– А за Муху я тебе ща в лобешник закатаю, понял, чайник? – отозвался Мухин. – Ты что, забыл, с кем разговариваешь? Знай, сверчок, свой шесток! Или совсем нюх потерял? Так ты мне гляди, я тебе быстро напомню, как надо к дедушке обращаться!

Но Ковальчук прервал его словоизлияния:

– Ладно, после смены разберёшься.

И хмуро бросил тебе:

– Давай не задерживай, лезь в машину.

Перебираясь через борт раздолбанного ЗИЛа, ты думал о том, что, если нохчи, не дай бог, снова спустятся с гор, тебе будет непросто удержаться от искушения в первом же бою всадить несколько пуль в спину Ковальчуку. А заодно и Мухе. Не ты первый; по слухам, подобное случалось не раз. И многим сходило с рук…

Дедовщина – явление не новое, и тебе на гражданке, конечно же, приходилось слышать о ней. Однако то, с чем ты столкнулся в армии, превзошло все ожидания.

Это была чёткая, давно установившаяся система угнетения сплочёнными «дедами» разобщённого и растерянного молодняка. Любые попытки отступить от неё карались беспощадно, с изощрённой жестокостью. То подобие дисциплины и порядка, которое ещё сохранялось в российской армии, держалось исключительно на кулаках старослужащих. Офицеров это устраивало, поскольку избавляло от лишней работы.

Ты помнил о случае с ефрейтором Серовым. Тот недавно прибыл из «учебки»⁹ и, будучи парнем крепким, не пожелал подчиняться. Понадеялся на свои силы; а зря. Несколько раз «деды» толпой избивали его. Серов, оклемавшись, затем вылавливал их поодиночке – и производил расчёт аналогичным способом. Из нарядов ефрейтор не вылезал. Спать по ночам ему не давали: стоило парню закрыть глаза, как в него тотчас летел чей-нибудь сапог или припрятанный с вечера булыжник. Попробуй доищись в темноте, кто это сделал! Трудно сказать, сколько времени могла продолжаться травля. Но всё закончилось неожиданно быстро.

В ту ночь ты проснулся от топота, криков, ругани. Некоторое время не мог сообразить, что произошло. На тревогу было не похоже: оружия ни у кого не наблюдалось, только дежурный старлей отчего-то испуганно матерился, да «деды» шушукались по углам.

Двое «молодых» торопливо растирали тряпками по полу тёмную лужицу крови.

Вскоре тебе рассказали, что произошло. Кто-то из старослужащих перестарался – заделал борзому ефрейтору табуреткой по голове, когда тот мирно спал.

Серова с сотрясением мозга и поломанным носом увезли в госпиталь.

Виновного искали не очень усердно. Всё потихоньку спустили на тормозах, не поднимая лишнего шума. Ни ротному, ни комбату не хотелось нареканий из-за этого ЧП.

Не существует для людей общих законов; есть лишь их иллюзия. Это ты очень хорошо понял в армии. Прочувствовал на собственной шкуре.

Казалось, ты попал на другую планету. Здесь всё было не так, как в прежней твоей жизни – далёкой, очень скоро превратившейся в нечто сказочное и яркое, до боли неправдоподобное.

Смириться. Другого выхода не существовало. Или разом покончить со всем этим, проломив череп кому-нибудь из старослужащих. Мухину, например. Или Ковальчуку, на него у тебя особенно чесались руки. Пока человеку есть что терять, он чаще проявляет малодушие, чем тогда, когда ему уже не на что надеяться. Даже заяц, загнанный в угол, способен наброситься на волка. Впрочем, есть на сей счёт и более фантастические загогулины – например, индийская сказка про сердце мышонка: волшебник, пожалев трусливого мышонка, сначала превратил его в кота, затем – в пса, а после этого – в тигра; однако кот (пёс, тигр) продолжал бояться всего на свете, потому что у него в груди продолжало биться сердце робкого мышонка…

Увы, ты сейчас подобен этому мышонку. Ведь если взбунтуешься и покалечишь кого-нибудь из «дедов», тогда – к гадалке не ходи – тебе светит дисбат. Или «зона». Тоже ничего хорошего. Значит, надо терпеть, оставив всё как есть. Стиснуть зубы и терпеть. Мир неправилен, несовершенен, этого не изменить, но можно понять и привыкнуть. Приладиться по мере возможности.

Так думал ты, трясясь в караульном ЗИЛе и – с переменным успехом – пытаясь отогнать сон… Ещё полтора года. Даже немного меньше. А потом – все радости жизни будут к твоим услугам. Это кое-чего стоит, как ни крути, ведь жизнь закончится не завтра.

