Несколько предварительных комментариев. 1) На указанный период приходится война со Швецией, которую Россия вела по собственной воле с целью захвата Финляндии (что и совершила). Потери от прекращения отношений с этим государством вполне сопоставимы с английскими: в 1803 г. в русские порты прибыло 319 британских судов (с грузом) и 204 шведских.^[454] 2) Общая дезорганизация торговли в период активизации войн антифранцузских коалиций. 3) Затяжные конфликты на юге России (с Ираном и Турцией). Все это отрицательно сказывалось на интересующих нас показателях: и в то же время все это не связано с условиями Тильзитского трактата. Некоторые авторы сравнивают показатели 1806 и 1807 гг., забывая о том, что Александр, руководствуясь правилом «поспешай медленно», закрыл порты только зимой 1807 г., когда навигация уже завершилась, следовательно, и результаты сравнения двух показателей попросту не имеют отношения к делу! Более того: фактический отход от новой политики начался уже через год (!) (в 1809 г.), когда общий торговый оборот по русской внешней торговле вырос на 9,8 млн руб. Эта тенденция продолжилась и в 1810 г., и в 1811 г., и в 1812 г. (8,4 млн руб.).^[455] Напрашиваются вопросы: откуда финансовый кризис и почему сгорела Москва?

Причины кризиса – традиционные для России: инфляция от бездарного управления, непомерные расходы на оборону, долги погрязшего в неразберихе и коррупции правительства, общая дезорганизация в государственных структурах. Доказывая «гибельность» блокады для экономики России, наши исследователи с пафосом сообщали, что курс ассигнационного рубля упал с 80 до 25,2 копеек. Да, упал: только вот 80 коп. – это показатель не 1807, а 1802 года – и начал этот показатель падать задолго до Тильзита и совсем по другим причинам. Главным средством удержания на плаву и пределом сообразительности отечественных экономистов с давних пор было печатанье денег (конечно, ничем не обеспеченное) и набор кредитов. Так с 1786 г. по 1810 г. была выпущена колоссальная сумма – 579 млн рублей.^[456] Да тут еще в 1807 г. и «кормушку» прикрыли: закончились английские подачки за «пушечное мясо» (субсидирование коалиций). Есть сведения, что в 1804–1810 гг. было напечатано 272,5 млн руб. (всего же в 1804 г. было входу 260,5 млн руб.). В 1810 г. внутренний долг достиг 668 млн руб. (в т. ч. по выпуску ассигнаций – 577 млн).^[457] Отсюда резкое повышение цен и банкротство многих банкиров. Были введены новые непосильные налоги. Динамика падения ценности ассигнации была следующей: 1802 г. – 80 коп., 1805 г. – 73, 1806 г. – 67,5, 1807 г. – 53,75, 1811 г. – 25,2.^[458] Четкий тренд, наметившийся до 1807 г., очевиден (он не изменился и после 1812 г.!). К слову сказать, сам кризис в России не закончился с падением «антихриста»-Наполеона, на которого можно было свалить собственную профессиональную бездарность, но продлился до середины 20-х годов.^[459]

Сумма долгов России достигла 100 млн гульденов (82 млн – еще со времен Екатерины II и 18 млн набрали к 1815 г.). Уже в ходе войны 1812 г. Россия вела оживленные переговоры с Англией о списании голландского долга (в итоге расплатились только в 1898 г.!).

Во всех частях управления финансами царил хаос: не было четкого разделения обязанностей между ведомствами, процветало взяточничество, чиновники высшего ранга (к примеру, Д.А. Гурьев /1751–1825/ и М.М. Сперанский /1772–1839/) интриговали между собой (у читателя есть возможность сравнить проблемы той эпохи с современными…). Но главной причиной финансовых затруднений были непомерные расходы на военные цели.

