Глава 8. Хороша Маша, да не наша

Дорога была не так, чтобы уж очень близкой, Никита успел мне рассказать лишенную всякого романтизма историю поиска Марысиной мамы.

– Она всегда подчеркивала, что круглая сирота, – удивилась я. – И Ника всем так и сказала.

– Ну, да, – кивнул Кондратьев. – Поэтому я сначала как-то протупил. А когда пробил по базе данных девичью фамилию, наткнулся…

– А я ее и не знала, – вдруг поняла.

– Она же замуж вышла, как только вы развелись, – Кит посмотрел на часы. Он все время глядел на часы, куда-то торопился. – Меньше, чем за месяц все оформили, никто и глазом моргнуть не успел.

– Ты это мне рассказываешь? – покачала головой я.

– Тебе, раз даже фамилию женщины, которая увела своего мужа, не удосужилась запомнить, – парировал Кит. – И знаешь что? Мария Николаева в розыске числилась десять лет назад.

– Вот те на…

– Ага. Ушла из дома девчонкой совсем. Семнадцать ей было. И твой педофил Успенский…

– Не передергивай, – сказала я. – К моменту нашей встречи ей восемнадцать уже стукнуло.

– Слушай, Алька, конечно, о мертвых или-или, но все равно не понимаю: какого ляда ты его постоянно защищаешь…

– Я и тебя перед другими так же защищаю… – тихо ответила я.

Но Кондратьев все равно услышал. И остыл сразу же.

– Кит, – я решила сменить скользкую тему. – А есть такая возможность – поднять заново материалы этого дела? Ну, семьи Кейро?

Он пожал плечами:

– Если у меня получится убедить Главное управление. Заявление на пропажу Лейлы Кейро никто не писал. Трупы – ни ее, ни девочки – не нашли. Ты же понимаешь, нет тела, нет дела. Трудно будет объяснить, какого ляда я вытащил древнее старье.

– Так постарайся доказать, что эти два дела связаны, – попросила я.

– Думаешь, известию о том, что в городе проснулся старый «серийник», там кто-то обрадуется? – хмыкнул Кит, тыча указательным пальцем вверх.

– Но тогда мы сможем вновь проанализировать сведения, опросить свидетелей, проверить каждую мелочь.

– Давность лет, – хмыкнул он. – Алька, тридцать лет прошло. Сколько из свидетелей сегодня здравствуют?

– М-да, – я тоже подумала об этом.

Соседи, которые фигурировали в деле, в основном были уже тогда в довольно преклонном возрасте. Но все же… Вот, допустим, брат Оскара Кейро с нерусским именем, которое я сейчас никак не могла вспомнить. Ему сейчас лет сорок.

– А еще там была плохая судмедэкспертиза, – добавил Кит. – И никаких данных о пропавшей женщине и ребенке. Эти Кейро непонятно откуда в нашем городе взялись. Никаких родственников, никаких корней.

– Но ты все равно постарайся, – попросила я.

Кит промолчал, но поняла: постарается.

Хотя Яругу я знала неплохо, окраина, на которую мы прибыли, оказалась незнакомой. И довольно приятной. Аккуратный такой район и не без атмосферы: небольшие ухоженные палисадники, витиеватые заборчики в едином стиле. Старые дома, кажется еще из позапрошлого века, в основном, двухэтажные, мягко светились в лучах уходящего солнца свежей покраской. Разноцветные, в зеленую, розовую и бежевую пастель, они превращали улицу в нечто веселое и уютное. Как будто игрушечное, из цветных кубиков. В таких жилищах вполне могли обитать плюшевые зайцы и белокурые куклы, умеющие говорить «мама».

Следуя за нудными причитаниями навигатора, я свернула направо от белоснежной церквушки с серебряным куполом, остановилась около двухэтажного дома с парой балкончиков. Один был совершенно пуст, второй же густо обвивало какое-то растение, еще не сбросившее узкие длинные листья.

С балкончика за нами, вылезающими из салона, наблюдала полноватая женщина лет пятидесяти. Я наткнулась на ее взгляд, когда приподняла голову, чтобы лучше рассмотреть все еще зеленый плющ. Взгляд оказался тяжелым, настороженным, не совсем уместный для «кукольного» райончика.

– Наверное, это мама Маши, – шепнула я Кондратьеву, не очень прилично ввинчиваясь взглядом в лицо женщины.

