На третий день пути в том месте дороги, где за широкой полосой берёз и ивняка находилась река, полноводная и спокойная, забывшая здесь, на равнине, о своём бурном истоке высоко в горах, Эливейн почему-то остановилась и огляделась вокруг. Солнце стояло ещё высоко, и можно было спокойно ехать дальше. Но что-то щемило на сердце путницы. Эливь увидела тропинку, ведущую в обход рощи к подвесному мосту, по которому два года назад она перебралась с противоположного берега на этот и откуда любовалась величественным восходом. В нескольких сотнях метров от известной ей дорожки в сторону реки шла другая тропа, видимо, недавно выложенная плоскими известковыми камнями. Людей не было видно. Эливейн вздохнула.

– Что-то случилось, госпожа? – тревожно и заботливо осведомился Оянг.

– Нет, нет, – поспешила ответить мадам Фейлель. – Наверное, просто ощущение. Там, – и она указала рукой за лесную полосу, – течёт по равнине та самая река, в верхних течениях которой поток подхватил и унёс тело Динаэля…

Если бы Эливейн только могла представить, в какой близости от неё находилось сейчас жилище Дина; Дина, ежедневно мысленно беседующего с ней, сидя у могилы той, что на самом деле никогда не была ему знакома даже лицом…

И ещё восемь раз в последующие восемь лет мадам Фейлель будет останавливаться на этом месте, связывая ноющую тоску в душе с тем, что вот-вот она достигнет цели своего путешествия, той заветной площадки в горах над шумящим потоком, где в последний раз смотрела в глаза любимому.

– 101 —

Эливейн опустилась на землю в трёх шагах от бездны. Здесь она вдруг почувствовала Дина. Раньше такого острого и близкого ощущения, почти осязаемого, у неё не было. Она тосковала, тосковала безмерно. Но так, словно он стоит рядом…

Хаим и Оянг остались ждать с лошадьми метрах в десяти от площадки, за густым горным кустарником. Нарушить просьбу Эливейн не следовать за ней они не смели.

Мадам Фейлель сидела молча, боясь пошевелиться в опасении спугнуть своё нежданное счастье чувства присутствия любимого. Вдруг в воздухе, словно что-то шевельнулось, и, потревоженное сознанием ощущение исчезло… Эливейн поднялась на ноги, с болью посмотрела на рокочущие внизу воды и быстрыми шагами, почти бегом, покинула полянку. Не говоря ни слова, лишь кивнув своим спутникам, она вскочила в седло и пустила коня галопом…

– 102 —

…Динаэль выбежал на площадку, когда даже звук далёких конских копыт затих… Над обрывом было пусто, и сердце волшебника болезненно сжалось: исчезло тёплое присутствие Эливейн…

И так повторится ещё восемь раз в последующие восемь лет…

– 103 —

Эливейн побывала в домике отца Грегори. Но, к несчастью, застала она там совсем другого священника. Тот, узнав, что прекрасная мадам – бывшая прихожанка вверенного ему прихода, рассказал ей всё, что знал, о причинах перевода отца Грегори на другое место службы: легенда о двух влюблённых, не пожелавших подчиниться воле хана Торубера и повенчанных в этом храме, ходила из уст в уста. Но где теперь искать отца Грегори, для всех оставалось тайной. Немного утешил Эливь старый сторож, любитель поговорить, но, к счастью, не признавший в приезжей красавице мисс Перлик: он-то и добавил к легенде историю о том, как отец Грегори спас от гнева хана отца несчастной погибшей девушки, отправив того, видимо, куда-то в безопасное место, к друзьям…

– 104 —

Шёл дождь, тёплый и мелкий, но затяжной. Эливейн, не дождавшись молочницы Ноэми, сама отправилась в деревню, где жила пожилая женщина, доставлявшая в Замок сметану, масло и сыр. Элель и Эркель просились пойти с мамой, но для трёхлетних малышей погода была явно не прогулочной.

Эливейн шла и наслаждалась видом Долины. Даже под серым небом, в мокрой пелене мир был прекрасен.

Встречные люди приветствовали мадам Фейлель, а она улыбалась в ответ. Местные жители тепло принимали Эливейн, как свою, родную. Её любили за добрый нрав, за отзывчивость, за скромность.

Молочница Ноэми с трудом открыла гостье дверь.

– Ой, милая моя госпожа, – говорила она, шаркая ногами и держась за поясницу, – прости меня, старую… Вот прихватило. Ни согнуться, ни разогнуться…

– Ложитесь на кровать, – вместо ответа проговорила Эливейн, растирая свои руки, чтобы они стали теплее.