С наступлением в 1807 г. мира в стране проигравшей логики и помраченного здравого смысла расходы на армию увеличились почти в два раза (!): с 63 402 тыс. руб. асс. до 118 525 тыс. в 1808 г. (а в 1812–1814 достигли вообще фантастических цифр). Это беспрецедентный факт в мировой истории и прекрасный показатель отношения Александра к союзу. Любопытно проследить, как менялась динамика расходов на милитарию (без учета морского министерства) в военное и в относительно мирное время: 1804 г. – 41 942 тыс. руб., 1805 г. – 43 184, 1806 г. – 44 304, 1807 г. – 63 402, 1808 г. – 118 525, 1809 г. – 112 279, 1810 г. – 127 936, 1811 г. – 122 414, 1812 г. – 160 843, 1813 г. – 264 792, 1814 г. – 278 775.^[460]

А теперь сравним увеличение расходов на армию (55,1 млн руб.) и недобор от таможни (показатели 1807 и 1808 гг., соответственно, – 9 134 тыс. руб. и 5 523 тыс.), т. е. 3,6 млн руб. Так становится совершенно очевидным, от чего казна страдала больше. Кстати, эти потерянные для казны 3,6 млн и есть наши «23,1 млн» (уменьшение годового торгового оборота), которыми пугали читателей отечественные авторы-пропагандисты: якобы именно эта разница так гибельно сказалась на бюджете. Просто исследователи не учли, что доходы казны от таможни и общие показатели оборота – вещи неравнозначные (одна является процентом другой). Это также несопоставимо с долями других видов поступления в казну: подушная подать – 48,4 млн, питейный доход – 34,2 млн (!), соляной – 7,7 млн.^[461]

В подробном докладе царю от 8 декабря 1809 г. сам канцлер Н.П. Румянцев писал, что главная причина финансового кризиса кроется отнюдь не в разрыве торговли с Англией, а в расходах на оборону и в бездумном печатанье денег. Среди прочего канцлер отмечал: «…я полагаю, что понижение нашего курса отнюдь не по разрыву с Англиею случилось, но по тем издержкам, которые, вероятно, потребовали скоропостижного умножения ассигнаций…»^[462] Таким образом, второе лицо в государстве фактически провело исследование сходное с моим уже тогда (200 лет назад), причем, располагая всей полнотой информации, канцлер сформулировал сходный вывод! Румянцев даже попытался использовать ситуацию и создать национальную торговлю (идея акционерных обществ – «домов»), но не успел: Александр I оказался слишком нетерпелив в своем стремлении начать новую агрессию.

Итак, мы видим, что ответственность за российские экономические проблемы просто свалили на кого было удобнее. Говоря о спаде оборотов внешней торговли, исследователи не обращают внимания еще на одну важную деталь. Если в 1808 г. показатели упали на 23,1 млн руб. сер., то уже в 1804 (до блокады!) произошло аналогичное снижение с 59 млн (1803 г.) до 51,7 млн руб., а в 1805 г. – с 60,7 млн до 49,6 млн: т. е. мы снова встречаемся с тенденцией, трендом, который показывает скачкообразную линию развития торговли.

Теперь несколько слов о том, как присоединение к блокаде Англии сказалось на российском населении и промышленности. Подавляющая часть населения, крестьянство, только выиграло от присоединения к блокаде. На провинциальном дворянстве новая ситуация практически не отразилась. В России тогда было всего примерно 4,4 % городских жителей, причем можно было бы теоретически причислить к «пострадавшим» только лиц высокого достатка, обитающих в крупных городах северного портового региона (Петербург и Рига) и отчасти богатых москвичей. Это еще меньший процент. Они лишились (весьма ненадолго и не полностью) некоторых атрибутов «бездуховной» роскоши, введенных Петром I (сократились поставки кофе, экзотических фруктов и т. д.); уменьшились поставки колониального сахара (зато в годы блокады появились заменители, в т. ч. сахарная свекла, которую начали широко выращивать в лесу Фонтенбло под Парижем). Да, например, обанкротилась некая мелкая фирма «Цукербекер» и немного пострадал банкирский дом Клейна (Рига), но ведь они не имели даже и отдаленно того значения в структуре российской экономики, какое сейчас имеют для своих стран, к примеру, Сбербанк, BNP Paribas и HSBC Holdings plc. Несколько более серьезной проблемой было прекращение вывоза древесины и пеньки в прежних масштабах.

