Глава 3. Черная вдова против мертвого зайца

Ника сидела за маленьким ноутбуком и, думая о чем-то своем, машинально раскладывала пасьянс. Она всегда выбирала один и тот же – «Черная вдова». И ни разу он у нее так и не сошелся. Как-то я спросила ее, почему не сыграть во что-то попроще, но Ника меня огорошила:

– Опыт показывает, что когда мне удается разложить карты до конца, случается какая-нибудь неприятность. Чем сложнее сложившийся расклад, тем крупнее проблема. В общем… Как только «Черная вдова» сойдется, я, скорее всего, умру.

В этом вся Ника – доверять вопросы жизни и смерти какой-то глупой случайности.

– Чего это такое ты говоришь? – больше испугалась, чем удивилась я. – Какой взрослый нормальный человек всерьез привязывает компьютерную игрушку к судьбе? Ты же, как специалист, сама должна знать: установка на беду очень много значит.

– Я на пенсии, – напомнила Ника. – А значит, имею право вести себя не как специалист.

– В общем, – махнула я рукой, – ты меня ОЧЕНЬ расстроишь, если умрешь. Просто, чтобы знала.

– Так я же и взяла самый сложный пасьянс, – улыбнулась Ника. – Потому что умирать не собираюсь. По крайней мере, не в обозримом будущем.

Ника была больше бабушкой для меня, чем Феликсу. Он ее и слушался, и побаивался, но демонстративно подчеркнуто. Родители моего бывшего мужа погибли в автокатастрофе, сразу оба, и Михаил Ефимович несколько лет растил внука сам. Пока в его жизни не появилась Ника, воспитатель моего детского дома. Фил не смирился с тем, что ему пришлось делить внимание и любовь обожаемого деда с кем-то еще даже, когда уже преодолел пубертатный период. Может, женитьбой на мне он как бы отомстил Нике, думая, что сможет оттянуть часть моей привязанности от нее. По справедливости: чтобы и Нике меньше любви досталось. Вообще-то не смог, но так никогда и не узнал об этом. А теперь уже не узнает.

Все у нас было запутано с Феликсом. Пока смерть одним ударом не разрубила этот узел. Теперь Ника оставалась просто любимой с детства Никой, только моей, а не бабушкой бывшего мужа.

Я открыла дверь своим ключом, тихонько зашла и застыла на пороге, с нежностью разглядывая теплый затылок с пушистыми, хотя и поредевшими волосами.

В квартире пахло старыми духами, которые все время, пока я знала Нику, сопровождали ее. Сколько не спрашивала, она всякий раз называла другой бренд, но пахло-то от нее все тридцать лет одинаково. Я когда-то специально искала подобные духи – терпкая хрупкость осенних листьев, капля красного тягучего ликера, чуть сладковатого, на донышке запаха – пряный, но подвыветрившийся ветивер. Перенюхала тучу духов. От селективных до самых дешевых, что пылятся в маркете между женскими прокладками и средством для мытья посуды, но ничего подобного так и не нашла.

– Хочешь чаю, Алена? – слышала Ника уже не очень хорошо, но какое-то шестое чувство у нее определенно всегда было развито.

– Нет, я уже… Под завязку. Кристя когда вернется?

– Не знаю, – она крутанулась на вертящемся офисном кресле, покачала головой, посмотрев на меня. – Аля, я, кажется, старею. Ни моего опыта, ни воспитательных способностей на эту девочку не хватает. Она делает все, что хочет, и я никак не могу на это повлиять.

– Вовсе не стареешь, а жалеешь, – уточнила я. – Ты всегда всех жалеешь, кроме себя.

Это было правдой. Весь наш детский дом со своими бедами бежал к Железной Нике. Кажется, для нее никогда не существовало личных проблем. Ника растворялась без остатка в наших синяках, ссорах, разбитых коленках, ночных кошмарах.

Мягким дуновением сквозняка принесло легкий шлейф ее невероятных духов. Это всегда погружало меня в детство. Стоило возникнуть неуловимому аромату, время переставало существовать. Он пушистой ниткой сшивал зазоры между прошлым и настоящим.

– А помнишь… – Ника вдруг засмеялась, словно прочитала мои мысли. – Как ты прогуливала школу? Твоя классная, Елена Сергеевна, звонит мне: «Алена опять игнорирует занятия». Я в комнаты: тебя в спальне нет, в общей тоже нет. Перезваниваю: «Скажи честно, ты где?». Уверяешь, что в классе, сидишь на уроке. Тогда Елена Сергеевна заходит еще раз в кабинет: вдруг ты и правда в школе и просто вышла из аудитории. Я опять тебе звоню, а ты с таким раздражением отвечаешь: «Да в школе, в школе я! Просто никто меня не видит». И так искренне…

– Не помню, – улыбнулась я. – Неужели такое было? Наверное, по улицам шлялась.

