К шести месяцам у обоих мальчиков были рыженькие волнистые волосики и такие же, как у отца, глаза цвета моря в ясный солнечный день. Сердце Эливейн ликовало.

– 92 —

Динаэль занимался делами: о том, что старый знахарь оставил преемника, слухи распространились как-то сами собой. Люди стали приходить за помощью. Дин лечил, никому не отказывая, и не брал платы. «Мне не надо содержать семью, – чуть улыбаясь, говорил он. – А у меня самого достаточно сил, чтобы прокормиться». Иногда он соглашался принять деньги, если видел, что дающий достаточно богат, ведь кое-что покупать ему всё же приходилось. Порой принимал в дар простое – молоко, хлеб, одежду, сделанную добрыми руками, – принимал, чтобы не обидеть.

Лечил Динаэль хорошо. И к нему стали приезжать издалека. Но он никому не отказывал, успевая ещё вести и собственное хозяйство: домик был добротно поправлен, двор расчищен, поставлены скамеечки и навесы. В сарайчике всегда висели сухие лекарственные травы, Дин постоянно пополнял их запасы. Трава вдоль дорожек обкошена, на огороде – чистота, мостки на реке новые, прочные.

Дважды в год знахарь отлучался. Люди говорили, что он уходит собирать растения для снадобий. Дин их собирал, но попутно. Один раз в год волшебник ходил узнавать, что и где творит Торубер. Оставаясь незамеченным Чёрным Колдуном, Дин внимательно следил за ним. Вторая отлучка знахаря носила трагический, сугубо личный характер: Динаэль шёл туда, где в последний раз видел Эливейн.

Придя на берег бурной реки через год после печальных событий и стоя под обрывом у кромки неистовствующего потока, Дин долго не решался подняться наверх: сердце ныло и щемило, а вокруг была гробовая пустота. Потом, над пропастью, он сидел на траве, скрестив ноги, долго и скорбно глядя в уже темнеющее небо. И опять на душе была пустота.

Спустя ещё год, Динаэль снова пришёл на то же место под обрывом и… почувствовал совсем рядом единственное и любимое существо. Дин боялся шелохнуться, дабы не спугнуть это чудное ощущение. Вдруг, словно отчаянно рванувшись ввысь, он бросился по узкой крутой тропинке наверх… Над обрывом было пусто, и сердце волшебника болезненно сжалось: исчезло тёплое присутствие Эливейн…

– 93 —

Малышам уже исполнился год.

Однажды Даниэль заметил, что грусть в глазах невестки становится всё сильнее. Он понимал её горе: приближался день, в который два года назад не стало Динаэля.

Как-то вечером Эливейн, уложив с нянюшкой мальчиков, отправилась к себе раньше обычного. Что-то беспокоило Даниэля всю ночь, и ранним утром он постучался в комнату Эливь. Та не ответила. Тогда Дан решился и тихонько приоткрыл дверь. Эливейн спала. Но у старика болезненно сжалось сердце.

Эливь не позволила сменить прежнюю кровать Дина на новую: в комнате так и осталась широкая старинная с резными спинками постель, на которой заменили только матрас. Возле ложа на ночном столике теперь всегда стоял в золочёной рамке портрет Дина, умело и с любовью выполненный Эливейн. Подушек на постели было две. Эливь спала, прижавшись щекой к уголку одной из подушек и обняв её руками. Так спят супруги: её голова на его плече, она нежно обнимает любимого, а тот заботливо придерживает жену за плечи…

И старый хозяин Замка вдруг осознал, что именно так Эливейн спит всегда, что её сердце, её душа так и не похоронили Дина. Он для неё жив. И так будет до самой её смерти. И ей безумно хочется… Нет, не хочется, а ей жизненно необходимо побывать там, где она в последний раз видела живым своего любимого…

Даниэль бесшумно вышел из комнаты невестки, обдумывая, как ему помочь Эливейн и сделать путь к прощальному месту безопасным.

– 94 —

Эливейн проснулась в пять часов, заглянула в детскую: сынишки мирно спали. Мадам Фейлель оделась и вышла из Замка.

Утро было прохладным и росистым. От реки поднимался туман. Солнечные лучи словно подсвечивали мир снизу, пробиваясь сквозь белесоватую дымку и густые заросли плакучей ивы, склонившей свои задумчивые ветви к плавно текущей воде.

