Линайя нависла над ним, с беспокойством разглядывая. Ее черные косы лежали у него на груди, а глаза были красны и опухли от слез.

– Боже, я так рада, что ты жив… – она поцеловала Уилла в лоб и всхлипнула. – Я потеряла Элиота в ночи, а потом меня заметил вурдалак. Я бежала… И тварь бежала за мной. Потом что-то загрохотало, и я осталась одна. Спряталась здесь. А тут слышу шаги. Испугалась. Это был ты… Ты шел как в бреду, а потом упал около пещеры.

– Где мы?

– У реки Шумишки, грот.

– Сколько времени прошло?

– Почти день. Уильям, скоро стемнеет, я так боюсь тут оставаться, нам нужно с тобой добраться в Варды до ночи. Тебя лихорадит, тебе нужна помощь.

Она помогла ему подняться. Уилла шатало, его разрывало изнутри болью. Он словно волочил какое-то чужое, не свое, тело по ковру опавшей хвои. Усилием воли приходилось заставлять эти ноги идти, а голову – держаться прямо.

– Погоди… Мне нельзя к людям, Лина, – прошептал он, что-то вспомнив.

– Почему?

– Это сказал Готфрид… Гоффирд… Гиффард, кажется, его звали… аристократ в красном платье. Он что-то сделал, я должен был умереть, но он спас меня, – Уилл непонимающе дотронулся до следов укуса.

– Я не понимаю, о чем ты, Уилл…

– Мне нельзя… в деревню. Он так… говорил.

– У тебя жар и ты, кажется, бредишь. Давай попросим бабушку Удду помочь.

Линайя была права. В таком состоянии он всё равно далеко не уйдет. Тогда она взяла его под руку, и они медленно побрели в сторону Вардов. Уилл шел, шатаясь и временами проваливаясь в полубессознательное состояние. Тогда девушка его тормошила и заставляла двигаться дальше. Подобно призрачному гриму, которые стягивались всегда к местам смертей, смотрел он на туманный сосновый лес Офурта. Он не узнавал этих мест… В голове все спуталось…

Наконец, показались Большие Варды. Темнело. Линайя поначалу хотела пойти через город, но Уилл, пусть и пребывая в состоянии лихорадки, воспротивился. Тогда она повела его окружным путем через лес и заброшенный сад к дому травницы. Там она постучала в покосившуюся дверь. Дверь со скрипом отворилась. Удда в ночной дырявой рубахе стояла на пороге.

– Что случилось? С вами все в порядке? На Вардцы же напали прошлой ночью, но почто вы пришли только сейчас? Мальчик мой, что с тобой? Бел, как снег!

– Не знаю, – отстраненно прошептал раненый.

– Заходите, живо! Что-то ты совсем плох, сынок.

Уильям сделал последнее усилие, перешагнул порог и тут же рухнул к ногам старой травницы.

– Бедняга, совсем без сил. Лина, помоги донести его до лежанки! – женщины схватили его и с трудом дотащили до лежанки. – О, Ямес. Да он совсем горячий. Нужно раздеть. Помоги-ка мне, деточка!

Багровая от смущения Лина принялась помогать снимать с Уильяма одежду. Осталось от одежды немного – штаны и рубаха были изодраны и лишь каким-то чудом держались на теле. Когда они раздели его, Лина не выдержала и заметалась беспокойной птицей по лачуге. Она то с любопытством разглядывала нагое мужское тело, то вдруг краснела и отворачивалась.

– Бабушка Удда, может нужно воды принести? Или трав насобирать? Или еще чем помочь?

– Ах, деточка, что же ты сразу не сказала… – догадалась старуха. – Я пока укрою его по пояс, вот так. И сама омою его. Ты только таз с водой принеси. Из ручья наполни его, что сразу за моим домом. Знаешь, где… Потом скажу, что еще нужно сделать.

Линайя кивнула и исчезла за порогом, прихватив таз с черпаком. В это время травница подбросила дров в очаг, и те быстро занялись, наполнив помещение светом и теплом. Затем она взяла огромный льняник и, тяжело подняв руки, закрепила его на веревке, натянутой меж стен. Удда часто так делала, чтобы быстрее прогреть половину лачужки. А еще это помогало укрыть лежанку от любопытных глаз.

Вернувшись с полным тазом воды, Лина поставила его на табурет.

– Что еще сделать, бабушка Удда?

– На столе лежат мои травы. Найди один пучок поперчника, два пучка ясного глаза и еще один златовика. Потом возьми горшок, разогрей над очагом воду, и как закипит, меня позови. А я пока обмою Уильяма, а то грязный, как черт – поди же, ничего не разобрать.

Пока ее наказ послушно исполнялся, травница осмотрела Уильяма. Того сильно лихорадило; глаза его беспокойно двигались под веками, а тело горело огнем. Иногда он то резко вздрагивал, то судорожно сглатывал слюну. Голова его лежала склоненной набок, и потому черные волосы прикрывали шею.