А ЗИЛ знай себе ехал и убаюкивал, мерно урча движком; как назло, ехал и убаюкивал, зараза такая, тебе нельзя было спать, ты прекрасно понимал это, но хотел слиться с тёплой ночной темнотой и не имел сил бороться с неотступным желанием, и уже не пытался бороться с ним, поскольку ничего не мог с собой поделать… Ты наверняка уснул бы – однако внезапно кто-то стал тормошить тебя за плечо и тихо прошептал на ухо:

– Серёжа.

Голос был удивительно ласковый, мягкий, грудной.

Ты даже не сразу сумел понять, что произошло. Однако мгновенно встрепенулся:

– А? Что?!

– Серёженька, – повторила Мариам тихо, – тебе не плохо?

– Да нет, я просто курил тут и… как-то ушёл в свои мысли.

Это была она.

Прошлое мгновенно отпустило тебя, рассыпалось, исчезло.

Зябко обхватив себя руками за плечи, перед тобой стояла Мариам. Материальное воплощение твоих желаний. Добрая богиня сегодняшнего дня.

– Ой, а я уже не знала, что и думать, – сказала она. – Вижу: стоишь, прислонился к забору, и глаза закрыты… Я так испугалась!

– Нет-нет, всё нормально, я хорошо себя чувствую, не бери в голову, – ты смущённо улыбнулся. – В самом деле, как-то устал я сегодня.

– А-а-а, – понимающе протянула она, склонив голову набок, и в её глазах зажглись лукавые огоньки. – Ну, тогда идём спать.

Мариам легонько взъерошила ладонью твои волосы: словно внезапным сквознячком обдало. И повела тебя – по двору, а затем по дому – до самого дивана, крепко поддерживая за талию: то ли твои уверения в хорошем самочувствии прозвучали недостаточно убедительно, то ли воспоминания о недавней близости вызвали у неё новый прилив нежности. Затем, усадив тебя на диван, она принялась покрывать поцелуями твоё лицо. После этого сняла с тебя рубашку и брюки, шепча что-то ласково-неразборчивое.

Вокруг стояла кромешная темнота. Понятное дело: ночь, а свет в доме никто не зажигал.

«Не следует ждать от жизни слишком многого», – мысленно убеждал ты себя. И вместе с тем понимал: того, что произошло между вами, уже слишком много. Что станется с тобой дальше, не всё ли равно, заглядывать в будущее ты не пытался. От неминуемого не убережёшься. Как говорится, не радуйся нашедши, не плачь потерявши. А совсем ничего не ждут от жизни только покойники.

Мариам уложила тебя в постель и сама легла рядом. Ты прижался лицом к её груди; а она стала гладить маленькой ладошкой твои волосы, и было в этом поглаживании нечто очень успокаивающее, почти материнское.

Ты закрыл глаза; и сразу как-то обмяк, закружился в бархатистой тьме внутреннего космоса, поплыл, поплыл, поплыл, отодвигаясь от всех проявлений материального мира – кроме этой плавно двигавшейся ладошки, кроме тёплой, равномерно поднимавшейся и опускавшейся груди, кроме тихого шелеста дыхания женщины, лежавшей рядом с тобой. И даже не заметил того мгновения, когда явь перелила свою последнюю каплю в глубокую чашу сна.

***

Мариам ночью как в воду глядела: ты действительно заболел. Совершенно неожиданно, безо всяких предварительных симптомов.

Смешно и нелепо. Могло ли это случиться в более неподходящий момент?

Сразу, как только проснулся, ты почувствовал её – скребущую когтистую лапу поселившейся в тебе болезни. Ты через силу открыл глаза, тотчас поневоле сощурившись от струившихся в окно нестерпимо-ярких лучей солнца (оно стояло уже почти в зените). Подушка под твоей щекой была мокрой от пота. Свинцовой тяжестью сдавило грудь, и с каждым вздохом из неё вырывались хрипы.

Некоторое время ты лежал, с досадой прислушиваясь к своим ощущениям. Похоже, поднялась температура. Это вчерашние сквозняки в сарае, будь они неладны!

Вскоре стукнула входная дверь, раздались лёгкие шаги в коридоре, и в комнату заглянула Мариам. На ней поверх домашнего платья был надет всё тот же старый плащ (в нём она обычно хлопотала во дворе по хозяйству). Увидев, что ты не спишь, она улыбнулась и подошла – вся какая-то сияющая, необыкновенно похорошевшая. Поцеловав тебя в висок, сказала:

– С добрым утром. Как спалось на новом месте?