– А, может, и в самом деле превращалась в человека-невидимку?

– Ты серьезно?

– Честно говоря, к вранью ты никогда не была склонна, – уже без улыбки подтвердила Ника.

– А к чему тогда? – мне стало интересно, так как Ника редко пускалась в воспоминания.

Впрочем, я и сама не очень любила погружаться в детдомовские времена. Хотя самое лучшее оттуда – Ника и Никита – остались со мной на всю жизнь, я, в принципе, была не из тех, кто с отчаянием цепляется за прошлое.

Феликс как-то в сердцах сказал: «Ты слишком легко расстаешься». Я тогда переспросила: «Ты имеешь в виду – с людьми?». Так как этот разговор произошел вскоре после развода, из уст бывшего мужа фраза прозвучала как комплимент. Но он покачал головой: «Со всем. С прошлым».

– Ты была хорошей девочкой, – пробормотала Ника.

– Ладно, давай перейдем к девочкам не очень хорошим. Ника, а ты хорошо с Марысей… ладила? Как вы вообще жили?

Она вздохнула.

– Тебе обязательно сердце рвать?

– Брось, – махнула я рукой. – Не выдумывай. Это было давно и неправда. Да и тогда-то… Ника, ты же знаешь, из меня жена так себе получилась. Нам с Феликсом лучше бы вообще оставаться друзьями. Какого черта я тогда вообще на эту авантюру со свадьбой согласилась?

– Вы были совсем юными, – напомнила Ника. – И влюблены.

– Просто торчали друг у друга перед глазами круглые сутки. Когда ты меня взяла на все лето на эту вашу чертову дачу.

– Твою, – сказала Ника.

– Чего? – я не поняла.

– Дача теперь твоя. Я оформила дарственную месяц назад.

– Зачем? – открыла я рот.

– Я там уже целую вечность не появлялась, добираться тяжело. Кристя пока еще вырастет. Ты же ее не обидишь, когда меня не станет?

Я рассердилась:

– Ника, перестань. Перепиши все на Кристю. Мне это не нужно. И Марыся… Может, еще объявится.

– Ты от Феликса ничего, кроме малюсенькой квартирки не взяла, я же знаю.

– А ты почему после смерти Михаила Ефимовича в свою старую квартирку вернулась?

– У меня были причины, – Ника поджала губы.

– Вот и у меня причины: не хочу…

–Тебя никто не спрашивает, – Ника в мгновение ока стала Железной. – И фирма… Кто будет теперь заниматься? Продавать срочно надо, пока не посыпалось. Только ситуация зависла. Через три месяца можно было бы в наследство вступить, и фирму на торги выставить. Но пока Марыся в розыске числиться, мы ничего сделать не можем. Она – наследница первой очереди, и я, как опекун Кристи, пока ситуация зависла, никаких прав не имею. Да и опекунство, пока с Марысей не выяснится, оформить не могу.

– Ну, от меня-то ты чего хочешь?

Она достала из-под стола корзинку с разноцветными клубками, аккуратно надела на спицы парочку соскочивших петель. Ника никогда не сидела без дела. Если не раскладывала пасьянс, то вязала жуткий разноцветный шарф. На моей памяти, она только однажды его закончила. Подарила мне на свадьбу. А когда мы с Феликсом развелись, забрала назад, распустила и принялась за вязание заново.

Я спохватилась, оторвала взгляд от гипнотического мелькания спиц:

– Ника, ты не хочешь говорить о ваших отношениях с Марысей? Я тебя спрашивала, как вы с ней поладили?

– Ну, почему не хочу? Нормально я с ней поладила…

– Ты же понимаешь, что я имею в виду…

Ника вздохнула.

– Никитка заезжал. Спрашивал о том же самом. Держался очень официально, все еще дуется на меня из-за вашей свадьбы с Феликсом. Столько лет прошло, а он никак не успокоится.

– Ну и что ты ему рассказала?

– Тоже, что и тебе.

– Значит – ничего, – поняла я. – Ника, я очень ценю твою способность хранить секреты, но, понимаешь ли, ты можешь дать зацепку, где искать Марысю.

– А зачем? – Ника была убеждена в своей правоте. – Если кто-то не хочет, чтобы его нашли, не стоит этого делать.

– А вдруг это она причастна к тому, что случилось на даче? Или она в опасности? Или… вообще…

Я махнула рукой. Не хотелось говорить слово «смерть» в этом доме.

– Да с чего Марыся причастна к смерти Феликса? – искренне удивилась Ника. – А опасность… Тебе ли не знать, что эта лисица выберется из любой передряги?

– Не начинай, – я не любила вспоминать о своей глупости.

