7

Мама большая, просто так не поднимешь.

Павлик уже закончил с козами, оставил себе необходимое количество молока на вечер, что-то выпил сейчас (один раз отец привёз, для пробы, коровьего, но по сравнению с очень жирным козьим, оно мальчику показалось водой подкрашенной), а остальное вылил в компостную кучу – всё равно скиснет, в одного шесть литров не осилить.

Закончив с копытными, мальчик принялся за куриц. А если точнее, за их яйца. Насчитал девять. Ну, как всегда – та хилая, с выклеванными перьями на макушке и голой пупырчатой шеей, опять снесла непонятно где. Придётся искать. Сами же наступят, разобьют и растаскают по конюшне.

Проверил каждый уголок – нигде нет. Может сегодня у неё перерыв? Да вряд ли.

Он уже собрался выходить, но тут увидел, как петух залез на одну из своих дам и стал на ней усиленно и жестоко топтаться, та, в ответ, истошно закудахтала. Ребёнку было невдомёк, что это процесс естественный и природой заложенный. Он же видел только одно – сильный обижает слабого. Поэтому, благородный человечище, пшикая да размахивая руками, попытался остановить творимый беспредел, но, во время миротворческой операции, запнулся и чтоб не упасть, схватился за шатающуюся перегородку.

Шлёп.

Рядом с ним, разбрызгивая, в метровом радиусе, свои внутренности, упало яйцо. Павлик удивлённо поднял вверх голову и увидел, что, метрах в двух от земли, к деревянной ограждающей конструкции была прибита маленькая полочка. Зачем она, какой служит цели – непонятно. Но самое странное было даже не то, что он не замечал её раньше (не так уж он и давно был вынужден примерить на себя профессию доярки), а то, что курица снесла яйцо именно на ней. Вот действительно безмозглое создание, что земли мало что ли? И даже главное не то, как она умудрилась на неё залететь, а то, как же ей пришлось раскорячиться, чтоб самой не рухнуть, да объект изучения оологии сохранить. Её или в цирк – народ удивлять, или в суп – тот же народ кормить. А так, зароет талант с собою в землю, или же остальные заклюют – они могут…

Выпив молока, Павлик чуть приоткрыл дверцу своему голоду, поиски же пропавшего яйца, распахнули её настежь.

На улице уже было тепло, так что топить печь дома нет смысла, да и дрова незачем тратить. На летний период во дворе стояла маленькая буржуйка, с отсутствующей трубой и приспособленная для готовки пищи.

Павлик забил её старыми досками (остатки соседского забора – не пропадать же добру), засунул под низ бересту и разжег с одной спички – они были в дефиците, и он не мог себе позволить роскошь тратить больше. На чугунной сковороде пожарил картошку, с яйцом и топленым салом, залил блюдо молоком и стал есть.

Хорошая мысля, приходит опосля. Или вообще не приходит. Но все-таки именно сейчас, жуя необходимый набор углеводов, единственный сын придумал, как поступить с телом единственной матери.

Если хорошенько так подумать и как следует разобраться, то можно сделать один нехитрый вывод – любая мозговая активность должна быть сопряжена с физической. Разберёмся на примере какой-нибудь значимой исторической личности… например Наполеон. Постоянные походы, побеги, конфронтации – всё это достаточно изнурительно для человеческого тела, но мозг-то работает, да еще как! Какие решения гениальные принимал (не всегда конечно, но всё же)! И завоевал он половину мира, и стал он считать себя Великим! Хотя нет. Этот гномик с завышенной самооценкой при любом раскладе себя великим бы считал – неудачный пример. Тогда возьмём другого, родного, нашего, отечественного-Илью Муромца. Тридцать три года на печи лежал, ни черта не делал, родню объедал и что? А ничего – ни одной толковой мыслишки. А как встал, водою старцев напоенный, как начал ручками да ножками действия, им полагающиеся, совершать, так сразу и мозг заработал, а с ним и до Героя рукой подать. Ну и последний пример, чтоб, так сказать, закрепить тему нашего урока-размышления. Диссиденты. Бегают от властей, прячутся по кухням – чем не физика? Вот и пишут свои опасные мыслишки, вот и заражают ими слабовольных товарищей, всё стараясь пошатнуть и так только недавно окрепший строй. А как посадят, так сразу и действие пропадёт. Смотришь на них через пяток годков (если выпустят конечно) и нет мысли во взгляде, нет здорового блеска, лишь только пустота и обречённость.