Эливейн шла к мосту и любовалась перламутровыми жемчужинками, осыпавшими луговые травы и готовыми исчезнуть, испариться, как только дневное светило окончательно вступит в свои права, заняв место высоко в ясном голубом небе.

Эливь поднялась по тропинке к уже слегка прогретой лужайке на другом берегу реки, туда, где Дин мечтал построить дом и лечебницу. Здесь теперь стояла прочная деревянная скамейка – Ролив сделал её, когда увидел, что жена его друга приходит сюда.

Эливейн сидела, задумчиво глядя на реку, на деревеньки, на Замок вдали. И ей становилось чуть легче, словно Динаэль был рядом.

– Доброе утро, красавица, – тихо и ласково произнёс кто-то, опускаясь на скамью возле Эливь.

Та невольно вздрогнула: она и не заметила, как к ней поднялась от реки мадам Тору.

– Прости, – проговорила женщина, – что напугала тебя. Я не хотела.

– Что вы! – улыбнулась Эливейн. – Просто я замечталась. Эмма Тору вздохнула.

– Я тоже прихожу сюда, – тихо сказала она, – окунуться в прошлое… – она помолчала. – Дин научил меня помнить хорошее. Тогда дурное оказывается в действительности лишь ошибкой, глупой, может, жестокой или даже дикой, но ошибкой, которую можно и нужно исправлять.

Эливейн изумлённо посмотрела на ту, кто, как ей казалось, помог Дину понять и осознать доброту, человеколюбие… А Эмма считала Динаэля вдохновителем своих положительных чувств. Мадам Тору грустно улыбнулась в ответ.

– Я знаю твою историю, девочка, – сказала она. – Твою и Дина. Позволь, я поведаю тебе о своей жизни. Тогда, быть может, ты найдёшь ответы на некоторые вопросы о… о характере Дина, о его убеждениях, о… просто узнаешь ещё больше о том, кому принадлежит всё твоё существо… Ведь мы не выбираем любовь – она сама находит нас.

И мадам Тору рассказала Эливейн историю. О себе и Лемеле.

Эливь слушала, затаив дыхание. Слушала, как когда-то юный Динаэль. Слушала и наполнялась мудростью, ибо уже не осуждала и не ненавидела даже Чёрного хана.

– 95 —

Эмма родилась и выросла на берегу моря. Её родители были небогаты, поэтому рассчитывать на то, что дочь выйдет замуж за знатного и влиятельного человека, не приходилось. За девушкой постоянно ходили парни, но ни один не привлекал по-настоящему внимание красавицы. Эмма любила одиночество, и у неё был свой, неизвестный никому, тайный уголок – высоко, над крутым обрывом, на скале, словно специально для желающей скрыться от посторонних глаз девушки, расположился полукруглый, покрытый мягким суховатым мхом выступ, метра три в диаметре. Внизу всегда плескались волны. В непогоду их брызги долетали до края каменистой площадки. Крыши городка, в котором жила Эмма, виднелись чуть правее, напоминая пятнистое лоскутное одеяло, небрежно брошенное на жёлтый песок. Здесь, наедине со своими мыслями и мечтами, наблюдая за восходом или закатом, любуясь солнечными бликами на волнах или восхищаясь необъятностью морского пространства, Эмма могла находиться часами.

Однажды, когда она поднялась по извилистой тропинке к заветному местечку, девушка вдруг увидела стоящего на выступе человека. Он был явно не местным: Эмма знала жителей родного приморского городка, если не по именам, то хотя бы в лицо. Девушка смутилась, ибо незнакомец ей сразу понравился, и хотела убежать. Но тот заметил её и остановил. Его взгляд был нежен, речь ласкова и умна… Вскоре оказалось, что они оба любят море, читают одни и те же книги, одинаково смотрят на некоторые вещи в жизни.

Молодые люди стали встречаться. Его звали Лемель. Кто он и откуда – Эмма узнала не сразу. Но, главное, что не подвергалось сомнению, так как случаются в жизни непреднамеренные, незапланированные и не поддающиеся разумному объяснению моменты, – это то, что Лем искренне и беззаветно полюбил. Может, в первый и последний раз в своей жизни. И он признался Эмме в своих чувствах. Девушка тоже полюбила, не зная ничего о своём избраннике.

