И первая любовь случилась со мной тоже там! Было мне всего лет пять, но прекрасно помню силу охватившего меня чувства. Мальчика звали Володя – лет 14-ти он был, наверное. Он любил играть с малышней: пугал нас, а мы, счастливые, с визгом разбегались. Как у меня сладко замирало сердце от желания быть пойманной! Я совершенно серьезно допрашивала взрослых: «А когда мне будет 18 лет, я смогу пожениться с Володей? А сколько ему будет лет?»

Никак не могу вспомнить, когда же детдом перестал приезжать…

И мама не помнит. Я уже училась…

Наверное, лет 12—13 мне было.

Дачи долго стояли пустые, заколоченные. Потом местные стали растаскивать все, что могло пригодиться в хозяйстве, освоились там и алкаши, развалив и засрав оставшееся. Сейчас на участке стоят два (или три?) замка местных властей. Понастроили, сидят друг у друга на голове, бодаясь заборами. Все изменилось.

Я редко хожу туда, очень сердце щемит…

Все ушло безвозвратно.

Дачники

Главные дачники были тетя Нина, дядя Женя, их сын Алюка и бабушка Татьяна Николаевна. Я от них не вылезала. Больше всего меня привлекали кубики: яркие красные, синие, зеленые и, кажется, даже желтые. Они были гладкие, блестящие, самых разных форм, и я, усевшись на пол по-лягушачьи, самозабвенно строила замки. Наверное, я была у дачников в печенках, но выгнать меня они не могли – хозяйская внучка! Когда они обедали, я и не думала уходить, и мама-дачница давала мне кусок белого хлеба, намазанный маслом и посыпанный сахарным песком. Было очень вкусно. Однажды дачники брали меня в Москву – в зоопарк, а с Татьяной Николаевной мы гуляли по Расторгуеву: она показывала нам разные цветы и что-то интересное рассказывала. Еще мы ставили кукольный спектакль. Помните детскую книжку про Огуречика:

Жил-был Огуречик,

Как маленький человечек,

На папу и маму похожий —

Такой же зелёнокожий…

Это были уже другие дачники – семья известного археолога, преподавателя МГУ, вот с его детьми, близнецами Ирой и Игорем, мы и разыгрывали приключения Огуречика. Под руководством их мамы, дамы весьма суровой, которой я побаивалась. Театр был бумажный. Подозреваю, что мы разорили книжку, вырезав из нее персонажей, которых наклеили на… а на что наклеили-то? Не помню! Что-то типа палочек, за которые мы их держали и водили, прячась за ширмой и произнося текст. Было здорово! Я тогда впервые участвовала в кукольном театре.

Вообще роль этой семьи в моей жизни очень велика. Ну, для начала – близнецы обожали меня пугать. Классическую историю про черную-черную руку я услышала именно от них. Однажды они напугали меня скелетом – не настоящим, конечно: на тренировочный костюм нацепили бумажные кости, что-то вроде этого. И даже грозились меня повесить! Этого я совершенно не помню, но Ира уверяла, что было. Если вы себе представили такую семейку Адамс, то вы ошибаетесь. На самом деле нам было очень интересно вместе, я страшно к ним привязалась, и когда им надо было возвращаться в Москву, они взяли нас с мамой с собой, чтобы мне потом было психологически легче расстаться: ведь это я уезжала бы, а не они. Мы ехали на машине, везли с собой петушка в клетке, подаренного бабушкой. Нас с петушком укачало. Дома они меня развлекали настоящим кукольным театром – куклы надевались на руку – и книжками про динозавров, которым я поразилась раз и навсегда.

Страхи детства, сны и игрушки

В детстве, конечно, много было всяких страхов. Вот такое, например, переживание: лет шесть-семь мне, наверное, темная ночь, я лежу на своей кровати и почти уже засыпаю. Рядом, на большой кровати, стоящей к моей под прямым углом, спят бабушка с дедушкой. И вдруг, когда я поворачиваюсь с боку на бок, кто-то хватает меня ледяной рукой за запястье! У меня остановилось сердце и перехватило дыханье. Ледяная рука исчезла, а я закуталась с головой в одеяло, отдышалась слегка и осипшим голоском тихо позвала:

– Бабушка! Ты спишь?! Дедушка! Это ты меня за руку взял?!

В ответ только храп…

Я немного потряслась от ужаса, а потом как-то удивительно быстро для маленького ребенка сообразила, что никто меня за руку не хватал, а я сама прикоснулась запястьем к ледяной металлической части кровати – да, да! Кровать была металлическая, с панцирной сеткой и решетчатыми спинками. Вот и все страсти.

Еще раз мы забоялись вдвоем с подружкой: я одна была дома, вышла к ней, а обратно войти не могу – дверь почему-то закрыта изнутри. Как мы напугались! Долго мыкались, кричали – вдруг там внутри бабушка? Потом как-то проникли в дом – оказалось, что крючок сам упал в петельку от толчка закрывающейся двери! Классический случай.

