10. Данный указ будет сообщен нашим министрам внешних сношений, королям: испанскому, неаполитанскому, голландскому и этрусскому (имеется в виду Этрурия – прим. мое, Е.П.) и прочим нашим союзникам, подданные которых, подобно нашим являются жертвами несправедливости и варварства морского законодательства Англии.

11. Нашим министрам внешних сношений, военному, морскому, финансов, полиции и нашему почт-директору предписывается, каждому в своей области, исполнение данного указа.

Наполеон^[435]

Именно под этим подписывался царь Александр I, парафируя соответствующую статью Тильзитского мира. Хотя новый порядок назывался «блокадой», фактически, он таковым не являлся. Суть была в ином. Это европейские гавани были блокированы английскими крейсерами. «Море я хочу покорить силою суши» – концептуализировал Наполеон.

В отличие от подобных примеров в истории XX века, когда определенная сторона мешала вражеской стране импортировать товары с целью парализовать ее индустрию, в 1806 году император рассчитывал сделать прямо противоположное: закрыть рынки сбыта английской продукции, что вызвало бы кризис перепроизводства, безработицу, банкротства, подорвало бы государственный кредит и вызвало социальные волнения. После чего он надеялся, что британский кабинет запросит мира.^[436] На британских же островах официальная пропаганда пыталась всячески показать нереалистичность опасности. Действительно, если английский национальный долг в 1802 г. составлял около £ 500 млн (даже в 1914 г. он не доходил до 600 млн), то, что касается объема торговли с различными континентами, ситуация виделась не столь угрожающей. В 1803–1805 гг. континентальная Европа поглощала лишь 33 % британского экспорта, США – 27 %, прочие партнеры (главным образом, колонии) – до 40 %. Но потеря и этих 33 % еврорынка была весьма ощутимой, особенно, если учесть, что импорт жизненно необходимых злаков и сырья также прекратился, а кредит английских бумажных денег (выпущенных в 1797 г.) был неустойчив.

Итак, впервые в истории континент был почти полностью закрыт для Англии. Но в это же время ей был открыт широкий доступ к новому рынку – в Бразилии (куда временно переселился португальский двор). Тем не менее с июля 1807 г. по июнь 1808 г. объем общего английского экспорта упал на 20 % по отношению к предшествующему показателю! Таким образом, удар был нанесен весьма сильный.

Надо сказать, что не все страны единовременно присоединились к новой системе. В последующие за обнародованием постановления 7–8 месяцев оно действовало лишь во Франции и Италии. Так как Великая армия воевала в Польше, то германское побережье не контролировалось. Даже и в дальнейшем таможня этих регионов была поставлена из рук вон плохо, а главное: контрабанда и ее первейшая спутница, коррупция, получили значительное развитие. К примеру, через небольшой датский порт Тонниген-на-Эдере и далее Гамбург поток нелегальных товаров распространялся во все концы Германии (весна 1807 г.).

Контрабанда была также распространена в Голландии и Испании. Дания, Швеция, Россия, Португалия и США до поры до времени оставались нейтральны или в традиционном союзе с Англией. Причем за первое полугодие 1807 г. британский экспорт даже достиг уровня немного более высокого, чем за соответствующий период 1806 г. (один из самых удачных). Ситуация стала меняться с победой Наполеона при Фридлянде и заключением Тильзитского мира (июль 1807 г.). Россия, Пруссия и Австрия официально прекратили торговые отношения с Англией. Но и здесь не все так просто: Александр дождался окончания навигации 1807 г., т. е. реально российские порты закрылись лишь в 1808 г. (и так, в щадящем для Англии режиме на практике продолжалось до 1809 г., после чего Александр стал постепенно отходить от принципов системы, а новый тариф 1810 г., фактически направленный против импорта французских предметов роскоши, стал вызовом французской промышленности и Наполеону лично).

Уточню, что по условиям Тильзитского договора Россия должна была присоединиться к блокаде Англии в том случае, если последняя отвергнет мирные предложения (что и случилось).