– Вот-вот. Отсидится, раны залижет и объявится.

– Ника! Давай, колись… Что значит, раны залижет? Она уже…

– Ну, – неохотно произнесла Ника. – Пропадала несколько раз Марыся. Помнишь, через месяц после свадьбы она объявилась с маленькой Кристей на руках? Так вот… Ее несколько дней не было, Феликс собирался уже в розыск подавать. Да уж… Устроила она.

Я кивнула.

– Почему вы не сказали мне, что ее не было несколько дней?

– А ты и не спрашивала, – пожала плечами Ника.

И в самом деле – я была так поражена внезапным «отцовством» Феликса, что в частности не лезла.

– И потом еще несколько раз исчезала. Где-то раз…

Ника задумалась.

– Раз пять за эти десять лет.

– Вот это да!

– Вот тебе и да, – подтвердила Ника. – Исчезала дней на пять, плюс минус, возвращалась грязная, худющая, глаза запавшие… Феликс ее в клинику сначала возил.

– И что сказали? – спросила я.

Все-таки нужно было хоть немного интересоваться семьей бывшего мужа. Но кто знал, что это может пригодиться?

– Дромомания.

– Синдром бродяжничества? – удивилась я. – Он же бывает только у подростков.

– Как видишь, есть исключения.

Конечно, я встречалась в своей практике несколько раз с синдромом неодолимого желания уйти из дома. Внезапный порыв покинуть все среди ночи, не взяв с собой даже самое необходимое, не предупредив близких. По моему опыту синдрому подвержены, в основном, мальчики от двенадцати до семнадцати лет, хотя некоторые из моих коллег говорят, что среди «дромоманщиков» встречаются и девочки, я с таким не сталкивалась.

И не слышала, чтобы подобное приключалось с кем-то, кто довольно давно вышел из пубертатного возраста.

– В общем, – подытожила Ника. – Подождем, пока Марыся объявится и все прояснит. А тебе, извини, но…

– Кристя?

Ника кивнула.

– Идет. Я в окно вижу. Лучше вам пока не сталкиваться.

На улице снова моросило. Машину я оставила вечером у «Лаки». Домой добиралась на такси, так как «трезвый водитель» в пятницу вечером обычно нарасхват, и нужно было заказывать часа за три до того момента, как я спохватилась.

За всю дорогу до остановки не встретила ни одного прохожего. Дома казались темными пятнами, почему-то фонари еще не горели, хотя сумерки вовсю уже налились черным. Мне до дрожи в коленках захотелось оказаться на своем диване, завернувшись в плед.

Мой дом для меня – островок покоя и безопасности. С тех пор как Феликс купил мне после развода квартиру – безропотно, пытаясь загладить вину – это всегда было так. Мое первое и пока единственное СВОЕ жилище. С моими правилами и законами.

По утрам я ем кашу. Гречневую, перловую, овсяную. Ещё детдомовская привычка. Варю крупу, стараясь, чтобы она оставалась упругой, кидаю в нее огромный кусок масла. Днем я могу совсем не есть, или схватить на бегу, что попало. Но утром я обязательно должна съесть тарелку рассыпчатой каши.

Вечером я включаю старый торшер – оранжевый, с большими кистями, таких не продают сейчас. Он остался от деда Феликса, я уперла его в качестве дележа имущества при разводе. Достаю из шкафа тщательно свернутый утром старый плед. Даже в самую жару достаю этот плед, грозящий расползтись на лоскуты в любой момент. Я купила его давным-давно с первой получки. Мне спокойно, когда он просто рядом. Нужно трогать его застиранную до прозрачности мягкость под желтым светом сквозь кисти и бахрому. Это то, что меня примиряет с любой действительностью – грустной или радостной, в зависимости от обстоятельств.

Это мои ритуалы, которые позволяют в любой ситуации чувствовать себя живой и защищенной. Тарелка с кашей с утра и старый плед под торшером вечером – жизнь продолжается.

К ним я всегда спешу после сумасшедшего дня.

Хуже третьего этажа в доме без лифта мог бы быть только пятый этаж в доме без лифта. Обычно я не замечаю этих восхождений, но сегодня будто на каждую ногу прицепили по гире. Я подумала: как странно, что неприятные разговоры наливают тяжестью ноги. Какая, казалось бы, связь?

Подъезд щелкал автореле, на каждом этаже расстилая дорожку света, и вновь загружал тьму за спиной. На моей площадке датчик движения почему-то сработал не сразу, и я чуть не наступила на какой-то сверток у порога. Доля секунды – подсознание заставило меня притормозить из-за странного запаха.

Когда наконец-то щелкнуло, и свет зажегся, я в ужасе уставилась на нечто окровавленное, лежавшее перед дверью моей квартиры. Небольшое тельце, серая шкурка слиплась бурыми пятнами.

