Цитаты из книги «Здравствуй, брат мой Бзоу!»

От выпитого вина говор становился громче. Чаще вскрикивали мужчины, доказывая что-то соседям, смеялись женщины. Тишина случалась только для очередного тоста, раздававшегося от разных столов – приходилось к нему оборачиваться, прислушиваться. Заур тихо подкармливал здешнего пса, тот прятался под столом и ходил от края к краю, задевал хвостом людей и выжидал, не угостят ли его. Амза, испивший шесть стаканов маслянистого вина, смотрел вверх – над верандой Джантымов плетеной крышей рос виноград, и в малые промежутки между листьев виднелись серебристые небо и луна. «Интересно, есть ли созвездие Дельфина? Не может быть, чтобы древние угадывали в звездах только медведей и скорпионов… Или они не знали, как хороши дельфины?..» – думал юноша и чувствовал, как теплое опьянение нежит тело. Улыбка не ослабевала. Хотелось говорить хорошее, нежное, радоваться, любить, жить. В этих чувствах была сонливость.

– Как же я буду без тебя? – спрашивал молодой Кагуа и ощупывал шрамы на боках афалины. – Ведь мы не свидимся два года. А? Что скажешь? Молчишь… Но… ты прав. Зачем сейчас об этом? Успеем проститься. И для грусти найдется время. Сейчас нужно радоваться. Да? Амза прижался к дельфину. Положил лицо возле спинного плавника. Бзоу, неспешно поднимая и опуская хвост, поплыл. Прежде юноша отпустил бы друга, но сейчас, напротив, обнял его еще шире. Афалина поплыл быстрее. Мир переменился. Волны поднимались ко рту, мешали дышать. В небе летели чайки. Ослепляло солнце. Тонкие облака. Соленый вкус на губах. Тело, напряженное в хватке, стало иным. Горизонт сменялся берегом. Бзоу нес все быстрее – так, что вода разъедала нос, застила глаза. Ничего не видно. И только – скорость, море. Утомительная, но отзывающаяся смехом беспомощность. Вдохнув, юноша хлебнул воды и отпустил гибкое тело афалины. В горле – горечь. Амза откашлялся, задышал чаще. Опрокинулся на спину и закрыл глаза. Тишина. Мгновением позже он почувствовал прикосновение к руке, затем – к ноге. Это был Бзоу. Молодой Кагуа улыбнулся. Солнце разогрело лицо. В этих минутах было счастье.

Рассвет вскрылся над тихими холмами. В море входили сотни мягких стройных солнечных лучей. Они чередовались, колебались, и порой чудилось, что свечение идет со дна – из единого глубинного источника.

Солнце еще не выглянуло из-за восточных холмов, но по небу уже разошлись его отсветы – словно бы неудачливый маляр опрокинул по горизонту таз желтых и коричневых красок. Берег, до серых гостиниц Пицунды, был пуст. Море неспешно перебирало камни, шелестело слабым приливом.

С каждым стаканом ночь становилась темнее. Казалось, что люди ютятся в малом светлом шарике. Едва погаснут костры, ночь сожмет в своей горсти их слабые тела. Земля была холодной, трава шепталась с ветром, птицы волновали листву. Пахло едой, вином. Уходя, каждый обещал, что забудет на день о грубости, что не допустит в дом ссору, что во всем поможет соседу.

Жрец молил богов о благе для всех, пришедших сегодня, для их родственников и для прочих абхазов. Кроме того, просил о благоразумии, призывал быть верными своей земле, желать и творить только мир: – Пусть война будет у чужих. У тьмы. Это ее дело. Наше дело, – жрец вскинул руку, поднял указательный палец, – наше дело – мир! Жить и радоваться! Рожать и воспитывать. Принимать гостей и омывать им ноги! Так нам завещано, так мы будем делать!