Так и с Павликом, сделал дело – получай решение проблем. Осталось только, его как-то в жизнь воплотить.

8

Запах.

Павлик, каждый день испуганно ждал, что начнут обследование дома и Маньку найдут, обязательно найдут. Тогда уж ему не поздоровится. Сам не зная почему, но он уверенно верил в то, что как только извлекут труп кошки на поверхность, то все сразу догадаются, по какой причине она вдруг так скоропостижно скончалась. Надо что-то делать, надо как-то опередить. Но даже если её достать на свет божий, то, куда же её родимую задевать дальше?

Выйдя из дома, стараясь быть незамеченным и захватив с собой лопату, Павлик направился за оград у. За ту её часть, куда обычно, за ненадобностью, не ходят, и которая вся заросла травой да лопухами.

Маньку нужно похоронить.

Но для начала, перед тем как за ней ползти, необходимо выкопать яму. Заранее. Чтоб потом при ней этого не делать и не смотреть в её осуждающие глаза.

Случайного душегуба уже давно кромсали угрызения совести, но всё же, страх разоблачения и ответственности, был сильней.

Лопата упорно отказывалась продираться сквозь сплетённые корни травы, больше чем на пять сантиметров. Как могильщик не старался, как не прыгал на ней, как не раскачивал из стороны в сторону, в надежде, что она их перерубит – всё было бесполезно. Все планы на большую, просторную яму, для героически погибшего животного, плавились на глазах, словно лицо «Богородицы» Альбрехта Дюрера, под влиянием выплеснутой кислоты серийного душевнобольного вандала Ханс-Иохима Больмана.

В итоге, после получасовой возни, Павлик имел в своём распоряжении небольшую, но все, же достаточно глубокую яму, годную лишь хомяков хоронить, а, ни как не кошку. Но выбора особо не было.

Вернувшись в дом, он обнаружил, что мамы нет – скорее всего, ушла пасти коз. Выглянул в окно – отец в огороде, чертыхаясь, выкорчёвывает пень от старой и недавно спиленной яблони. Значит, есть время, но сколько – неизвестно. Тянуть нельзя.

Открыв на кухне деревянную крышку, Павлик спустился в подпол и пополз. В первый раз, видимо в состоянии аффекта, он не особо ощутил весь путь, теперь же, все прелести были налицо. Тут тебе и нестерпимый запах Маньки, и маленькие, но очень больные камешки, и экскременты, в которые постоянно попадались под руки (как же он в прошлый раз умудрился ни разу не коснуться этих славных отходов жизнедеятельности?), и жуткая пыль, оседающая в носу и рту, и деревянные балки, специально предназначенные для удара головой. Но надо ползти и по возможности быстрее – родители могут зайти в любую минуту.

Вокруг ползущего шуршала темнота.

 
«Не трогай в темноте
Того, что незнакомо,
Быть может, это – те,
Кому привольно дома.
 
 
Кто с ними был хоть раз,
Тот их не станет трогать.
Сверкнёт зелёный глаз,
Царапнет быстрый ноготь, —
 
 
Прикинется котом
Испуганная нежить.
А что она потом
Затеет? Мучить? Нежить?»^[3]
 

Ничего не видно, всё на ощупь.

Где же эта опора, за которую он её бросил?

Павлик растерялся – по его подсчётам и ощущениям, она уже давно должна быть тут. Мальчик, в панике, стал размахивать руками во всех плоскостях и направлениях, пытаясь найти искомую.

Удар.