Травница обмыла грязного рыбака, как могла, затем обтерла его чистой сухой тряпкой и начала осматривать.

Всё его тело покрывали мелкие ссадины, порезы и ожоги, но крупных ран оказалось лишь три. Две пришлись на руку и бедро – они явно пострадали от вурдалаков. На бедре остался ужасный рваный укус, а на руке и вовсе вырвали кусок плоти. С такими следами пришел из Малых Вардцев каждый третий, поэтому знающая Удда тут же положила нож на угли в очаге, а когда тот раскалился докрасна, прижгла места укусов. Уильям глухо вскрикнул, дернулся, но не очнулся. Третья рана, в боку, заставила травницу обеспокоиться. Она выглядела по-настоящему скверно, будто рыбака проткнуло куском доски. Удде ничего не оставалось, как очистить её от пыли и кусочков древесины.

– Бабушка Удда, нагрелось! – позвала Линайя.

– Хорошо. Перенеси горшок на стол, закинь туда травы да жди…

Поднявшись, травница достала с полки мазь из спокушки, ясноглаза и перетертых мацурок и обработала ею все раны, царапины и ожоги. Однако она так и не смогла понять причину лихорадки, несвойственной такому молодому здоровому мужчине. При других обстоятельствах ей бы показалось, что кровь заразилась грязью. Но для заражения прошло слишком мало времени.

Удда еще раз осмотрела рыбака. Наконец, она догадалась сдвинуть закрывающие его шею черные пряди волос и охнула. Чуть ниже уха она обнаружила странный укус – два аккуратных, едва воспалённых следа.

– Ай-яй-яй! Что же это такое… – запричитала она.

– Что такое, бабушка?

– А ну-ка подойди к старой Удде и расскажи, что там Уильям лепетал тебе в бреду?

Лина принялась рассказывать.

– Громче говори. А? Аристократ, говоришь? Подойди, покажу кой-что, – и травница ткнула скрюченным пальцем в укус. Однако девушка на это лишь непонимающе похлопала своими голубыми глазами и пожала плечами – для нее это была просто ещё одна рана и не более того.

– А что это, бабушка Удда?

– Судя по всему, тот аристократ был вампиром, деточка! И он укусил Уильяма!

– Но… что теперь с ним будет? Он как те вурдалаки станет? – вздрогнула Лина.

– Нет-нет. Вурдалаки – это демоническое зверье, тупое, а вампиры – совсем другие демонища, похожие на нас. Сталкивалась я разок с ними…

Удда на мгновение закрыла глаза, словно выуживая старые воспоминания из глубин памяти.

– Ох, давно это случилось… Тогда я ещё молоденькой была, как вот ты сейчас. Годков двадцать примерно. Работала я тогда прислугой на постоялом дворе. И как-то приехали к нам иноземные судари – сняли самую дальнюю комнату под крышей и заселились там вчетвером. А мне, значит, выпало обслуживать их: убираться, белье перестилать да одежду чистить за дополнительную пару даренов. И вот они пробыли на постоялом дворе три ночи, ничего не ели, не пили. Остальная прислуга не замечала этого, а я ж их обслуживала, потому эта странность очень бросилась мне в глаза.

Тайну я их узнала случайно, в день Аарда. Наши все тогда веселились и смеялись, много выпивших было… И вот один из этих иноземцев увлек одну девку легкого поведения, Мареллу, наверх, в комнату. А я, не зная этого, пошла им отнести чистое белье. Поднимаюсь тихонько по ступеням, открываю дверь… А память девичья была, и постучать я забыла.

– И что же там было? – испуганно спросила Линайя.

– А там четверо полураздетых мужчин облепили нагую Мареллу со всех сторон, как рыба облепляет прикормку, и сосали из нее кровь! Один к шее пристал, второй – к одной руке, третий – к другой, а четвертый задрал ее ногу и у самого бедра вцепился клыками. И выглядели они, деточка, как обычные мужики… А Марелла уже мертвая была. Как сейчас помню её остекленевший взгляд. А эти кровососы тянули из нее последние соки, и кровь стекала по их подбородкам. Я как вскрикну! Но хоть ума хватило убежать, а то, гляди, и сама стала бы едой.

Позвала я хозяина постоялого двора, поднялись мы с мужиками, вооруженными чем попало, открыли дверь… А те четверо как ни в чем не бывало сидят и в карты играют. Подле них кувшин с вином, все четверо одеты. А девки нет… Хозяин – твой, кстати, дедушка – всыпал мне тогда по первое число! А после долго извинялся перед гостями, так как те платили хорошо. Да вот только после отъезда иноземцев в реке за городом мы нашли тело Мареллы.