Тщетно пыталась найти в нем черты Марыси. И не находила. Вот совсем ничего. Марыся была тощей и вертлявой, белокожей, рыжей и слегка кудрявой. Женщина – ширококостной, невысокой, кряжистой, с землистым лицом и серыми прямыми прядями, наполовину прикрывающими щеки.

Час назад я так же внимательно вглядывалась в лицо незнакомой женщины. Только тогда – наоборот – искала различия. А теперь ищу сходство. И не нахожу.

Бывает, что ребенок не похож на своих родителей ни внешне, ни внутренне, а вылитая копия совершенно чужого человека. Все бывает. Но сейчас какое-то внутреннее чувство, которое час назад вопило из глубин моей души, о том, что Лайла Кейро имеет ко мне непонятное, но близкое отношение, так же настаивало: эта женщина никак не может быть матерью Марыси. Жены моего бывшего мужа.

Кит вслед за мной тоже посмотрел наверх, махнул рукой:

– Надежда Викторовна?

Она – молча и все с тем же мрачным выражением на лице – кивнула.

Мы изобразили приветливые улыбки.

– Здравствуйте! Я – лейтенант Кондратьев. Звонил вам.

– Поднимайтесь, – она словно бросила нам это с балкона.

Я удивилась. Неужели мое загнанное шестое чувство сегодня дало осечку? Две ложных тревоги в один день…

Мы поднялись на второй этаж по старой, но тщательно выскобленной деревянной лестнице. Ступени приятно отдавались каждому шагу, в высокое и узкое, начисто вымытое окошко пробивались солнечные лучи. Тут пахло летом – разогретым деревом, сушеным укропом, малиной, кипящей в сахаре.

Опять тревожно кольнуло. Марыся совершенно не похожа на человека, который вырос вот в этом всем. Ну не было в ней никогда послушных деревянных ступеней, въевшихся в старые стены запахов ягодного варенья и рассола, старого велосипеда с облупившейся рамой, брошенного сразу после входа. Основательной жизни по издавна заведенным правилам, в которых после лета всегда наступает осень, и все знают, как действовать, чтобы исключить из жизни как можно больше неожиданностей.

В приоткрытой двери на втором этаже стояла хозяйка, крепко сжав губы. В глазах металась паника. Я поняла, что суровостью она маскировала волнение.

– Проходите…

Надежда Викторовна махнула рукой в глубь длинного узкого коридорчика, заставленного старой мебелью и заваленного всяческими вещами. Глаз выхватил висящие на стене старые санки с проломленным сидением, в угол закатился яркий мячик и светил туда румяным ярко-красным Колобком.

– Внуки, – хозяйка проследила за моим взглядом. – Дочь часто оставляет.

– Много внуков? – спросила я.

– Двое, – тон несколько смягчился. – Миша и Лиза.

Мы прошли на небольшую кухню с легкими занавесками и блестящей, идеально начищенной посудой, торжественно выстроенной на открытых полках.

– Говорите уже, – наконец выдохнула Надежда Викторовна, опускаясь на табурет. – Вы же сказали…что-то… известно о Маше.

Мое сердце сжалось жалостью, она сейчас производила впечатление воздушного шарика, из которого выпустили воздух. Женщина держалась до этого момента, а теперь разом сдала.

– Дело в том, что она пропала, – сказал Кондратьев, присаживаясь на другой табурет.

Я осталась стоять в дверях.

– Да я знаю, – пожала плечами мать Марыси. – Больше десяти лет назад пропала.

– Да нет, – пояснил Кит. – Два месяца назад. У нее муж погиб, и дочь осталась. А она ушла из дома и не вернулась. Ну, это мы так думаем, что ушла…

– Какой муж? Какая дочь? У Маши была семья? И она ни разу не дала мне знать?

Надежда Викторовна непроизвольно поднесла руку к груди, схватилась за сердце.

– Может, не хотела? – предположил Кондратьев. – Вы когда вообще ее последний раз видели?

– Так я же сказала вам по телефону – двенадцать лет назад. И с тех пор больше не появлялась. А вы… Откуда знаете вот это все про Машу?

– Мой бывший муж теперь муж Марии, – я решала вмешаться, но, кажется, внесла еще большую сумятицу в из без того запутанный разговор. – В смысле, был…

Кит строго оглянулся на меня.

– А почему Мария ушла тогда? Что-то случилось?

Надежда Викторовна помолчала минуту. Ей явно не хотелось об этом рассказывать.