Хозяйка послушно исполнила требование, но как только мадам Фейлель приподняла ей рубаху и принялась массировать спину, та запричитала:

– Что вы! Ей Богу! Своими нежными ручками… меня, старуху…

– Мадам Ноэми, – серьёзно ответила Эливейн, – лежите, пожалуйста, спокойно. Я знаю, что делаю. А врачу вы же не кричите: «Не трогайте меня, я такая-сякая».

Молочница замолчала. Минут через семь-восемь она с удивлением проговорила:

– Кажись, отпустило…

– Вот и хорошо, – ответила Эливейн. – Денька три погреете поясницу и недельку порастираете отваром, каким я скажу.

– Спасибо, милая, – растроганно произнесла Ноэми. – А руки-то у тебя как волшебные… Недаром наш Динаэль тебя выбрал…

Эливейн улыбнулась.

– 105 —

По дороге домой Эливь встретила промокшего и продрогшего доктора Стратора.

– Эх, – посетовал тот, – нашей Долине нужна клиника. Я не успеваю обойти всех. А родственники новых заболевших гоняются за мной по полдня… Прав был ваш супруг, мадам Фейлель, надо строить лечебницу… Вот только, кто бы с толком её спроектировал?

– У меня есть подробные планы и чертежи Динаэля, – ответила Эливейн.

– Спасительница! – воскликнул врач. – Сегодня же поговорю со старостами деревень. Мы уже обсуждали этот вопрос. И мистер Койль, кажется, тоже кое-что знает…

– Сэр, – спросила Эливь. – А меня к себе в клинику на работу возьмёте? Опыта у меня маловато и не училась я нигде специально. Так, мама моя мечтала стать доктором, вот и со мной медициной занималась, да еще у Дина я книги нашла…

Стратор посмотрел в глаза мадам Фейлель.

– Скажите, – медленно проговорил он, – а, правда, что вы лечили Динаэля после его боя с Торубером.

– Правда, – покраснев, ответила Эливейн.

– Гм, – задумчиво произнёс доктор. – Пожалуй, иметь такого коллегу, как вы, сударыня, будет для меня честью.

– Значит, договорились? – обрадованно спросила Эливь.

– Да, – кивнул господин Стратор.

– 106 —

Через год на месте, выбранном Динаэлем, возвышалось здание клиники, окружённое молодыми деревцами парка. Проект был толковым, всё в нём оказалось просчитано и продуманно до мельчайших деталей. Эливейн, счастливая тем, что мечты Динаэля обретают жизнь, отправилась в своё ежегодное путешествие с Хаимом и Оянгом к роковой площадке над горным потоком.

Ролив, давно обсудивший со строителями свою задумку и выяснивший через Вивьен, что Эливейн хотела бы жить в доме, созданном воображением Динаэля, недалеко от лечебницы, приступил с друзьями к осуществлению тайного плана, благо чертежи больницы и усадьбы хранились в одной папке. Беспокоился Рив только о том, что времени на это строительство маловато. Но здесь помогла всеобщая любовь к Дину и Эливь: на помощь пришли и жители деревень, и обитатели Замка.

Дом с башенками и мансардой, с большими окнами и красной черепичной крышей, с деревянным заборчиком и садом, с цветным палисадником и детской площадкой во дворе был построен за несколько дней. От усадьбы к воротам клиники вела выложенная крупными плоскими камнями дорожка метров в триста длиной.

Когда Эливейн, немного грустная, погружённая в свои мысли о Дине, вернулась в Долину, то первое, что она увидела, – это здание клиники с красным крестом на белом фоне развевающегося на ветру флажка и в нескольких сотнях метров от лечебницы новый дом… Конечно, она сразу узнала его, ведь Дин описывал ей усадьбу своей мечты, а она помнила каждое слово любимого…

По щекам Эливейн текли слёзы. Но она не прятала их. Это были слёзы благодарности человеческой доброте и чуткости, слёзы за своё счастье и слёзы печали за то, что любимый не дожил до этого дня…

– 107 —

Динаэль устало опустился на скамеечку возле своего домика. Он вернулся вчера, поздно вечером. Ему удалось, оставшись незамеченным, прощупать магическую силу Торубера. И Дин был искренне счастлив: теперь он не сомневался, что ему хватит времени на подготовку к решающей битве.

Динаэлю было, чем гордиться. По меркам волшебным он оказывался слишком молод для серьёзного боя: тридцать один год – это ещё далеко до зрелого мага. А Торубер как раз находился в расцвете чародейских сил: от сорока пяти до шестидесяти – самые могучие чары способен насылать колдун в этом возрасте.