Спустя два часа мясо было готово. Ни специй, ни соли к нему по обычаю не добавили. – Ну… садимся с миром, – сказал жрец. Его голос был твердым, однако едва звучал на другом конце стола, приходилось передавать слова по цепочке. Жрец начал молитву. Собравшиеся обратились к востоку. Разговоры стихли. По окончании молитвы дозволялось приступить к трапезе. Гочуа разносили корзины с мясом и мамалыгой, выкладывали пищу на стол. Ни тарелок, ни вилок, ели руками, вытирались травой. Вино пили из малых стаканов. Одно из правил – уйти с моления нужно в сознании. За едой говорили, смеялись. За таким большим столом общей темы не было, каждая группа обсуждала что-то свое. Некоторые пели, играть на инструментах запрещалось. Говор стихал только на время тоста. Жрец вставал со стаканом вина. Старик знал, что с дальней стороны его не слышат, но кричать не хотел. Многие помнили порядок тостов, а потому сами знали, за что или за кого пьют. Так, для начала вино предложили за Бога. Потом за жреца. Далее – за всех Гочуа, которые помогли собрать деньги, купить быков, подготовить столы, скамейки, костровища. Следующий тост – за старейшин. Так – двенадцать тостов, и с каждым из них надо было полностью осушить стакан.

Амза следил за всеми движениями, запоминал каждый голос. В свете огня пропал прочий мир. Небо – низкое и серое, деревья – угольно-черные и словно ненастоящие. Всюду злые шорохи. Быть может, с гор спустились звери и теперь ждали лучшего мгновения, чтобы напасть. В кустах угадывалась поступь медведя, камень представлялся притаившимся волком, а мелькнувшая тень – перебегающим шакалом. Поговорив с людьми, жрец обратился к быкам. Грубым движением перерезал им горло. Тяжелые туши неуклюже обмякли на земле. Жрец показал свои окровавленные руки. Мужчины, подняв ножи, занялись разделкой. Гочуа ровняли столы в одну полосу – до того длинную, что она пересекла почти всю прогалину.

Валера, Амза и баба Тина вышли, когда за Пицундой погасло солнце. Дорога была пустынна. В грузинских домах слышались голоса. В кустах терлась о траву кошка, вдоль изгороди брела корова. Машин не было. Вскоре слева и справа подступили прочие абхазы. Приветствовав друг друга, они шли вместе, но старались держаться на расстоянии, чтобы их поход не казался шествием. Поглядывали в грузинские дворы. Из темноты появился многовековой тис. Его кряжистый иссохший ствол представлялся жилистой шеей старика, из которой вместо головы рос десяток ветвей – изогнутых, покрытых дряхлой, местами почерневшей корой. – Из тиса получается хорошая посуда, – с особым прищуром улыбнулась баба Тина. – Правда? – спросил Амза. – У-у! На высшем уровне! Только из нее кормят тех, кому задолжал… Валера усмехнулся. Деревья и кустарник обступали со всех сторон. В лесу было темно. Звезды и луна не освещали путь, поэтому идти приходилось медленно – ногой выискивать возможные корни. Впереди уже были заметны отблески костров. Дубовая роща. В час ночи жрец начал церемонию. Людей было много. Здесь собрались не только жители Лдзаа, но также женщины и мужчины из соседних сел. Перетоптывались быки. В потревоженном огнями мраке скрывалась тайна. Меж старых дубов долгому взору являлись духи прежних лет. Когда-то сюда шли деды сегодняшних стариков. Слова их были такими же, чувства – схожими. От этой мысли сердцу становилось тесно в груди. Амза подумал, что сейчас не решился бы возвращаться домой один. В темноте ожило нечто губительное и непокорное – то, что пугало древних нартов, живших и плодившихся на этой земле. Могучие наследники Колхиды становились на колени, молили богов, которых не знали, духов, которых не видели, о спасении, о благой судьбе. Жрец, хранитель святилища Анан Лдзаа-ных, в обычные дни был крестьянином, как и его друзья, – ел рыбу, смеялся грубым шуткам. Теперь он обращался к непостижному началу бытия. Жаркие костры освещали лица, над спинами сгущалась лесная тьма.

Ночное моление не требовало заявлений или действий