– Ну, мы поссорились, – все-таки начала. – Машка влюбилась, я была против, чтобы она к парню переехала жить. Жениться он, судя по всему, не собирался в ближайшее столетие. Они сопливые совсем – по семнадцать лет, да еще парень-то – деревенский. Ей учиться нужно, я техникум пищевой присмотрела. Все бы нормально было, а тут у Машки голову снесло, собралась в глушь, коровам хвосты крутить. Мы и поссорились, она вещи покидала в сумку, я и рот-то открыть только успела, выскочила за дверь – и деру. Я за ней до остановки бежала, но понятно, не догнала. Куда мне? Потом решила что опомнится, наживется деревенской семейной жизнью и вернется.

Мать Марыси всхлипнула.

– Не вернулась…

– А парень? Вы с ним общались? Он-то что говорит? – не выдержала я.

Ну, никак у меня Марыся не вязалась со всем этим. С Надеждой Викторовной в цветастом платье, с влюбленностью в деревенского парня, со скандалом в порядочном семействе.

Надежда Викторовна покачала головой.

– Я – нет. Она нас не познакомила, а я и знать его долго не хотела. Решила, что сами они должны повиниться, за благословением прийти. А вот Лида, моя младшая дочь, отправилась в эту деревню спустя год. Вернулась, сказала, что Маша туда так и не доехала. Парень решил, что его бросили. Тогда я и в самом деле испугалась, подала заявление на розыск. Что пережила тогда, сложно вспоминать. Честно говоря, думала, что, может, Маши и в живых-то… Все-таки столько лет, уж объявилась бы где. А тут вы… Говорите, что у Маши – муж, дочь…

– Был, – поправила я. – Муж – был.

– Все равно. Даже если она опять пропала, так ведь надежда остается, так?

Мать Марыси перевела жалобный взгляд с меня на Кита. Кондратьев кивнул.

– А мне хоть бы одним глазом…

– Погодите, – спохватился Кит.

Он полез в портфель, достал фото. Это было то самое, на стекло от которого я наступила в день смерти Феликса.

Надежда Викторовна схватила фотографию.

Она долго вглядывалась в нее, надежда в ее лице сменилась недоумением, а затем – разочарованием.

– Это не она. Не Маша.

Женщина вернула карточку.

– Как? – изумился Кондратьев. – Как – не Маша?

– Посмотрите лучше, – предложила я. – Все-таки больше десяти лет прошло. Она изменилась, конечно.

– Да что ж, я родную дочь не узнаю? – Надежда Викторовна оскорбилась. – Сколько бы лет ни прошло… Маша в меня всегда была – ширококостная, невысокая. Ладно, можно нос-картошку пластической операцией тонким сделать, кудри навить и из русого в рыжий перекрасить. Это сейчас не проблема, я знаю. А что бы ее так вытянуло? И лоб… У нее низкий и широкий лобешник был. Не слышала я, чтобы черепа в клиниках менять научились…

– Вот те на… – Кондратьев даже вытер лоб рукавом рубашки. – Но у нее был паспорт на имя вашей дочери.

Надежда Викторовна опустилась на табуретку, машинально сжимая в пальцах уже ненужную ей фотографию. Сидела, свернув плечи и вперившись потухшим взглядом в одну точку. Я чувствовала себя невозможной скотиной. Кондратьева, кстати, тоже. Мы не хотели, но на самом деле проявили невиданную жестокость – дали измученной женщине надежду и тут же ее вновь отняли. Невольно, конечно, но все же…

– Вам воды? – спросила я, оглядываясь в поисках стакана.

Та помотала головой. Все так же молча.

– Вы получали хоть что-то с того дня, как Маша ушла? Телефонный звонок, записку, может, кто-то с ней случайно столкнулся?

Опять отрицательный поворот головы.

– А ваша вторая дочь, Лиза? – Кондратьев, в отличие от меня, все-таки был скотиной бесчувственной. – Она, вы говорите, общалась с парнем, к которому собиралась Мария?

Женщина кивнула.

– Только она не Лиза, а Лида…

– Да, конечно, – сказал Кит. – А можно нам с ней поговорить?

Дело принимало еще один странный оборот. Страннейший. «Хороша Маша, да не наша», – всплыла в голове непонятно откуда взявшаяся поговорка. Но она оказалась прямо в точку сейчас.

– Так Лида вот-вот и должна подойти, – только упоминание о второй дочери стерли мертвую пустоту в глазах Надежды Викторовны. – Ей на работу во вторую смену, она же мне детишек приведет. Толя-то на вахту уехал, а Лида во вторую смену. Я совсем с вами забыла, они же сегодня на ночь останутся. Нужно обед разогреть.