Сегодня с утра, едва Дин успел обкосить выросшую за полтора месяца выше пояса траву вдоль дорожек, как к нему потекли посетители: люди болеют часто, а такого лекаря, как Дин, найти сложно. И волшебник принялся за дело. Он исцелял не только травами и снадобьями, благотворными и живительными оказывались его речи, шутки и улыбки. В его глазах оставалась грусть, даже когда он смеялся, но грусть эта была светлой, доброй, без зла и обиды, а потому никому из приходивших к знахарю и в голову не могла прийти мысль о том, какую боль, какую печаль, какую тоску по любимой носит тот в своём сердце.

А теперь солнце клонилось к закату. Посетителей более не было. Динаэль позволил себе откинуться назад, прислонившись спиной к бревенчатой стене и заложив руки за голову, и закрыть глаза. Вдруг он услышал возле себя лёгкое неловкое покашливание. Дин приподнял веки.

– Простите, – смущённо проговорил парень лет двадцати трёх, – я хотел… Но вы устали… Я зайду в другой раз…

Динаэль сразу узнал этого крепкого крестьянина из деревни на берегу реки чуть ниже по течению. Его звали Габит. У него были красавица жена и годовалый сынишка. Последнее время Дин, как человек весьма наблюдательный, стал замечать, что улыбчивая прежде Жюдит как-то потускнела, а сам Габит явно не понимает в чём дело.

– Садись, – ответил Динаэль. – И перестань извиняться. Ко мне без нужды не ходят. Раз пришёл – говори, что случилось.

Парень сел, но заговорил не сразу.

– Гм, – наконец произнёс он, – нет ли у вас… любовного зелья? Динаэль внимательно взглянул на Габита.

– У тебя есть жена. Вы венчались по любви. Зачем ещё что-то? Парень старательно подбирал слова для объяснения.

– Я люблю Жюдит… Но она стала какой-то другой… – говорил Габит. – Она обижается на меня за что-то, чем-то вечно недовольна… Конечно, она устаёт: и хозяйство, и маленький, но… Вот я и подумал, может ей какой-нибудь напиток любви дать…

Динаэль вздохнул и улыбнулся.

– Габит, – сказал он, – мне придётся тебя огорчить: никаких любовных снадобий не существует. Это сказки… А любовь у вас и так есть: и у тебя, и у Жюдит… Но то, что ты почувствовал неладное и решил разобраться, – это хорошо. Если хочешь, я помогу. Но помни, тебе придётся изрядно потрудиться, не физически, а душой, сердцем, умом. Не поленишься – справишься с напастью, как глава семьи, как мужчина, как муж и отец. Позволишь себе махнуть рукой и сказать, что всё глупости, женские прихоти и капризы, – семья останется, как у многих, – не лучше и не хуже, но семейного счастья, счастья двух половинок, нашедших друг друга, не будет.

Динаэль вопросительно посмотрел на собеседника.

– Я готов, – кивнул тот. – Готов трудиться…

– Ладно, – согласился знахарь. – Тогда давай думать. Во-первых, что для тебя важнее: её улыбка или друзья, которые не позовут на рыбалку завтра, если ты не пойдёшь с ними сегодня?

– Её улыбка, – ответил Габит.

– Значит, в подобной ситуации твои действия понятны.

– Да, – подтвердил парень.

– Идём дальше, – вздохнул Динаэль. – Во-вторых, ты сказал, что она устаёт. А как ты ей помогаешь?

– Ну, – задумался Габит, – я прихожу с работы, играю с сынишкой… Если попросит что, то сделаю…

– Сразу? – уточнил Дин.

– Когда как… – признался парень.

– А если не попросит? – продолжал волшебник. Габит задумался. Потом досадливо хлопнул себя по лбу.

– Могу и не заметить, – ответил он. – Вчера, например…

– Не расстраивайся, – улыбнулся Дин. – Ты сам задумался, сам пришёл за помощью… Значит сам себе и сможешь помочь… Многие даже не пытаются этого сделать…

Динаэль замолчал, ожидая, что ещё вспомнит собеседник.

– Может, – заговорил в тревоге Габит, – я и отдыхать ей не помогаю?..

Знахарь слушал.

– Вечером она уложит малыша, уберёт на кухне и уходит спать. Я ложусь в другой комнате, чтобы утром рано, когда встаю на работу, её не разбудить… Может, ей другое нужно?

– Вот и третье, – улыбнулся Динаэль. – Видимо, другое. Она же любит тебя, а видит мало: работа, дела…

– Ей хочется быть со мною ближе… – задумчиво произнёс Габит. – Она, наверное, будет рада просто уснуть не одна, а на моём плече…

Парень осёкся, испугавшись перейти в беседе границу приличия. Волшебник невольно грустно вздохнул.

