Цитаты из книги «Здравствуй, брат мой Бзоу!»

Потемну никто не заметил прихода туч. Вечером с гор сошел гром. Он был слабым. Дважды блеснула молния. Чуть брызнуло крупными каплями. Деревья покачнулись. Вскоре все успокоилось. Затем громыхнуло по-настоящему. В небе крошились бревна и камни. Дождь упал широким, тяжелым ливнем.

Однажды Бзоу так напугал и без того притихшего в последние месяцы Капитана, что пес еще долго отказывался рыбачить, оставался во дворе. Все началось привычной игрой. Амза и дельфин брызгались, прятались: кто в лодке, кто в море. Бася молча наблюдал за происходящим с носовой скамьи. Афалина остановился возле пса. Они с любопытством смотрели друг на друга. Бася, принюхиваясь, вытянул нос, легонько покачивал хвостом. Бзоу был недвижен, однако вскоре погрузился в воду. Вынырнул, посмотрел на пса, вновь погрузился. Так повторилось трижды. Бася все сильнее размахивал хвостом, счел, что с ним играют, когда, вынырнув в очередной раз, Бзоу поднялся выше обычного. Во рту у него лежала медуза. Взмахом челюсти дельфин послал ее прямиком в мордочку Капитану… Пес взвизгнул, подпрыгнул, зашаркал когтями по алюминию, кинулся на дно лодки и там, скуля, спрятался за брезентовым мешком. И до возвращения на берег не показывался. Медуза осталась в лодке. Афалина был доволен – отплыв в сторону, начал прыгать, затем плавал на спине, выставлял белое пузо с мраморными разводами розового цвета. Братья Кагуа смеялись громко, до утомления, и это еще больше оскорбило сидевшего в темноте и сырости Басю.

Амза остановился у трех высоких эвкалиптов (те росли за двором дяди). Юноше нравились эти деревья. Баба Тина сравнивала их с детьми бедных абхазских семей. Самотканые рубашки и штаны быстро становились тесными и в неловком движении рвались. Не имея ничего для смены, дети ходили во вретище. Так же эвкалипты – их ствол рос быстрее коры, и она трескалась, иссушалась, опадала на ветки и землю длинными нищенскими тряпками. Нарождалась новая кора, но ее ожидала та же участь. Все века эвкалипты стоят неприкаянно-обнаженными. Прежде местный люд, подозревая в этом неприличие, называл их бесстыдницами. Забавляла Амзу и жадность эвкалиптов до воды – их листья всегда поворачивались к солнцу ребром, чтобы оно своим вниманием не отнимало у них влагу. Потому от эвкалиптовой кроны тень была слабая и неудобная для отдыха.

– Об армии думаешь? – неожиданно спросил старик. – Дней не считаю, но они заканчиваются быстро. Тот, что едва начался, уже склоняется к закату. Я прошу себя внимательнее жить, лучше запоминать всякую мелочь, но не получается. – Это ничего… Поверь, два года не больше двух месяцев. Считай, ты уже опять сидишь здесь, но – постарел. Это ни к чему. Не проси, чтобы день скоро уходил. Так себя подгонишь к земле. Как есть, так и принимай.

Рассматривая дотлевшую папиросу, старик спросил: – Интересно все-таки… Почему он к тебе плывет? – Бзоу? – Я стар, скоро уж помирать, а ведь ничего за свои годы не узнал о дельфинах. Вот твой – где он живет, с кем? Отпрашивается ли, чтобы с тобой встретиться, или у него нет отца? Или есть, но нестрогий? Может, он потому зачастил к берегу, что его прогнали из дома? Из стаи… – Бзоу? Нет… За что? – Ну… За чрезмерную человечность!

– Ты однажды поймешь, что люди слишком много говорят. И ведь говорят-то о всякой ерунде. Все им нужно озвучить. «У меня корова перестала доиться, скоро уж, должно быть, отелится». Ну и зачем это соседке? Ей какой с этого толк? «Смотри-ка, распогодилось». А я, видите ли, слепой и сам не замечу! Старик говорил разными голосами, изображая то девушку, то старуху. Амза смеялся. В чужом городе будет приятно вспомнить Ахру. Юноша подумал, что по возвращении может его не застать… – Много, много говорят. Зря это. Пока говоришь, не думаешь. А если говоришь постоянно, то, значит, не думаешь вовсе. Слова нужны к месту, а не попусту. И ведь поговорить-то по-настоящему не с кем. Галдеть – пожалуйста, а слушать и, подумав, отвечать – это редкость. Лучше уж молчать. Так что я тебе, дад, завидую. Хорошо, наверное, с дельфином. Жаль, что нельзя променять людское село на море, да?

– Теперь ты понимаешь, почему родители, прежде чем пустить к невесте жениха, обязательно накормят его вином и поговорят? В вине виден человек. У-у! – Ахра покачал головой, вскрутил вверх указательный палец левой руки. – Сколько мужчин потеряло своих возлюбленных по пьяной голове! Так – хороши собой, а тут выпили да такими делались, что не признать. Кто орлом загордится и говорит, словно он на высокой горе, да прочих, мелких, как муравьев, не видит даже. Кто шакальим смехом душу свою мелкую показывает. Такую мелкую, что алыча рядом с ней – пышный арбуз. Ну… и такие есть, что злыми становятся. Кричат, буесловят. Кто за шашку, кто за пистолет берется. Бывало и такое. Уж я навидался. На счастье, забрали у абхазов и шашки, и пистолеты. Кулаками, значит, обходятся.

Между деревьев вышагивали чайки. Утро, пусть сумрачное, было теплым. В кустах суетились белки. От домов слышались удары топора. Сосны были высокими, ч|удными. Иные скупо оделись коричневой корой, другие облачились в густой наряд из омелы и плюща.

День был укрыт облаками. Все притихло в ожидании грозы.

– Ты мне скажи, команды он какие-нибудь выполняет? – настаивал Гваж Джантым. – Команды? – отвлекшись от звезд, переспросил Амза. – Ну… ты можешь им управлять? – Не знаю… Не пробовал. Зачем? Я с ним просто… плаваю. Он мне как брат. – Как брат? – Да. Глупо, наверное, командовать братом.