Лем не обманывал и не придумывал небылиц. Узнав об ответном чувстве к нему Эммы, он рассказал ей, что является сыном хана, что живёт в собственном дворце, что у него уже есть две жены и девять наложниц, что он никогда не любил так, как сейчас, и, если Эмма согласна, то он предлагает ей стать его женой, любимой женой, и, коли она пожелает, то у него не будет более ни жён, ни наложниц, а к тем, которые появились до неё, он не прикоснётся теперь вовсе. Девушка была в смятении: она любила, но не представляла себя в роли супруги хана… Наконец сердце взяло верх: она верила Лему, а намерения того были чисты…

Потом начались трудности. Отец Лема, узнав о том, что его сын намерен отвернуться от гарема, показателя власти и могущества хана, женившись на бедной безродной девушке, наотрез отказался принять подобное решение. Родители Эммы тоже были в замешательстве: не судьбы одной из жён, пусть в обещаниях и любимой, хотели они для своей дочери.

А любящие в отчаянии, не зная, как сломить волю родителей, решились пожениться без их согласия. Как? Принадлежность к разным религиям совершенно сбивала Лема и Эмму с толку. И они совершили свой собственный обряд, свадебный обряд одного древнего высокогорного племени Торов. Так родилась новая семья – Лем и Эмма Тору.

Лемель привёл молодую супругу во дворец. Он сдержал своё обещание: Эмма была единственной и полноправной хозяйкой. Вскоре молодая жена забеременела. Тогда вдруг отец Лема сменил гнев на милость и принял невестку. В конце концов и родители девушки смирились с подобным браком. Супруги были счастливы и ждали появления на свет малыша или малышки. Теперь Эмма знала и то, что её муж волшебник.

Родилась девочка. Её назвали Вивьен. И тут случилось странное… Потом Эмма узнала, кто её оклеветал, но Лем ей не поверил… Обвинённая в измене, она была с позором выдворена из дворца и брошена в диком высокогорном ущелье…

Отец Лема, звездочёт, злой по природе своей и властолюбивый человек, желал видеть сына властителем мира. Зная о его сильных волшебных способностях, он мечтал, что со временем тот станет самым могущественным Чёрным Колдуном. А, рассчитав по небесным светилам, он вдруг выяснил, что Эмма способна родить его сыну заведомо тёмного и могучего наследника… Но на свет появилась девочка. Тогда звездочёт сделал всё, чтобы разлучить сына с любимой, а горе разбитого сердца помогло старику укрепить Лема в желании порабощать и подчинять своей воле… Так на свет появился Чёрный Колдун Торубер. И обратить его опять к свету только её любовью нельзя – тьма всепоглощающа. Можно попробовать так, как хотел Дин, лишив Лема тёмной магии. Но, видимо, теперь ничего не поделаешь – надо платить за грехи, и за грех недоверия тоже…

– 96 —

Эливейн молчала, с болью глядя на мадам Тору. Та улыбнулась.

– Видишь, девочка, – сказала она, – ты действительно можешь гордиться своим любимым… Таких мало, очень мало… Много хороших людей, но таких… И тебе никогда не будет совестно за него… Это прекрасно.

Эливейн обняла свою собеседницу.

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – прошептала она. – Придумаем…

Мадам Тору нежно посмотрела на Эливь и сказала совсем о другом:

– Ты хочешь побывать там… где видела Дина… живым… в последний раз?

– Да, – кивнула Эливейн, пытаясь понять, как же всё-таки удалось Эмме Тору догадаться о её желании.

– Это не так сложно, как тебе кажется, девочка, – проговорила та. – Просто мне самой иногда необходимо оказаться там, где… душа Лема была добра, а, значит, тот, кого я полюбила, был жив. И там я словно обретаю силу надежды, что он вернётся к добру. Там – это над морем… – мадам Тору помолчала. – Дин, – вновь заговорила она, – создавая преграду, конечно, подумал и о тех, кому будет необходимо выйти из Долины. Ведь у людей есть родственники в других местах… Да мало ли что может случиться: нужда, зов о помощи… Говорю, потому что знаю. И сэра Даниэля беспокоит твоё молчание: тебе тяжело – он это видит…

Эмма посмотрела в глаза Эливейн и вдруг спросила:

– Ты боялась, что твоя просьба нарушит спокойствие жителей Долины?