– Прекрасно, – соврал ты, улыбнувшись ей в ответ, и приподнялся на локте. Затем попытался сделать глубокий вздох и вдруг ощутил, как воздух застрял, запершил в гортани; лишь ничтожная его часть дошла до лёгких, но этого было недостаточно – и ты, разразившись сухим кашлем, повалился на подушку.

– Что с тобой? – Мариам присела на край дивана. С озабоченным видом коснулась мягкой ладонью твоего лба – и воскликнула:

– Да ты весь горишь! Сейчас сбегаю к бабке Шуайнат. Пусть придёт сюда, посмотрит, что с тобой.

– Зачем?

– Как зачем? Ты болен, Серёжа.

– Тоже мне, большое дело. От простуды ещё никто не умирал.

– Нет, с этим надо что-то делать. У меня сердце не на месте.

– Ты неправильно говоришь.

– Почему?

– Потому что правильно говорить: душа не на месте.

– А, ну да, конечно, душа, – грустно повторила Мариам. – У меня не на месте и душа, и сердце. Не придирайся, Серёжа. Пойду к Шуайнат. Полежи, я скоро вернусь.

– Может, не надо – к бабке? – ты взял её за запястье и сел на постели, всё явственней ощущая распиравший горло липкий тяжёлый ком. – Что она может? Да и зачем? Ну подумаешь, слегка прохватило меня сквозняком. Ничего страшного, через день-другой всё само пройдёт.

– Даже не спорь, – решительно заявила она. Затем легко высвободила руку из твоих ослабевших пальцев, встала и направилась прочь.

– Погоди, Мариам, – предпринял ты последнюю попытку остановить её. – Говорю же, не стоит разводить панику понапрасну. Я крепкий насчёт болезней, обычно грипп на ногах переношу. Вот увидишь: пройдёт два-три дня – и снова всё вернётся в норму.

– А вдруг это не грипп? Вдруг – воспаление лёгких? В общем, хватит спорить. Я пойду.

– Ладно, не спеши, – обречённо вздохнул ты. – Дай хоть одеться да в сарай перейти.

– Ты что, с ума сошёл? – обернулась она от двери. – С такой температурой – и на холод?

– Но как же… Нельзя, чтобы меня видели в доме.

– И не думай даже подниматься с постели, – отрезала Мариам. – Во-первых, надо быть совсем без Аллаха в сердце, чтобы отказать больному человеку в тепле домашнего очага. Во-вторых, хикими¹⁰ не бывают злыми, и Шуайнат добрая, я её хорошо знаю. Даже если догадается, что у нас с тобой… В общем, никому не расскажет.

Она сняла плащ, собрала волосы в хвост и перетянула их резинкой. Затем снова надела плащ, повязала голову тёмным платком – и, ободряюще кивнув, точно ты был малым ребёнком, страшившимся оставаться дома в одиночестве, исчезла за дверью.

А ты лёг на бок и, натянув одеяло до самого подбородка, закрыл глаза. Странно, даже этот короткий разговор тебя утомил. Вялость и равнодушие поползли по венам, неся на своих бесцветных хвостах покрывало муторной тошнотворной полудрёмы…

Восьмидесятилетняя бабка Шуайнат была знахаркой. Никакой иной медицины, кроме так называемой народной, за пределами Грозного и, может быть, ещё нескольких райцентров, просто не существовало. Лекарства здесь давно стали неслыханным дефицитом; врачи – тем более…

Обособленная от России Ичкерия развалилась на куски, на этакие удельные княжества, в каждом из которых безраздельно правил свой бандитский «пахан». В Гудермесском районе властвовал Салман Радуев. На селение Дарго и прилегающую горную местность наложил свою лапу араб Хаттаб. Веденский район являлся вотчиной Шамиля Басаева. В Ачхой-Мартане и его окрестностях фактическая власть принадлежала уголовнику-рецидивисту Руслану Гелаеву. В Серноводске, Ассиновской и Бамуте хозяйничал Руслан Хайхароев… Чечня превратилась в царство полевых командиров. Их банды занимались торговлей наркотиками, добычей и перегонкой нефти на кустарных заводах-«самоварах»; но, пожалуй, самый большой доход приносила поставленная на широкую ногу работорговля. Особенно прославились на этом поприще группировки Арби Бараева, Руслана Хайхароева, Вахи Арсанова, братьев Ахмадовых. Русские рабы работали на строительстве жилых зданий, ремонтировали дороги, возделывали плантации мака и конопли.