А что есть «всеобщее недовольство»? Во-первых, речь может идти лишь о грамотной части высшей аристократии, во-вторых, возмущенные возгласы начались еще до прекращения торговых отношений с Англией: они носили более политический, петушино-самодурственный (реваншистский) характер – особенно против самого Тильзитского мира, который считали «позорным»,^[463] и на который позже стали валить все финансовые затруднения (но ведь в Тильзит Наполеона привели сами же эти самодуры своей собственной агрессией!). Кроме того, по воспоминаниям одной осведомленной придворной дамы, «английский кабинет тайно работал для возбуждения всеобщего неудовольствия».^[464] Помимо этого, раздражение (у определенной, отсталой части общества) против любых действий Александра вызывали его со М.М. Сперанским реформаторские проекты.

Примечательно, что многие купцы были очень довольны своими доходами в годы присоединения к блокаде. Вот, к примеру, свидетельство украинского купца: «С 1807 г. после Тильзитского мира правительством запрещен был ввоз большой части заморских товаров, потребность в коих заменили русские, через что торговля украинская начала увеличиваться и с 1807 года по 1812 год приняла довольно обширный размер. С сего времени началось и мое непосредственное влияние на дело. В 1808 году, на Ильинскую, в первый раз было товаров наших вывезено на 50 тысяч, а прежде бывало на 20 или 25 тысяч».^[465]

Вопрос о влиянии блокады на производство весьма интересен и показателен: в данном случае присоединение к общеевропейскому проекту Наполеона оказало на Россию самое положительное влияние. Вот несколько репрезентативных цифр по промышленности. Хлопкоткачество: 1804 г. – выработано 6 млн аршин ткани и имелось 8181 рабочих, а 1814 г. – 26 млн и 39 210 рабочих: и это не смотря на войну и разруху! Общее число фабрик всех отраслей в 1804 г. – 2399, рабочих – 95,2 тыс., а в 1814 г. – 3731 и 170,6 соответственно. Производство сахара, не меняющего показателя с 1801 по 1805 гг. (0,2 тыс. пудов),^[466] к 1809 г. подскочил до 1 тыс. пудов! Резко увеличилась добыча соли на юге и в северо-восточных районах. Колебания показателей добычи черных и цветных металлов не существенны. Но, к сожалению, пока у нас нет достаточно широкой базы исследований по всем отраслям и промышленным регионам. Общие же показатели свидетельствуют о положительном влиянии блокады, хотя и не долгой по своему реальному времени действия.

Приведу еще одно свидетельство современника (специальная аналитическая записка первой половины 1810 г.): «Суконные фабрики никогда возникнуть не могли, затрапезы, шелковые материи, холст, полотна и прочие ткани, которые едва стали размножаться, как и подавлены английским рукоделием. С трудом начали оправляться по пресечении с ними торга. Ситцевые и набойчатые фабрики ту же имели участь».^[467] То есть автор полностью поддерживает прекращение торговли с Англией и категорически заявляет о том, что это выгодно и необходимо для отечественного производства! Другой современник событий, С.Н. Глинка, рассказывая о беседе с графом Ф.В. Ростопчиным (вероятно, в конце 1809 года), сообщает: «фабрики наши и мануфактуры оживились», причем Ф.В. Ростопчин с ним полностью соглашается.^[468]

Продолжение разработки данных на микроуровне (по отдельным регионам и отраслям) позволит уточнить выводы о влиянии блокады на российскую промышленность. Подводя итоги, мы видим, что, конечно, тема нуждается в дальнейшем всестороннем изучении, но уже сейчас понятен общий вывод о позитивном влиянии блокады Англии.

