© Пузыревский Е., 2012

© ООО «Мир кино», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Седьмое лето

1

 
«Вот что:
Жизнь прекрасна, товарищи,
И она удивительна,
И она коротка.
Это самое-самое главное»^[1]
 

В этот год зима была малоснежной, тёплой и щадящей. Но, где есть недобор, обязательно найдётся и перебор. Весна, лишь немного отличавшаяся от предшественницы, расположилась надолго и основательно. Дни сменялись днями, а за окном одна и та же картина, словно кто-то чересчур весёлый, приклеил с улицы на стекло большую фотографию с видом слабо заснеженного двора.

Март, апрель.

И вдруг всё встало на свои места, словно чужеземные сёстры Оры, наконец, закончили семейную междоусобицу на Олимпе и принялись за свои прямые обязанности, да так яро, что отголоски моментально долетели до современной России. Снег растаял, ручейки шустро разбежались, а деревья, не желая отставать, приняли своё предлетнее состояние.

В один из последних весенних деньков, когда солнце уже активно напекает, но пока ещё безопасно для непокрытых голов, когда земля уже прогрелась, чтоб можно было сажать картошку, когда на большой земле, школьников во всю муштруют перед экзаменами, семилетний Павлик молча стоял посередине избы и смотрел на свою мёртвую маму.

2

Когда-то тут жили люди. Не сказать, что весело и счастливо, но своим существованием в меру довольные. Пятнадцать дворов, пятнадцать семей, пятнадцать малых социальных групп, незнающих, что они таковыми являются. Болезни, старость, пьяные драки, неурожаи, несчастные случаи – безуспешно пытались расколоть устоявшееся число, но бабы на Руси рожать умеют, а мужики… а много ли с них надо?

Так бы жизнь и дальше неслась, не оглядываясь на прошлое, не выглядывая будущее, не рассматривая настоящее, если бы не запнулась о век двадцатый, а уж он-то расставил все, всё и вся на свои места. К двухтысячным годам в деревне остались лишь несколько старух да тугоухий старик Фрол, с которым новое тысячелетие сыграло в игру «День за год», и к началу апреля долгожитель потерял свой долгозарабатываемый статус.

Ровно за неделю до того, как приехали Грачёвы.

3

Павлик Грачёв считал, что он смешнее, умнее, сообразительнее и сильнее всех своих сверстников, но вся штука в том, что он их никогда не видел.

Родился Павел Сергеевич (так любил называть его отец) в деревне со странным, но зато коротким названием Егра, через четыре года после миграции его родителей с большой земли. Родился в точно положенный срок, словно сверяясь по часам, без лишней суеты, криков и осложнений. Хотя нет, повредить что-то в матери он всё же умудрился, но местные бабки сёстры Дубцовы, быстро её отпоили своими народными настойками, так что это не считается.

Ходить начал рано и сам же за это поплатился. В дверной косяк, разделяющий кухню и комнату, отец Павлика периодически вставлял полуметровую деревянную перегородку, которую взрослые могли перешагнуть, и которая отделяла их сына от печки, подпола, оставленных на столе ножей и других многочисленных опасностей. Всё бы было хорошо, но он не учёл, что человеком правит любопытство, даже если этот человек в человека не успел сформироваться. Так что, сам не осознавая как, Павлик пришел к выводу, что недостающий для преодоления преграды рост можно компенсировать металлическим горшком, если его перевернуть и использовать как подставку.

И вот достигнута заветная кухня. Но, вслед за секундной радостью победы, последовал удар головой об пол, да выбитый передний зуб, который упорно отказывался отрастать еще четыре года. Хотя это и к лучшему, как позже убедил себя подросший мальчик, ведь сверстники сразу же зауважают боевого парня… если он их, конечно, когда-нибудь встретит.

Мать лежала перед ним на железной кровати, укрытая тремя одеялами.

Бывшая Марина Алексеевна, а ныне – мама Марина, умерла ночью, тихо и в беспамятстве.

Раньше, ещё в той жизни, она была самой обычной девушкой, которую легко можно облачить в шаблонную фразу «Серая мышка». Но при этом она оставалась довольно милой, стройной и аккуратной.

Когда ей исполнилось двадцать пять, ровно в свой день рождения, во время посиделки со своими не многочисленными друзьями, у неё заболел живот. Так как Марина, даже в сознательном возрасте, боялась врачей (хотя для себя она заменила слово «страх» на «недоверие»), то и с этой, новоявленной проблемой решила справиться сама. Гости ушли. Она, съев, для верности, шесть таблеток активированного угля, и поставив очищающую клизму из ромашкового отвара, улеглась спать, с мыслью, что прошёл четвертак, а мужа всё как и не бывало. Наутро ещё остались слабые отголоски боли, но к обеду всё прошло.

«Нет человека – нет проблемы» – говаривал в своё время один деятель истории. Так и Марина, неосознанно перефразировав на «Боль», стёрла этот инцидент из своей памяти, забив освободившееся место, другими, более важными бытовыми делами. Но проблема забываться не торопилась и худенькая девушка начала толстеть. За год, свои «сорок три» она умножила в полтора раза, затем, наконец, чуть снизила скорость, но в итоге, к моменту переселения в Егру она стабильно весила восемьдесят пять.

И теперь, огромной мёртвой массой предстала перед сыном.

Павлик вышел в сени.

Он знал, что всё так закончится, но при этом упорно верил, что мать либо поправится сама, либо вернётся отец (в этом он тоже не сомневался) и найдёт способ излечить болезнь.

Так что теперь их сын оказался неподготовленным.

Надо всё обдумать.

Есть два варианта развития событий, первый – сесть напротив матери и судорожно пытаться найти решение, второй – заняться повседневными делами и оно само тебя найдёт. Он не знал, как поступили бы сверстники, но при этом понимал, что есть определённый распорядок дня, который нельзя нарушать.

Павлик достал большую кастрюлю, насыпал в неё отрубей, из оцинкованного короба, нарезал туда картошки с морковью, залил тёплой водой и пошел с ней в конюшню.

Лошадей Грачёвы не держали, но построенная ещё прадедом Марии небольшая конюшня, на три головы, имелась. Теперь её переоборудовали под копытных меньшего размера. Купили двух коз, назвали Белкой и Стрелкой, подселили к ним десяток безымянных куриц, одного петуха и законно стали считать себя деревенскими жителями.

В первые дни, когда мать уже не смогла ходить, и Павлику пришлось самому доить коз, Белка с заведомым упорством не хотела его к себе подпускать. Но потом, распухшее от молока и рвущее изнутри вымя, заставило её пересмотреть своё мнение «о чужих» и отношения наладились. Теперь каждый был занят своим делом – она жевала принесённый завтрак, он, сидя на маленьком деревянном стульчике, дёргал за сосцы, пуская струйки молока в пластмассовое ведёрко, предварительно накрыв его марлей.