События катились по совершенно непредсказуемому сценарию. Казалось, история в этом отхожем уголке мироздания повернула вспять, подобно сизифову камню, не достигшему вершины горы и фатально покатившемуся вниз по склону, увлекая за собой камешки помельче, всё более разрастающимся потоком. Кто знает – возможно, под сходящей с Кавказского хребта лавиной, в конечном счёте, суждено погибнуть некогда великой Российской империи вместе с её богоисчерпанными народами… Периодически враждующие друг с другом родовые тейпы¹¹ и гары¹², набеги на Россию «волков ислама» ради захвата рабов и кровная месть – это нынешняя печальная действительность Ичкерии. В то самое время, когда люди летают в космос, ходят по дну океана, управляют погодой… Бред, да и только!

Вот и ещё одна гримаса текущего момента: к тебе для лечения зовут дремучую знахарку

Интересно, как будет Шуайнат изгонять хворь из твоего организма? Начнёт трясти амулетами и зачитывать подобающие случаю суры из Корана? Станет бить в бубен и шептать чудодейственные заклинания?

Впрочем, тебя не очень-то волновало всё это. Мысли беззатейливо текли сами собой, и ты вяло струился за ними следом. Главное, что занимало тебя – это то, что жизнь твоя переменилась. И это к лучшему. Поскольку хуже, чем прежде, быть не могло. А значит, тревожиться теперь нечего. «Надо спокойно принимать любые перемены, относиться к ним с пониманием и благодарностью, – думал ты. – А Мариам – очень хорошая, я чувствовал, я всегда знал это. Просто удивительно, до чего она замечательная. Мне очень повезло. Я не должен её компрометировать. В сарай не пойду, раз она разрешила остаться в доме. Но надо хорошо контролировать себя и не говорить лишнего, чтобы старая Шуайнат не догадалась о наших отношениях…»

Ты чувствовал себя так, словно после затянувшегося путешествия вернулся к очагу, который полагал разорённым, однако обнаружил в нём уютно потрескивающий огонь и запас дров, и тёплую постель, и осталось только закрыть за собой дверь на засов, дабы чужие люди не проникли в пространство твоего грядущего (такого близкого и желанного) отдыха… Хотелось закрыть глаза и уснуть. Но ты пока не мог себе этого позволить. Ведь должны были прийти Мариам и Шуайнат. Тебе следовало дождаться их.

***

Минут через двадцать Мариам вернулась в сопровождении толстой старухи Шуайнат. Та молча уселась на придвинутый хозяйкой к дивану стул. Не развязывая траченого молью шерстяного платка, пересунула его с головы себе на спину. Пощупала твои ладони и лоб. Озабоченно поцокала языком и что-то пробормотала себе под нос, покачав седой головой. Затем томительно долго выслушивала хрипы в твоей груди, прикладывая к ней ухо. После чего обернулась и заговорила с Мариам. Ты понимал по-чеченски отдельные слова. Машинально выделил для себя лишь «лала» и «лиелла»¹³ – вероятно, из-за созвучности; сейчас просто не хотелось напрягать мозги.

Потом знахарка ушла (двигалась она медленно, с одышкой; казалось, стоит чуть напрячь слух – и различишь в тишине скрип её старых суставов). Мариам проводила Шуайнат, а когда вернулась, радостно сообщила:

– Ну, самое главное, что воспаления лёгких у тебя нет.

– Что она тебе говорила здесь, в комнате? – поинтересовался ты, облизнув пересохшие губы.

– Объясняла, как тебя надо лечить, какие травы заваривать. Я всё запомнила и займусь этим, не беспокойся.

– Я слышал, она говорила: «угнать» и «гонять»… Интересно, каким же образом эти слова касаются моей болезни?

– А, вон ты о чём, – рассмеялась Мариам, блеснув жемчужно-белыми зубками. – Это Шуайнат меня хвалила. Сказала, что правильно я делаю, заботясь о тебе. А то многие считают, будто достаточно угнать человека в неволю – и можно без передышки гонять его на разные работы, как будто он машина, которая никогда не ломается. А человека иногда надо и от болезней лечить, и кормить хорошо. Словом, в таком духе… А ты, оказывается, подозрительный, да?

Она ещё что-то щебетала, а ты смотрел на неё, отирая ладонью выступившую на лбу испарину, и ощущал быстро разливавшуюся по всему телу слабость. В голове царил полный сумбур.

Мариам, подобная звонкой счастливой песне и яркому солнечному лучику одновременно, продолжала говорить, но ты был ни к чёрту не годный: глаза заволокло мутной влагой, а в уши словно набилась вата – и звук её голоса постепенно отдалялся. Затем смысл слов совершенно перестал доходить до твоего сознания, и ты снова закрыл слезившиеся глаза. И стал плавно погружаться в горячую тину болезни – туда, где приглушённый свет, бессвязные мысли и волнообразно уменьшающиеся, а потому совершенно неразборчивые обрывки окружающего мира…