Отношение обеих сторон к этим соглашениям лучше всего можно проиллюстрировать следующими документами. Так, в письме к матери Марии Федоровне (в сентябре 1808 г.) Александр, естественно, по-французски, сообщал: Тильзит – это временная передышка для того, чтобы «…иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства, наши силы. Но мы должны работать над этим среди глубочайшей тишины, а не разглашая на площадях о наших вооружениях, наших приготовлениях и не гремя публично против того, к кому мы питаем недоверие».^[437] Для сравнения приведем два высказывания Наполеона. 14 марта 1807 г. он пишет Ш.М. де Талейрану: «Я убежден, что союз с Россией был бы нам очень выгоден».^[438] И уже после заключения мира Наполеон наставляет генерала, ставшего посланником Франции при русском дворе А.Ж.М.Р. Савари (1774–1833): «…если я могу укрепить союз с этой страной и предать ему долговременный характер (et y faire quelque chose de durable), ничего не жалейте для этого».^[439]

Только 7 ноября (через четыре месяца после Тильзита) была издана декларация о разрыве дипломатических отношений России с Англией, причем российский посол граф С.Р. Воронцов (1744–1832) даже не покидал Лондона (!), демонстрируя несерьезность этих мер. 9 ноября вышел указ о наложении эмбарго на британские суда. До первого апреля 1808 г., когда посол Франции в России А. де Коленкур был вынужден проявить настойчивость, появился лишь указ о частичном (!) запрещении ввоза английских товаров (таким образом, все упоминания местных авторов-пропагандистов о фактическом присоединении России к блокаде Англии сразу после подписания мира в 1807 году – это ложь). И только 28 августа 1808 г. последовал декрет о конфискации любого королевского судна. Но и это на практике не выполнялось. Про прекращение же почтового обмена и речи идти не могло.

Продолжим. Английский Королевский флот с целью запугать Данию предпринял неожиданную атаку ее портов. Но эффект был прямо противоположным: эта скандинавская страна присоединилась к Наполеону, после чего в английском «лагере» оставалась только Швеция.

На берлинские тезисы Наполеона британский Тайный совет ответил в ноябре 1807 г. указами, предписывающими всем нейтральным судам заходить в Лондон, на Мальту и в другие британские порты для освидетельствования груза и получения за огромный налог разрешения на дальнейшее движение. На это Наполеон парировал изданием первого Миланского декрета от 23 ноября (1807 г.), по которому все суда, побывавшие в английских гаванях, должны были быть арестованы, а по второму (7 декабря) – денационализировались корабли, уплатившие Англии налог. Вот основные положения миланских декретов:

«1. Всякое судно, какой бы нации оно ни принадлежало, подвергшееся досмотру английского корабля или подчинившееся требованию захода в Англию… тем самым теряет свое подданство, утрачивает гарантию своего флага и признается английской собственностью.

2. Такие суда… вошедшие в наш порт или в порт наших союзников или же попавшие в руки наших военных кораблей или наших каперов, подлежат конфискации.

3. Британские острова объявляются в состоянии блокады, как с суши, так и с моря…

4. Эти меры, являющиеся только справедливой отплатой за варварскую систему, принятую английским правительством, употребляющему свое законодательство алжирскому, не будут действительны для всех наций, сумевших заставить английское правительство уважать их флаг…»^[440]

Эти постановления были явно обращены к США. И обстоятельства, кажется, складывались удачно: после обстрела американского фрегата «Cheasapeak» (22 июня 1807 г.) английским адмиралом Беркли, президент Томас Джефферсон (1743–1826) распорядился запретить Королевскому военному флоту входить в территориальные воды США. Союз с Америкой был необходим Бонапарту, но ряд издержек фактически сорвали его. 18 сентября 1807 г. Наполеон приказал конфисковать английские грузы, находившиеся на нейтральных судах. В этой ситуации Джефферсон решил поостеречься и временно оставить на рейде некоторые корабли дальнего плавания. Но Наполеон был вынужден отреагировать более жестким Байонским предписанием от 17 апреля 1808 г., по которому любое американское судно, зашедшее в имперский порт, объявлялось собственностью Франции.