Руку больно обожгло. Но радость от находки, тут же затмила все страдания, казавшиеся вечными, но на деле длившиеся не больше четырёх минут. Вот она – треклятая опора, значит и кошка где-то рядом. Павлик стал шарить по земле и, наконец, наткнулся на вожделенное тело, которое, по необъяснимым причинам, стало шевелиться под его ладонью.

Черви.

И тут Павлик заревел. От чувства содеянного, от обиды, от жалости к себе и от того, что его вырвало, прямо на свою одежду. Ему хотелось лечь, прямо тут, на землю, закрыть глаза и тихо уснуть, а проснуться уже не где-нибудь, а именно на своей кровати, чистым, незарёванным, счастливым и обнаружить в ногах, свернувшуюся мурлычущую Маньку.

Просто взять и лечь.

Это же так легко.

Просто закрыть глаза и уснуть.

Скрип входной двери.

Пол, а в данном случае потолок, сообщил Павлику «пренеприятное известие» – в дом вошли. Моментально забыв про все мечты и фантазии, он пополз обратно, стараясь успеть до того, как тот, кто сверху, попадёт на кухню.

Успел.

Вылезать наружу, сейчас нет смысла, так как зарёванный, грязный, в рвоте и кошачьих отходах, он представлял собой довольно жалкий вид. Поэтому, закрыв крышку изнутри, тот, для кого сегодняшний день тянулся уже неделю, стал ждать, сидя на лестнице.

9

Встав на табурет и открыв ящик над раковиной, Павлик достал три куска хозяйственного мыла.

Всё что есть.

Если этого в итоге не хватит, то и они окажутся бесполезно потраченными.

Зашел в комнату, где лежала мама, собрал в кучу все половики и стал натирать мылом пол. Сначала его движения были размашистыми, охватывающие большие области, но заметив, что кусок быстро иссякает, он понял – так продолжать нельзя. Встал с колен, сходил на улицу, принёс взятую в буржуйке головёшку и начертил ей две ровные (ну, почти ровные) линии-разметки, ведущие от дверного косяка к ножкам материнской кровати.

Что же собой представляет советская железная кровать? Во-первых, это великая панцирная сетка, друг сколиоза и всех ребятишек, что отпрыгали на ней определённый процент своего жизненного счастья. Во-вторых, это стандартные размеры – метр девяносто, на девяносто сантиметров, которые приучили население спать «вольтами». В-третьих, это неимоверно прочный и тяжеленный материал, о который был разбит не один горячий лоб и выбито не меньше лишних зубов. В-четвёртых – это ночной скрип, который мешал спать тем, кого недавно делали под него же. В-пятых, это целая эпоха кондовости, практичности, стандартности и безвкусицы.

Сетка, под регулярным тяжелым давлением, была давно вытянута и теперь, чтоб не проваливаться до пола, на ней лежали крепкие доски, а на них матрац, а на нём простыня, а на ней мама Павлика, а сверху три одеяла – чем не бутерброд? Только весил он не меньше центнера и выглядел не особо аппетитно.

Натерев мылом всё намеченное пространство и дойдя до дверного проёма, Павлик столкнулся с новой проблемой, в виде прибитой к полу деревяшки, являющейся порогом.

Его надо убрать, через него ни как – сил не хватит.

Взяв в отцовской мастерской зубило и молоток, он стал кусками отковыривать рассохшееся дерево.

Папа придёт – по головке за это не погладит, а у него рука тяжелая, долго ещё потом жжёт в затылке. Вообще-то он добрый и многое прощает, но очень уж не любит, когда что-то портят или ломают. К тому же весь запас мыла истратил. Да и из-за мамы рассердится, … наверное, … Он же умный, он же сразу вариантов десять предложит, как поступить надо было. И посмотрит, так, по-особому, как только он умеет, и скажет, что сразу стыдно станет – «Эх, Павел Сергеевич, тебе же уже семь лет, а ты всё как маленький, может пора, наконец, повзрослеть?». А как ему сказать, как оправдаться, что лет то не «уже», а только «ещё»…

Закончив с уничтожением порога, Павлик собрал его остатки в совок, вышел на улицу и высыпал их в буржуйку – пусть еще раз пользу принесут. Вернувшись в дом, он расстелил на полу самую длинную ковровую дорожку, прямо на то место, которое недавно натирал мылом.