Она по-домовитому всплеснула руками, кинулась к холодильнику, стала метать на стол какие-то кастрюльки, баночки, миски.

– Так мы подождем? – Кондратьев кашлянул, напоминая, что разговор еще не закончен.

– Да, она же…

Тут и мы услышала далекий топот шустрых ног по ступенькам. Тишина снаружи разорвалась звонкими голосами, периодически переходящими в визгливый ультразвук.

– Мама? – дверь хлопнула. – Полиция приезжала? Лиза, Миша, а ну-ка обувь… Тапочки! Кому сказала?! Мам, что они там про Машу?

Сначала на кухню влетели дети. Погодки – в полурастегнутых синем и белом комбинезончиках, съехавших на лоб голубых шапочках с помпончиками, розовощекие, крепкие, как боровички.

– Эй, а ну-ка разденьтесь сначала, – за ними появилась молодая женщина, очень похожая на Надежду Викторовну, только улучшенная копия. Еще без обреченной усталости в глазах и глубоких морщин, прорезавших лоб.

– Ой, здравствуйте, – она ловко схватила по капюшону в каждую руку. – Извините…

Надежда Викторовна остановила ее жестом:

– Не надо… Мы пойдем на горку-ракету прогуляемся, пиццу купим, а ты пока вот с товарищами поговори.

Она повернулась к нам:

– Они любят горку-ракету. Всегда просятся. А пиццу им вредно, но тоже очень любят. А с ними вы поговорить спокойно не сможете.

Взгляд у нее был одновременно какой-то побитый и отстраненный.

– Так что о Машке-то? – серый взгляд Лиды перебегал от нас к Надежде Викторовне.

Та махнула рукой и повела галдящих внуков в коридор.

– Так что? – повторила Лида, когда хлопнула входная дверь и в квартире воцарилась тишина. – Мама сказала, есть вести о Машке.

– Мы ошиблись, – признался Кондратьев. – Вернее, это была полная тезка и однофамилица вашей пропавшей сестры.

– Жаль, – вздохнула Лида. – Хотя, честно сказать, я уж ни во что такое не верю. Вот мама – да, каждый раз, как какую-то информацию получит, сразу начинает надеяться. А потом такая становится… Ну, вы же видели сейчас. Серая. Она себя же во всем винит.

– В той ссоре, когда Маша ушла из дома? – Кит сворачивал на нужную тему.

– Не знаю, почему мама так взъелась на Тимку, – вздохнула Лида. – Он парень-то неплохой.

– Вы встречались с ним?

– Лично только один раз, но… – она улыбнулась открыто и бесхитростно. – Знаете, шпионским навыкам младших сестер позавидуют любые сыщики.

– Вы следили? – Кондратьев непроизвольно тоже улыбнулся в ответ.

– Так точно. И в телефон залазила, и подслушивала, а когда он приезжал на свидания, еще и подглядывала.

– Он вроде нездешний?

– Именно, – подтвердила Лида. – Машка познакомилась с Тимофеем, когда школу из Лисьих омутов привезли в городской театр.

– Лисьи омуты?

Знакомое название. Ближайшая деревушка к даче деда Феликса, в которой мой бывший муж встретил свой последний рассвет.

– Лисьи омуты, – кивнула Лида. – Смешное название, да? Услышишь один раз, не забудешь. Тогда лисьеомутскую школу привезли в театр. Там и Машкин класс был. Районное культурное мероприятие для девятиклассников, спектакль. Представляете, насколько необычной им казалась эта встреча? Театр! Там они и познакомились. Телефонами обменялись, и закрутилось. Он пару раз сюда приезжал. Она к нему бегала.

– А фамилия у Тимофея есть? Вы знаете?

– Знаю, – ответила Лида. – Машка его Сапегой звала. Фамилия его Сапегин. Прямо у них такой роман случился, обзавидуешься. Машка хотела нас познакомить, все, как полагается. Только мама наотрез отказалась встречаться с Тимкой. Уперлась: «Тебе учиться нужно, а не по свиданкам бегать». Машка взбрыкнула: «Уйду к нему», – сказала. Мама и взвилась: «Ты соплюха еще несовершеннолетняя, я над тобой власть, как скажу, так и будет». А Машка: «Забеременею, и нас распишут. Замуж выйду, кончится твоя власть». Сильно они повздорили, Машке половой тряпкой по лицу досталось. Она такая и выбежала: со лба грязные потеки стекают, волосы растрепанные, в глазах слезы.

– А потом?