Ухнуло в затылке и покатилось тошнотворным комом в район поджелудочной железы. Закрутило солнечное сплетение, я еле сдержалась от рвоты, когда наклонилась, чтобы получше рассмотреть ужасный сюрприз.

Сначала мне показалось, что при жизни этот комок был кошкой, но через секунду я разглядела длинные уши и куций хвостик. Заяц. Или кролик, я не очень разбираюсь. Вероятность того, что зверек сам прискакал умирать под дверью моей квартиры, резко стремилась к нулю.

Оставался крошечный шанс, что кто-то в нашем подъезде разводит кроликов, и один из них, сбежав, попал в фатальную передрягу. Но эта версии не выдерживала никакой критики.

Мне подбросили под дверь мертвое животное. Все еще не веря в подобную дичь, я зачем-то осмотрелась по сторонам. Словно ожидала, что сейчас кто-то выскочит – сверху или снизу по лестнице, закричит: «Сюрприз! Ну, Алька, испугалась?!». И объяснит, что это муляж из магазина розыгрышей. Я никогда не видела в магазине розыгрышей ничего подобного, но в тот момент очень хотелось, чтобы это была пусть и мерзкая, но шутка.

Но секунды шли, датчик, обманутый моей неподвижностью, выключился, погрузив площадку в темноту. Снизу из приоткрытого окна несло дождем и свежестью, у кого-то сверху громко работал телевизор, а я стояла столбом перед мертвым подброшенным зайцем и все не могла прийти в себя.

Тренькнул смс-кой телефон. Я машинально ткнула в сообщение. Неизвестная косметическая фирма. «Успейте получить продукт для лица». Какая нелепость, подумала автоматически. Что значит – продукт для лица? Мне стало смешно, я хихикнула, но через мгновение поняла, что приближается истерика.

Кстати, телефон… Нажала на вызов, выдохнула:

– Кит, у меня тут мертвый заяц.

– Какой заяц? – Кондратьев в данный момент поражал своей тупостью.

Казалось, ну что непонятного?

– Точно мертвый, – с досадой пояснила я. – У моего порога.

– Ничего не трогай, – ответил Кит. – Сейчас пришлю ребят.

– И не собиралась, – меня передернуло.

Никита отключился, а я с чувством выполненного долга – перекладыванием проблемы на широкие плечи Кондратьева – сиганула вниз, перепрыгивая через две-три ступени.

Подъехал Юра Тапин – верткий и большеносый друг Кондратьева. Почему-то я думала, что Никита вышлет наряд с автоматами, ну, так, наверное, мне с перепугу хотелось, но оперативник явился в единственном числе.

Я наотрез отказалась подниматься к месту «происшествия», Юра Тапин отправился наверх сам, вышел через несколько минут, держа на отлете черный мешок для мусора.

– Ты кого-нибудь подозреваешь? – спросил он, когда избавился от мешка. – Тебя явно хотели разыграть. Налицо мелкое хулиганство.

– Мелкое? – в моем голосе прорезалось негодование.

Тапин кивнул:

– Тушка явно куплена в магазине или на рынке. Ее полили искусственной кровью. Тут даже жестокое обращение с животными не вырисовывается.

– А угроза жизни? – предположила я.

– Тебе угрожали?

Я подумала:

– Нет.

– Ты кого-то на учет ставила в последнее время? Наверное, один из твоих подопечных трудных подростков выследил тебя и отомстил таким образом.

Он так и сказал «подопечных трудных подростков».

Я пожала плечами. Естественно, что среди моих подопечных есть персонажи с издерганной психикой.

– В общем, иди домой и выпей какого-нибудь успокаивающего.

– Спасибо тебе. А чего Кондратьев сам не приехал?

– Ума не приложу. Он в управлении сейчас чаи гоняет. Вы не поссорились?

– Вроде, нет, – я пожала плечами.

И в самом деле. Чего Никита сам не приехал успокаивать меня?

– Ну, ну, – Тапин откланялся, скорчив рожу «не мое дело, разбирайтесь сами».

Остаток вечера я провела за очень неприятным занятием: составляла список подозреваемых. Просмотрела файлы тех, кого я отправляла в колонию для несовершеннолетних. За последние пять лет получилось три человека. Но один из них три года назад снова отправился уже во взрослую тюрьму, другой еще не вышел, а семья последнего уехала из города в столицу прошлой осенью. Из тех же, что стояли у меня на учете, сотворить такое не мог никто и в то же время кто угодно.

Затем, на всякий случай, перебрала всех соседей и коллег по работе, но ничего прояснить не смогла.

Недоброжелатель оставался за пеленой плотного тумана.