Отмечу, что еще академик Н.М. Дружинин (1886–1986) в свое время пришел к такому мнению: «…огромное значение имел этот период для усиления самостоятельной национальной индустрии. Отгороженная от Англии высокими таможенными барьерами, русская мануфактура широко использовала создавшееся политическое положение».^[469]

Как бы продолжая мое исследование 2001 года и во многом подтверждая мои выводы, в 2011 г. Н.Н. Трошин выступает с докладом со следующим выводом: «Таким образом, рассмотрение изменений импортных и экспортных цен позволяет сделать вывод о том, что негативное влияние континентальной блокады на условия российской торговли ограничивается фактически одним 1808 г. Начиная с 1809 г. и вплоть до выхода России из режима континентальной блокады в 1812 г. условия торговли значительно улучшились и не претерпевали значительных колебаний. К тому же негативное влияние было вызвано не столько разрывом торговых отношений с Англией, сколько действиями английского военно-морского флота на торговых коммуникациях».^[470]

О.В. Соколов в публикации 2012 года использует мою концепцию (без ссылки на автора) и подтверждает мой тезис о том, что крах финансов России произошел отнюдь не по причине присоединения к блокаде, а из-за «громадной денежной эмиссии, которая производилась в эпоху Александра I. Начиная с 1805 г. бумажные деньги стали печатать тоннами».^[471] Тот же О.В. Соколов обращает внимание, например, и на то, что практически все, например, московские фабрики и производства были «ориентированы исключительно на внутренний рынок»:^[472] то есть потерь от прекращения торговли с Англией (причем, как мы уже знаем, временного и мнимого) понести не могли.

В итоге мы можем и должны заключить, что экономические факторы (и, в первую очередь, – присоединение России к континентальной блокаде Англии) не могли стать главной причиной войны.^[473] Они не были основанием ни финансового кризиса, ни фактического отказа российского правительства в 1809 г. от выполнения условий союза, касающихся континентальной блокады. И даже отдельные негативные черты блокады не имели столь принципиального значения, чтобы начинать новую мясорубку. Россия еще слишком мало была интегрирована в еврорынок. Решающими причинами войны оказались импульсы предыдущих столкновений (политического свойства) и новая конъюнктура. Судя по всей массе документов, видно, что для Александра I Тильзит был лишь вынужденной передышкой, средством для накопления сил для новой войны.^[474] Об отношении к делу французской стороны я уже говорил.

Влияние блокады в европейском масштабе было двояким. С одной стороны, отчасти следуя логике ее исполнения, Франция втянулась в Пиренейскую войну^[475] и конфликт с Россией, была вынуждена аннексировать владение родственника Александра – герцогство Ольденбургское (правда, предложив в качестве компенсации Эрфурт, о чем авторы-пропагандисты не упоминают) и присоединить (в 1810 г.) Голландию (голландцы получили прогрессивный Гражданский кодекс и… фамилии). С другой стороны, был дан мощный импульс для развития национальных индустрий и путей сообщения; создана база для более тесной интеграции европейских экономических областей. И если бы не спасительные действия Австрии (пятая антифранцузская коалиция 1809 г.) и России (шестая антифранцузская коалиция 1812 г. /1812–1814 гг./), то Англия, действительно испытывавшая серьезные трудности, вероятнее всего, проиграла бы борьбу с Наполеоном.

Еще и еще раз повторяю, что необходимо понять суть того момента: либо через экономические катаклизмы Британия перестает негативно влиять на торговлю континентальных государств и прекратит спонсировать антифранцузские, по сути дела, интервенционистские коалиции (только поражения которых и дали возможность Наполеону перейти от паллиативных мер к столь глобальному проекту), либо случится то, что произошло в 1815 году, но раньше, т. е. с большими потерями в плане исторического развития Франции. Тогда действовала формула: либо так – либо никак.

Основная проблема Франции и Наполеона (в смысле эффективности блокады Англии) заключалась в неразвитости национальных индустрии и колониальной торговли европейских стран, слишком долго сидевших на «игле» зависимости от английских колониальных товаров и продуктов британской мануфактуры; в нежелании этих стран осознать и изменить эту ситуацию, но вместо этого – лишь продолжать прежнюю войну с Францией; в амбициях их правителей (примеры: Австрия в 1809 г. и, особенно, Россия и Александр I во все годы). Иными словами, прекратить коалиционную феодальную экспансию Наполеон мог, только перекрыв канал их материального обеспечения. Но это можно было сделать (не имея достаточно сильного флота) лишь экономическим путем такого формата, который при тогдашней конъюнктуре был трудновыполним. Причем возможность самого появления подобного глобального проекта была дана самими союзниками по антифранцузским коалициям.