– А вы считаете, что это безопасно?

– Как говорит твой дядюшка, – улыбнулась мадам Тору, – не надо злоупотреблять. А так… Преграда устроена таким образом, что войти обратно сможет только вышедший отсюда. Часто – не стоит, ибо может тогда ослабнуть сила защиты. Но по необходимости… А у тебя, дорогая моя, необходимость. И любой это поймёт…

От реки вверх по тропинке неспешно поднимался сэр Даниэль.

– Доброе утро, мои дорогие, – сказал он. – Знал, где вас искать.

– Мне правда можно выехать за пределы Долины? – потрясённая появившейся у неё надеждой спросила Эливейн.

– Думаю, что Совет даст разрешение, дитя моё, – кивнул Даниэль.

Эливейн почему-то не допускала прежде мысли о том, что люди, живущие возле Горного Замка, всё же иногда покидают защищённую территорию. Как же она могла подумать, что Дин просто изолирует несчастных от остального мира? Да и сведения о происходящих вне Долины событиях поступали в Замок; значит, кто-то их приносил…

– 97 —

Эливейн словно новыми глазами смотрела на жизнь в Замке.

Разместившиеся в левом крыле хозяева и прислуга, по сути, занимали лишь малую часть жилых помещений. Центральный корпус был отдан под школу и Совет. Справа располагалось огромнейшее и оборудованное всем необходимым, наверное, самое благоустроенное крыло Замка – здесь жили семьи, принявшие приглашение магов и приехавшие в Долину на одиннадцать лет защищённой от зла Чёрного Колдуна жизни: это те, чьи дети обладали даром чародейства, и учителя юных волшебников.

И такое огромное количество людей с разных концов света, естественно, не могло не иметь сообщения с внешним миром.

– 98 —

Совет дал разрешение Эливейн Фейлель выехать за пределы Долины с целью побывать на месте гибели супруга и, если удастся, узнать что-нибудь о судьбе отца. Сэр Даниэль настоял на том, чтобы Эливейн сопровождали двое телохранителей. Эливь отказывалась, уверяя, что сама прекрасно справится, но Совет согласился с Даниэлем: для Тёмного Колдуна мадам Фейлель, – учитывая возможность неожиданной встречи, осталась врагом. Сбежать из-под венца и быть безнаказанной, не в правилах Торубера. Тогда Эливейн настояла на безоговорочном подчинении телохранителей ей – если она велит им срочно вернуться в Долину даже без неё, то они обязаны будут исполнить требование. Как ни молода была Эливейн, каким бы опытом ни обладали члены Совета, но им пришлось согласиться. Эливь осталась довольна: по крайней мере, в случае действительной опасности, она сможет не позволить пострадать сопровождающим её. На этом определении она тоже настояла: не телохранители, а сопровождающие.

Сопровождающие нашлись сразу. Вызвались оба Стража Врат. Молодые волшебники были свободны: у них ещё не было семей, а надёжно закрытый Переход в их охране не нуждался; их задачей было только закрыть Врата, и это уже произошло.

– 99 —

На следующее утро, поцеловав малышей и поручив их на несколько дней заботам нянюшки и деда, мадам Фейлель в сопровождении Хаима и Оянга отправилась в путь.

Верхами они пересекли незримую защитную черту в сосновом лесу на невысоком участке Южной гряды, потом извилистыми тропами спустились с горы и мимо небольших поселений направились в нужную сторону.

Проезжая ближайшую к Переходу деревеньку, Эливейн вдруг остановилась у крайнего дома и повернула коня к кладбищу за церковью. Что заставило её так поступить, Эливь не осознавала. Но, спрыгнув на землю возле могильных холмиков и бросив повод Хаиму, мадам Фейлель сразу увидела то, что должна была найти – на одном из крестов стояло имя: «Донуэль Фейлель».

– 100 —

Далее скакали без лишних остановок, почти не разговаривая, до самого поворота к горам. Эливейн была печальна и задумчива, и ни Хаим, ни Оянг не смели тревожить свою госпожу, как они, не сговариваясь, решили величать прекрасную мадам Фейлель.