждый слипшийся от пота волосок раздражал его, и жеребёнок втайне мечтал стать таким же лысым, как Зануда. Неподвижный воздух навевал на него дремоту, глаза закрывались сами собой.

Марик плавно подогнул передние ноги и опустил голову на пыльную землю рядом с Каем. Тот, нехотя приоткрыв глаз, лишь дёрнул ухом и ничего не сказал.

– Хлоп!

Прямо из-под земли, взбив душное облачко пыли, выпрыгнул Конеед. Жеребята резко вскочили и отпрянули в разные стороны. Лени как не бывало – сердца бешено колотились о рёбра, а мышцы вздрагивали от напряжения.

Кай недовольно чихнул:

– А нельзя появляться как-нибудь потише?

– Кушать хочетс-с-ся, – лоснящийся Конеед устраивался на обглоданной ветке над головами жеребят. – Вы так с-с-славно пугаетесь, так с-с-сильно.

Марик украдкой огляделся.

– Если будешь и дальше так выпрыгивать, остальные лошади решат, что мы сошли с ума.

Конеед, однако, пропустил это замечание мимо ушей. Сытый, довольно мурлыкая что-то себе под нос, он улёгся на ветке поудобнее и жизнерадостно осведомился:

– Жарко?

Вместо ответа Кай снова плюхнулся в пыль, а Марик поскрипел песком на зубах.

Конеед сочувственно поцокал языком, затем потянул носом, прищурился и медленно поднялся в звенящий от жары воздух.

– Люди ваши приехали. Видно, бегать придётся, – сочувственно предсказал он.

Кай, не поднимая головы, испустил жалобный стон.

– Если они заставят нас бегать по такой жаре, я лучше утоплюсь в болоте!

Марик бросил взгляд на заросший ряской прудик.

Лягушки, услышав слова Кая, прервали раскатистые трели и негодующе вытаращились на него.

Под палки, перегораживающие выход из левады, поднырнули Зануда с Кормильцем и Тихоней. Марик, краем глаза следя за другими людьми, направился к Зануде.

Кормилец пристёгивал к раскисшему от жары Тунгусу чомбур. Кай, едва перебирая ногами, поплёлся к хозяйке. Вдруг он резко дёрнулся, а на том месте, где секунду назад находились его передние ноги, возник хихикающий Конеед.

Кай возмущённо фыркнул, сделал шаг в сторону и с громким плеском обрушился в прудик. Лягушки в ужасе брызнули в стороны, а жеребёнок, путаясь в тине и оскальзываясь на илистом дне, вылез на берег. Всё его тело облепили изумрудные кружочки ряски, а в гриве и хвосте болтались серо-зелёные нити осклизлой тины.

Конеед покатился по земле, похрюкивая от хохота. Кай кинул на него уничижающий взгляд и тщательно отряхнулся, обдав всех грязными брызгами. В другой день купание Кая наделало бы шуму в леваде, но разморённые жарой кони лишь лениво проводили его осоловевшими взглядами.

– Ну… по крайней мере, тебе уже не так жарко, – попытался поддержать друга Марик.

– Это точно, – к Каю постепенно возвращалось хорошее настроение. – Я единственный, кто не побоялся тут окунуться!

Он задрал хвост, раздул ноздри и пружинистой рысью побежал к Тихоне.

***

Следы маленьких жеребячьих копыт причудливо сплетались с рифлёными отпечатками людских подошв в дорожной пыли.

– Интересно, куда нас ведут? – Марик вертел головой, но справа и слева дорогу окружали только высокие железные заборы.

– Куда бы мы ни шли, я предпочёл бы окунуться ещё разок, – пробубнил Кай. Он давно высох, и жара давила на него с прежней силой.