Линайя перепуганными глазами посмотрела на лежавшего под льняником Уильяма и прижала руки к сердцу.

– Бабушка! Что же нам делать?

– Не знаю, деточка моя, не знаю… Хороший он, твой жених, жалко его.

– Откуда вы знаете, что он мой жених? – удивилась девушка.

– Не совсем я еще ослепла, детка… Видела я, как ты на праздник Аарда в саду венок ему на голову надевала. Окно-то моё единственное выходит в ту сторону, а в нем щели с палец. – Удда грустно глянула на рыбака. Хорошая пара могла бы получиться из этих двоих, да и детки народились бы красивые. Да видно не судьба. – Думается мне, что лихорадит твоего милого не от ран, а от того, что все меньше в нем от человека и все больше от того демонища.

Травница подняла его верхнюю губу, но там были обычные зубы.

– Подождем пока, посмотрим… Надеюсь, что ошибаюсь я.

– А как быть с его матушкой? Ей же нужно сказать, что сын ее жив!

– Упаси нас Ямес, ты что такое говоришь! – воскликнула старуха. – Даже не заикайся о том, что Уилл жив.

– Но почему, бабушка Удда?

– Потому что узнает матушка, узнает и весь город. А узнают люди, что они сделают с твоим милым, а?

– Что они сделают? – эхом отозвалась девушка и втянула голову в плечи.

– Отрубят голову, насадят на вилы, сожгут, разорвут… Много чего могут сделать, доченька! Когда люди испуганы, они превращаются в зверей пуще вурдалаков!

– Но Уилл же вырос здесь, его все знают!

– Тем более зарубят! Причем ближайшие соседи будут рубить более остервенело и злобно! Готова поспорить, что Малик первым подкинет дровишек на его костер, – развела руками травница. – Уже ночь, твои родители места себе не находят, деточка. Иди к ним, успокой, что жива. Сама отоспись и возвращайся через день, а я пока твоего милого постерегу, напою отварами, которые как раз приготовились. А там поглядим, что с ним будет… Может и ошибаюсь я, старая карга… Но про Уильяма ни слова!

– Хорошо, бабушка Удда.

* * *

Линайя покинула покосившуюся лачугу и только тогда поняла, как сильно утомилась. Она прошла сад, затем тихую ночную улочку, вывернула на площадь и заспешила к родительскому дому. Ее встретила рыдающая мать.

– Доченька, ты жива. Боже, спасибо тебе, Ямес, что уберег моих детей! – она обнимала дочь, рыдая.

Сзади стояли отец и старшие братья – у многих глаза были опухшие от слез.

– Где ты была? – гулко спросил отец.

– Батюшка, матушка, я потеряла Элиота в темноте, а потом убежала и спряталась в пещере… очень долго боялась выйти…

Все тяготы той ночи опустились на плечики Лины. Она вновь пережила тот ужас и расплакалась, уткнувшись носом в траурное платье матери. Сбоку подошел отец Осгод, с пышной черной бородой, и обнял ее крепкими руками.

– Элиот тоже вернулся домой. Он был слаб, голоден и сейчас спит. Ямес защитил вас обоих! – смиренно произнес он и воздел глаза к небу.

– И забрал очень многих, – всхлипнула мать. – Помнишь Уильяма, доченька? Тот красивый и чудаковатый мальчик, с которым ты раньше играла в детстве? Говорят, он погиб под завалами дома, спасая мать. Бедная Нанетта рыдает не переставая. Хорошо хоть вождь выделил им лачугу, а то что бы они без крыши над головой делали?

При упоминании своего милого Лина едва сдержалась, чтобы не рассказать обо всем, что случилось на самом деле. Но потом вспомнила о наказе старой травницы.

Весь день она провела дома.

Элиот тоже мирно проспал в кровати больше суток. На голове у него красовалась здоровая шишка, а ноги и руки покрывали глубокие царапины и синяки – он бежал по лесу без оглядки, спотыкаясь и падая. А вот тётушке Маргари не повезло – вурдалаки загрызли ее, страдающую от лихорадки, прямо в постели.

Весь день приходили горожане и выражали слова соболезнования, и они же радовались, узнав, что Элиот и Линайя вернулись живыми.

* * *

Линайя встала с рассветом, собралась, тихонько вышла из дома и направилась к травнице. Ее впустили внутрь, а после плотно затворили дверь. Травница выглядела очень уставшей.

Уильям умиротворенно спал, окуренный успокаивающими травами и спрятанный от любопытных глаз накинутым на веревку льняником. Лихорадка то пропадала, то возвращалась, но похоже, что Удда устала не от борьбы с ней, а от чего-то другого. Ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, выцвело: в уголках глаз родилась великая скорбь, а тело склонилось к земле еще ниже под грузом чего-то ужасного, от чего болело и разрывалось старое сердце.