А сны мне в детстве снились удивительные! Яркие, цветные, объемные. Многие сны помню всю жизнь. Как тот – про маму, очень страшный. Во сне я часто летала – всегда спасаясь от какой-нибудь опасности – и летела легко, свободно, счастливо. Именно так спаслась от страшных рогатых всадников, которые за мной гнались. Увидела их по телевизору в фильме «Александр Невский», и напугалась. Тогда уже у нас был телевизор – КВН с маленьким экраном.

Я с раннего детства запомнила фильмы, увиденные украдкой – смотрели бабушка с дедушкой, а я залезала к ним в кровать и делала вид, что сплю. Потом, уже взрослой, я узнавала запомнившиеся фрагменты фильмов и радовалась старым знакомым: вот великолепная София Лорен идет своей неподражаемой походкой – на высоченных каблуках и в платье с рисунком из крупных цветов; вот юная Марина Влади купается в волнах в одной рубашечке, а потом зачем-то делает химическую завивку в парикмахерской; а вот Лилиан Гиш в роли маленькой девочки, которую отец заставляет улыбаться, а она не умеет. И она пальцами раздвигает уголки губ, чтобы получилась улыбка… Потом столько было фильмов просмотрено, столько книжек о кино прочитано, прослушано лекций, но эти детские впечатления сильнее всего.

А другой сон – совершенно космический! Это уж я была постарше. Мне снилось, что много людей стоит ночью и смотрит вверх, на небо, а там – огромный полупрозрачный серп, как бывает лунный, только огромный, во весь небосвод, но это не Луна, а… Земля! Земля такая, как она видна из Космоса, и океаны видны, и материки в дымке… Голубой серп Земли. И все говорят: это к концу света! Лет двенадцать мне было, наверное.

И еще один сон расскажу, тоже космический по своим масштабам. Это я уже взрослая была, работала. Начиталась книжек В. Конецкого про море, и снится мне такое цветное кино: будто плывет по океану большой корабль, и я на нем, но «я» – не «я», а персонаж какой-то неопределенный. Такое как бы авторское «я». И вот капитан мне говорит: «Не пропустите, сегодня увидим крест в океане!» Я выхожу на палубу и вижу: океан бескрайний, волны бушуют – все, а вдали из воды поднимается огромный каменный крест, настолько огромный, что корабль у его подножия кажется детской игрушкой.

Кстати, об игрушках! Я в детстве была просто помешана на лошадях – это последствия прочтения книжки Перовской «Ребята и зверята», где была история про девочек и коня. Книжку до дыр зачитала. Как я завидовала этим детям! Кого у них только не было, даже тигренок! Самые впечатляющие истории были про лошадей – как девочки выхаживали коня, а потом чуть сами не погубили. У меня были две пластмассовые лошадки – белая и коричневая, и еще жеребенок в бабушкиной коллекции фигурок зверей, но жеребенок мне доставался редко – бабушка берегла их и не давала. Там еще была собачка, вроде бы аист, а кто еще, уже не помню. Но все эти лошадки были статичные – такие маленькие скульптурки, весьма достоверно сделанные. Ноги у них не двигались, хвост и грива не развевались.

Даже сны снились про лошадей – один затейливый, составной, как матрешка: снится мне, что я скачу верхом. Такое счастье было! Во сне просыпаюсь – и снова я верхом, уже вроде бы наяву. Вот здорово!

Живую лошадь я редко видела – ну, проезжал татарин на телеге, запряженной лошадью – «Старррье берррем!» Бежали дети, несли ему – сейчас уж и не помню, что именно. В обмен давал мячик на резинке или обезьянку. А потом все прошло, вся это страсть. Наверное, после того как меня укусил пони в зоопарке – я ему протянула пустую ладошку, он понюхал… и укусил! Не больно, но неожиданно.

Еще были у меня китайские куколки – маленькие, в синих и красных брючных костюмчиках, с волосами из тонкого черного шелка. И кукла, привезенная дядей в подарок: младенец фарфоровый, у которого глазки закрывались. А в приданом были даже пустышка, бутылочка с соской, башмачки и комбинезончик. Несмотря на наличие кружевного платьица, куклу я назвала Димкой – в честь только что народившегося братика подружки, такое сильное впечатление произвел младенец. А потом, уже практически взрослой четырнадцатилетней девушкой, влюбилась в пластиковую куклу-блондинку, одетую в наряд Красной шапочки. Все-таки выклянчила! Назвала Мартой и долго ее любила… Куда она делась? А Димка жив до сих пор! Правда, глазки уже не закрываются, а таращатся… И от приданого ничего не осталось.