Глаза боятся – руки делают.

Павлик залез на кровать, стянул с мамы одеяла, упёрся ногами в стену, а руками в её тело и, сначала потихоньку раскачивая, а затем, умудрившись перевернуть несоизмеримую его весу массу на бок, он сбросил усопшую вниз.

10

Наверху решили задержаться.

Судя по тому, что половые доски почти не трещали под лёгкими шагами, это был отец. Странно, обычно он считает кухню женским домом, а тут уже минут двадцать на ней возился. Или тридцать. Или… Павлик уже давно сбился со счёту времени.

Ну, уйдёт он, а что дальше? Манька сама не вылезет и не похоронится.

Но там же черви!

Как-то раз, когда ещё его не оставляли дома одного, родители ушли в лес, предварительно отведя сына к бабе Любе и бабе Наде. И те, взяв с него обещание, что он ни кому не расскажет, показали мальчику страшную тайну – огромного таракана Коленьку, который жил у них в трёхлитровой банке. Этому предшествовал длинный и запутанный рассказ (во время которого, сёстры старательно пытались спрятать улыбки), о том, как такой невиданный зверь у них появился и как теперь охраняет дом от злых духов, жуликов и мерзопакостных коммуняк. Это диковинное создание произвело огромное впечатление на детское восприятие, а в особенности его длинные усики и тоненькие лапки. На что тут же получил ответ, что любой, мало-мальски уважающий себя мужчина должен носить усы, если хочет, чтоб его любили прекрасные дамы. А особенно такие, как нежные и скромные сёстры Дубцовы.

Папа усов не носил, значит, мама его не любит? Или у него есть другие, пока Павлику не известные, объекты женского восхищения?

После долгих уговоров подарить Коленьку и видя, подготовленные к слезам, глаза мальчишки, две старушки решили сделать ход конём. Они, наперебой, начали рассказывать страшные истории, о том, что тараканы могут заползти спящему человеку в ухо и съесть барабанную перепонку, или же, через нос, попасть в мозг, а там, … а там даже страшно говорить. Естественно, после этого, у Павлика пропало всё желание заводить у себя нового сожителя.

А кто знает, чем отличаются черви от тараканов, может они ещё даже опаснее! К тому же без лапок и усов.

Но если подумать, то какая-то там непонятная перепонка может обратно вырасти, а любовь родителей не вернуть. Кто же будет любить убийцу? Либо его из дому выгонят, либо сами уйдут.

Во время танцующей мысли «об уходах», наверху отец, наконец, доделал все свои дела и удалился.

Надо действовать.

Павлик спустился в ямку, на ощупь нашел сусек с картошкой и отгрыз от корнеплода четыре одинаковых куска. Земле было безразлично, к чему прилипать и она с лёгкостью перекочевала с кожуры на зубы. Сплюнул. Засунул крахмальные затычки в нос и уши, поднялся по лесенке и полез за Манькой.

В этот раз, как ни странно, путь был намного быстрей. Родным стал, знакомым. И камни не так впивались, и переработанная пища не такая противная, и пыль во рту не ощущалась, и тьма уже не тьма.

Вот она опора, вот она кошка, вот они черви.

Павлик снял носки, засунул в них руки, словно в перчатки, затем взял Маньку за лапы и несколько раз сильно встряхнул, словно коврик, из которого выхлопывают пыль. Эта самая пыль полетела, извиваясь в воздухе, и приземлилась на безопасном от него расстоянии. Тот, кто нарушил её мирное сосуществование, снял с себя рубашку, расстелил на земле, положил на неё давно уже не мяукающее существо, запеленал словно младенца (но при этом, вместе с головой) и полез обратно.

Деревянная крышка немного приоткрылась. Через узкую щель два детских глаза оценили обстановку и убедившись, что всё чисто, на кухню вылез и сам их обладатель.