Однако полностью прекратить торговлю с Англией было сложно. Воюющие стороны раздавали лицензии даже вражеским судам. Англичане начали с разрешения на ввоз хлеба, леса, пеньки и дегтя. Париж дал добро на частичный ввоз по лицензионному режиму индиго, кошенили, рыбьего жира, дерева с островов, кожи и т. д. (и на экспорт материй, шелков, сукон, вин, водки, сыра и др.). Начиная с 1810 г. импорт колониальных товаров продолжает оставаться теоретически запрещенным, но реально происходил при уплате огромных пошлин. Декрет от 5 августа 1810 г. постановил на желтый песок пошлину в 300 франков, на очищенный сахарный песок – 400, на чай – от 150 до 900 в зависимости от места происхождения, на кофе – 400, на какао – 1000, на кошениль – 2000, на перец белый – 600, на черный – 400, на корицу обыкновенную – 1400, на корицу первого сорта – 2000, на хлопок – от 600 до 800 франков (по разнице в происхождении). Но важнейший запрет на ввоз британского хлопка отменен не был: соответствующие грузы конфисковывались и сжигались. Причем часто это обставлялось весьма зрелищно: на центральных площадях публично уничтожались целые горы нелегальных товаров.^[441]

Зато по мере постепенного отхода России от исполнения условий Тильзитских договоренностей (под маркой торговли с судами «нейтральных стран», т. е., когда британские товары перевозились под, к примеру, американским флагом), в 1809 г. Англия достигла более высокого уровня торгового оборота: на 43 % выше, чем в 1808 г. (на 21 % превосходит лучший показатель – 1802 г.).

Несколько слов об историографии темы континентальной блокады. Во Франции в последние десятилетия получила распространение точка зрения, что блокада стала предвестником и даже неудавшейся попыткой создания «общего рынка», «Малой Европы»,^[442] но это все же некоторая модернизация. В начале девятнадцатого века была качественно иная ситуация: эпоха формирования национальных государств, с первостепенными потребностями национальной буржуазии, и любая унификация (тем более насильственная) форм международных надгосударственных финансово-экономических систем (современная глобализация) была весьма осложнена. Блокада была глобальной по своей сути, но отнюдь не глобалистическим явлением. У Наполеона существовала идея (и не более) «европейской федерации» (что в итоге и осуществилось с ходом Истории), но, промульгируя берлинский декрет, он не думал о глобализации в современном смысле этого слова. Более того, этими своими мыслями о федерации он поделился лишь на о. Святой Елены, т. е. post factum. Хотя, безусловно, влияние наполеоновских войн в целом сыграло формирующую роль для Новой (то есть обновленной) Европы. Отметим, что большинство западных историков поддерживают мнение о положительном влиянии блокады на национальные экономики континентальных стран.

Основной тезис советской догматической историографии вполне определенно сформулирован одним из т. н. «монополистов» темы, Л.Г. Бескровным: «…заключенный в Тильзите мир таил в себе противоречия, которые неизбежно должны были привести к новой войне с Францией. Самое главное заключалось в том, что участие в континентальной блокаде несло России разорение».^[443] Такая формулировка прекрасно вписывалась в стройную, хотя совершенно научно не обоснованную схему «справедливой войны», господствовавшей в отечественной историографии тех лет.