Выражение лица Габита вдруг изменилось: он успел заметить в глазах знахаря невыразимую муку. Но это было лишь мгновение.

– Спасибо! – парень схватил Дина за руку. – Спасибо. Я понял. Я буду трудиться душой. Жюдит снова станет самой весёлой… Но… может… мне вдруг показалось… я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил Габит.

– Спасибо, – тёплый свет добрых глаз озарил лицо знахаря.

И тут Габит осознал, какой неуместный вопрос он задал: крестьянин впервые обратил внимание на простое обручальное кольцо с витиеватой надписью на пальце Дина. Парень смутился и выпустил руку лекаря из своих ладоней.

– Я… вдовец, – негромко пояснил знахарь.

Это слово далось Дину с трудом, словно комок застрял в горле. Да и не мог он, уже семь лет не мог поверить в гибель Эливейн, хотя каждый день утром и вечером сидел возле могилы…

– 108 —

Динаэль улыбался во сне.

Он видел Эливь. В светлой уютной комнате она стояла перед зеркалом и поправляла свои русые, прядями выгоревшие волосы. Вдруг она обернулась – Дин понял, что кто-то открыл дверь. Эливь улыбнулась и раскрыла объятья…

Динаэль проснулся. У него на душе было светло, ибо во сне любимая улыбалась будто ему. И главное – во сне она была живая, такая же несравненная как прежде, но неуловимо изменившаяся, потому, что прошло время.

«Господи! – безумно-отчаянно прошептал волшебник. – Сотвори чудо! Пусть она улыбается не мне, лишь бы живая…»

– 109 —

Эливейн стояла перед зеркалом в своей комнате и поправляла волосы. Она видела отражение и удивлялась: прошло восемь лет с тех пор, как она оказалась в Зелёной Долине, а время словно не оставило следа на её лице. Нет, она изменилась, но совсем немного, неуловимо…

Дверь отворилась, и на пороге появились уже одетые в школьную форму Элель и Эркель. Эливь улыбнулась и раскрыла объятья навстречу мальчикам. Те радостно обняли маму.

– Готовы, мои золотые? – подбадривающе спросила она.

– Да, мама, – в один голос ответили близнецы.

Эливейн внимательно посмотрела на обоих сыновей. Какие они уже большие. Вот и в школу идут… Теперь, после ремонта, школа разместилась в левом и центральном крыльях Замка. Дети со всей Долины каждое утро сбегались в светлые и просторные классы. А маленькие волшебники ещё постигали там же и магические дисциплины… Эливейн вздохнула.

– Мама, – сказал Элельдиэль, – ты не волнуйся. Мы всё помним. Мы будем достойны имени нашего отца.

– И мы обязательно, когда вырастим и выучимся, – добавил Эркелиэль, – сразимся с Колдуном и сделаем так, как хотел папа…

Мадам Фейлель прослезилась и поцеловала смущённых её волнением мальчиков.

– Спасибо, мои хорошие, – прошептала она. – Спасибо. Папа бы очень гордился вами…

– 110 —

Проводив сыновей в школу, Эливейн с Даниэлем вернулись домой. Старый волшебник тоже перебрался из Замка к невестке, поближе к внукам и в помощь прекрасной избраннице Дина. Эливь была рада: она искренне привязалась к доброму и мудрому старцу.

– Девочка моя, – заговорил негромко Даниэль, когда они остались одни в гостиной. – Прости меня, старика, и не обижайся… Но выслушай…

Эливейн внимательно посмотрела на Дана и села в кресло возле окна.

– Ты молода, – говорил тот, – и красива. Я знаю, ты искренне любила и любишь моего племянника… Но жизнь – долгая штука. А для тебя тем более…

Эливейн бросила вопросительный взгляд на Даниэля. Старец пояснил:

– Продолжительность жизни волшебников и людей немного разная. Ты же стала женой волшебника, и срок твоей жизни тоже увеличился… Но нельзя всё время жить одной тебе, тебе, сильной, здоровой… Нельзя хоронить себя заживо… Посмотри вокруг, ведь ты даже не смотришь, посмотри иными глазами: есть много достойных людей…

Даниэль замолчал, потому что Эливейн покачала головой. Ей вспомнилось и высказанное Дину желание, и то, как он подправил слова. Теперь она понимала, что, любя всем сердцем и зная об ответном чувстве, Дин не хотел связывать её неволей ни на обычную жизнь, ни, тем более, на долгую… Эливь снова покачала головой и улыбнулась. Она не обиделась, не оскорбилась, не рассердилась: она видела, что Даниэль беспокоится о ней, заботится о её сердце.