Кошки-собаки

Раз уж речь зашла о лошадках, расскажу и про прочую живность! Сначала про козу. Коза у нас была белая, звали ее соответственно Белка. Она паслась на лужке, привязанная веревкой к колышку. Завидев кого-нибудь, она поднимала голову, смотрела бессмысленными желтыми глазами и вопросительно ме-мекала. Козу я любила, а свинью боялась – однажды дедушка принес и выпустил из мешка на кухне совсем маленького поросеночка, а я вскочила на лавку и завизжала не хуже поросенка, так напугалась! Поэтому, когда какие-то официальные люди пришли к нам проводить учет домашнего скота, я решила козу спасти. Дело в том, что хлев был двойной: в переднем обитала коза, а во втором – заднем – жила в полутьме свинья, ворочаясь там и грозно хрюкая. Официальные лица свинью бы не увидели, а коза – вот она, пожалуйста. Возьмут, и отберут Белку! И дедушка на их вопрос так и сказал:

– Вот, коза есть.

– А свинья?

– А свиньи нет.

И тут я, как настоящий Павлик Морозов, завопила:

– Неправда, неправда, козы нету, а свинья есть!

Не помню, чем сей эпизод кончился. Посмеялись, наверное. И Белку не отобрали, и свинья осталась. Свинью зарезали к зиме – меня куда-то уводили на это время, и, вернувшись, я увидела лежащую в овраге огромную свиную тушу, которую деловито опаливали горелкой приглашенные мужики-резчики. Потом они пили с дедушкой водку, закусывая жареной свиной печенкой, и мне дали погрызть жареное свиное ухо. Свинью мне жалко не было совсем.

А Белка к осени окотилась, и на зиму козлят забрали в дом, выкармливали молоком из бутылочки. Одну козочку оставили – Милка была очень красивая, разноцветная. Мама рассказывала, что я, тогда уже довольно большая трех- или четырехлетняя девица за компанию с козлятами тоже запросила бутылочку. Козлята бегали по комнатам, прыгали по кроватям и диванам, бодались, и я вместе с ними – только что не бодалась. А весной подросших козлят резали. Это была трагедия. Я рыдала, отказывалась есть козлятину, и мама обманывала меня, говоря, что это курица.

– Да-а, у курицы не бывает четыре ноги! – ревела я.

В детстве у нас было много кошек, но поскольку мы жили практически в деревенском доме, то кошкам было раздолье, они занимались своими кошачьими делами, не очень со мной, маленькой, и пересекаясь. Больше всего помню кошку Мурку – классическую серенькую-полосатенькую, которая очень любила дедушку и ходила его встречать далеко на дорогу.

И еще помню кота Мишку. Он был совершенно черный, пушистый и патологически ленивый. В комнатах с маленькими окнами было полутемно, и мама один раз почти села на Мишку, лежавшего на стуле – приняла его за подушку! У нас было много диванных подушек, обтянутых черным бархатом: мелкие обрезки бархата отдавала нам тетя Галя-шляпница, а мама или бабушка сшивали в полотно и делали наволочки для подушек.

В другой раз Мишка каким-то неведомым образом оказался на высоченной сосне – может, собаки загнали? Он орал оттуда дня два – а как достанешь, не пожарников же вызывать, хотя пожарная часть и была рядом. В конце концов дедушка как-то снял его оттуда, забравшись по двум связанным лестницам.

Мышей этот кот категорически не ловил, и однажды, когда из трухлявой стенки вывалилось мышиное гнездо, бабушка собрала мышат в банку и носила показывать Мишке, чтобы он хоть знал, как они выглядят. Мишка посмотрел равнодушно и отвернулся.

Еще был кот невероятной красоты, забыла, как звали – Мурзик что ли? И вот он пропал! Пропал и пропал, я порыдала, а потом оказалось, что никуда он не пропал, а благополучно приблудился в другой дом на нашей улице и живет себе там, и хозяева его уже держат за своего.

Но самый удивительный случай произошел у меня на глазах с молоденькой кошечкой – лет семь-восемь мне было. Белая пятнистая кошка вылезла на крышу и пошла по краю, балуясь, а потом сорвалась и свалилась. Ну, не очень высоко было, конечно – деревянный дом. Но я ахнула и расстроилась, что кошка упала. Кошка тут же убежала, но через некоторое время опять появилась на крыше – я вытаращила глаза: кошка шла тем же путем, потом остановилась на том же месте, откуда свалилась, посмотрела вниз и… спрыгнула! Совершенно сознательно! Меня это так поразило, что я рассказывала всем взрослым, требуя объяснений, и запомнила на всю жизнь. Вот что это было?

Собаки у нас тоже водились. Помню лохматого Дозора, которого дедушка запрягал в мои санки, и Рекса – молодую овчарку, которую я дрессировала.

Школа №7 – начало

Самое первое 1-е сентября я совершенно не помню.

Наверняка оно было, но, очевидно, от ужаса не запомнилось – я была дитя домашнее, но дикое: росла сама по себе, без никакого детского сада. Попытка сдать меня туда не увенчалась успехом: детсад был далеко, меня возили на саночках, а я рыдала всю дорогу, кто это выдержит?! От двух недель пребывания в детском саду не осталось в памяти ничего, кроме страха перед толпой детей. Помню такое же примерно ощущение от посещения группы детского дома для дошкольников, где работала мама – огромная комната, заставленная одинаковыми кроватями, стойкий запах детских тел и несвежего постельного белья.