– А потом мы ее больше никогда не видели. Я знала, что мама потихоньку пытается выяснить, где Машка. Сначала по ночам плакала, а когда стало ясно, что уже много времени прошло, а от сестры ни слуху, ни духу, и скрываться перестала. Тогда я поехала в Лисьи омуты. Нашла Тимку, только он ничего про Машку не знал. Она ему из электрички позвонила, он побежал ее встречать, но опоздал, а Машки нигде не было. Когда Тимка понял, что она так и не приехала, пытался на следующий день у кого-нибудь что-то узнать, но никто ничего толкового вспомнить не мог. Там станция-то – маленький домишко с кассой, да пара древних лавок. Кассир уже домой ушел, поздно было. Последняя электричка в полпервого ночи в Лисьих омутах останавливается.

– И Тимофей не подал в розыск? С вашей мамой не связался, не узнал, что случилось?

Лида хмыкнула:

– С мамой?!

Очень красноречиво. Кондратьев мог не задавать этот вопрос.

– А, кроме того, – продолжила Лида, – Тимка почему-то решил, что она его разыграла, и обиделся. Ждал, когда Машка первая позвонит.

– Семнадцать лет, – тихо сказала я. – В этом возрасте такое может быть. Комплекс неполноценности. Кажется, что все тобой пренебрегают.

– Вероятнее всего, – подтвердила Лида. – Мне показалось, когда Тимка от меня узнал, что в этот день Машка пропала, он даже как-то… обрадовался. Ой, а ему ничего не будет за это? Он точно здесь не при чем. Просто убедился, что она его не бросила. Мужское самолюбие, знаете ли…

– Срок давности за убийство – пятнадцать лет, – брякнул Кондратьев, а я бросила на него грозный взгляд.

– Да какое убийство? – в свою очередь округлила глаза Лида. – Вы бы его видели… Убийцу…

Она опять хмыкнула.

– Нет, исключено. Наверное, что-то случилось по дороге. И… Я думаю, ее нет в живых. Только маме не говорю. Она решила: пока тела не увижу, Машка – жива.

Кит кивнул.

– Ладно. Если будут какие-то новости, мы вам сообщим.

Лида посмотрела на него так, что я поняла: она очень не хочет никаких новостей. Не только Надежда Викторовна решила считать Марию живой.

– В паспорте указаны не только имя и фамилия… – сказала вдруг Лида уже в коридоре, когда мы собирались выходить.

Мы переглянулись. Она все поняла.

– Там так же прописка, номер, серия, и где выдан. Вы не ошиблись, и это не полная тезка и однофамилица Машки. У кого-то был ее паспорт…

– Пока мы не можем вам ничего сказать, – покачал головой Кондратьев. – Честное слово, Лидия. Очень запутанное дело.

Спускались мы в полном молчании.

– Черт побери, – произнесла я, только выруливая со стоянки. – Если я скажу, что всегда подозревала: Марыся не совсем та, за кого себя выдает, ты поверишь?

Кит ухмыльнулся:

– Ты говорила, что жена твоего бывшего мужа – лисица-оборотень. Но так многие разведенные женщины говорят.

Я проскочила на желтый, включая обогреватель.

– Мне снился недавно Фил, – глухо произнесла. – Он никогда мне не снился, ни разу в жизни.

– Тебе вообще никогда сны не снятся, – удивился Кит.

– Вот именно! А тут – нате вам.

– И что?

– Он сказал: «Зачем ты привела лисицу в наш дом?».

– То есть решил всю вину свалить на тебя?

– Мне показалось, что так…

Мы с Китом говорили так, будто это был не сон, а что-то реальное. И очень серьезное. Я никогда не замечала за Кондратьевым склонности к мистике. Вообще к таким разговорам. Мир для него делился на черное и белое. И никаких иных граней, тем более потусторонних, не предполагалось.

– Он был уверен в своей правоте, – вспомнив, подтвердила я. – Теперь мне кажется, я и в самом деле сотворила что-то страшное. Навела на Фила беду.

– Алька, это он тебе изменил! А потом сообщил, что разводится. Разве не так было?

– Так.

Мы замолчали.

Десять лет назад я думала, все дело в любви. Ну, Фил часто меня упрекал, что не умею любить. Когда он объявил о разводе, я решила, что Успенский наконец-то нашел то, чего ему не хватало со мной. Хотя и не до конца понимала – чего именно. А теперь… Теперь мне казалось, что за всей этой изменой стояло нечто другое. Только никак не могла уловить. Не представляла, в каком направлении и думать.