Надо сказать, что до упомянутого моего доклада в МГУ проблема специально не поднималась уже 60 лет (исключая историографическую статью В.Г. Сироткина)^[444] – со времени М.Ф. Злотникова, работавшего над книгой, но не закончившего ее (частично вышла не в авторской редакции в 1966 г.). В наиболее значительной монографии последних лет (Н.А. Троицкого) столь важному вопросу посвящено всего два небольших абзаца, в которых шаблонно и без проверки повторены ошибочные тезисы прежних авторов (про «финансовый крах» вследствие присоединения к блокаде и т. д.).^[445]

Однако не всегда в нашей историографии господствовала подобная интерпретация событий. В ряде работ либерально-буржуазной и ранней марксистской историографии говорилось о неоднозначности влияния присоединения к континентальной блокаде на российскую экономику,^[446] и даже о ее положительном вкладе в развитие капитализма.^[447] Но в 1931 году товарищ Предтеченский А.В. выпустил статью, где объявлялось, что прекращение торговых отношений с Англией принесло лишь разорение и не оказало существенного влияния на капитализацию производства.^[448] Какой-либо развернутой аргументации приведено, однако, не было, что не помешало его точке зрения стать доминирующей в развитии всей дальнейшей историографии.

А.З. Манфредом был поднят вопрос о самой теоретической возможности, реалистичности достижения целей континентальной блокады. По его мнению, объединение всех стран для экономического удушения Англии было химерой.^[449] Действительно, реализация этого предприятия в силу неразвитости национальной промышленности представляется затруднительной. Однако почему-то никто не обращает внимания на немаловажный фактор времени, лимита терпения. За какой срок Наполеон рассчитывал на успех предприятия? Об этом у нас нет документальных свидетельств, зато есть сведения о реальном влиянии блокады на внутриполитическое положение Британии.

Англия пережила два острейших кризиса (в 1808 и 1811 гг.). В первом квартале 1808 г. доходы от экспорта упали с 9 000 до 7 244 фунтов стерлингов; во втором – с 10 754 ф. ст. за тот же период 1807 г. до 7 688 ф. ст.^[450] Серьезный упадок переживала суконная промышленность. Прекращение товарообмена с Балтикой привело к повышению цен на лен. В мае из-за усиления дороговизны начались серьезные народные бунты в Ланкашире. В августе – сильно активизировался процесс девальвации фунта. Но в 1809 году временно спасла положение Австрия, объявившая войну Франции. Зато кризис 1810–1811 гг. стал самым тяжелым за предшествующую двухсотлетнюю историю Англии! В 1810 г. обанкротился крупный банк Бриквуд: и это вызвало банкротства значительной части провинциальных банков. Вскоре последовало банкротство банка Голдсмита, а самоубийство его самого вызвало панику среди коллег. Отмечу, что лишь в 1810 г. случилось 1799 банкротств.^[451] Современники вспоминали, что свержения режима (!) ждали со дня на день. Ситуация обострилась движением луддитов, а движение «за мир» собрало 30 000 подписей.^[452] 11 мая 1812 г. был убит премьер министр Спенсер Персиваль (1762–1812). Однако благодаря маниакальной зависти к Наполеону русского царя Александра, британскую олигархию спасла Россия – вернее, русские крестьяне и солдаты, зачастую ценою собственной жизни.

Итак, в конце 1807 года Россия формально начала выполнять условия Тильзита. Все авторы наперебой повторяют числа «67,6 и 44,5 млн руб.»^[453] (уменьшение объемов внешней торговли в 1808 г. по сравнению с предшествующим 1807 г.) и фразы о «тяжелом положении», «пороге финансового краха» российской экономики (с этим связывают недобор в бюджет таможенных пошлин, упадок производства и даже падение курса рубля). И как следствие этого – отказ Александра от «гибельной политики», который и спровоцировал конфликт. С моей точки зрения, подобный подход не только односторонен, но и контрфактичен – попросту ложен.

Постараемся разобраться документально, по первоисточникам, с цифрами в руках: что же все-таки значили эти 23,1 млн руб. потерь для казны, как это отражалось на населении, на промышленности, на курсе рубля? Мы считаем рациональным разделить тезис о «пороге краха» на два подпункта: финансовый кризис и экономические затруднения; нам также необходимо выяснить их природу.