Смерть матери

Покинуть Дрезден будущему писателю пришлось раньше, чем он предполагал.

Позднее, в автобиографическом рассказе «Непостижимое», А. Н. Толстой описал события лета 1906 года:

«Я жил тогда в Германии, в Дрездене, учился в технологическом институте. Жил обычной жизнью студента, как живут все. Перед самыми экзаменами я вдруг без всяких причин почувствовал безотчетное беспокойство, какую-то странную и сильную тревогу. В два дня я собрался и уехал в Россию, к матери…

Поездка по Волге была жуткой. В то лето начались аграрные беспорядки, и по ночам горизонт пылал заревом пожаров».

И по прибытии на место ощущение тревоги не пропадало, а только усиливалось. Самара встретила Алексея Николаевича в огне. 19 июля в городе начался страшный пожар. А затем – 21 июля – террористы убили самарского губернатора И. Л. Блока. А. Н. Толстой оказался свидетелем преступления. Он написал в «Непостижимом»: «Потрясенный всем пережитым и виденным, я пошел к знакомым, где остановилась моя матушка. Встречаю своего тестя – врача, и вот что он говорит мне: “Не пугайся. Случилась скверная вещь. Александра Леонтьевна (моя мать) без сознания – у нее менингит”. Утром моя матушка скончалась».

Тяжелейшая для А. Н. Толстого жизненная трагедия произошла 25 июля 1906 года. Он очень сильно переживал смерть матери, самого близкого ему человека. В автобиографии 1913 года написал о ней: «Я не знаю до сих пор женщины более возвышенной, чистой и прекрасной». Будущий писатель корил себя за то, что в последние годы доставил матери много страданий, связанных с его слишком ранней женитьбой.

Размышляя о произошедшем, А. Н. Толстой пришел к решению изменить себя, свою жизнь. Осенью 1907 года написал отчиму:

«Милый папочка!

Несмотря на долгое молчание, я всё время думал о тебе, и всегда сжималось сердце о твоем одиночестве.

Ты, конечно, спросишь, почему я не приехал или не писал. Если бы ты знал ту огромную перемену во всей моей жизни, которая произошла за весь этот год, совершенно перевернула мои мировоззрения, этику, отношение к людям и к жизни, то, может быть, дорогой папочка, ты немного смягчился. Я знаю, как тяжело было тебе и маме видеть, как труды их по созданию моей личности разлетелись, как пыль, после моей женитьбы. <…> Прошло пять лет, и вот год тому назад я зачеркнул эти пять лет и стал продолжать то, что вы создали, и на чем произошла остановка 5 лет тому назад. Словом, учитывая теперь прошлое, вижу, что ни одно слово ваше не прошло, не заложив во мне следа, не было толчка, который бы я не признал полезным. Всё, что я достиг, обязано твоему и маминому воспитанию.<…>».

В преждевременной смерти матери А. Н. Толстой винил не только себя, но и Рожанских. В сентябре 1908 года написал отчиму:

«Вот мне радостно, что с тобой могу говорить, не опоздал еще сказать тебе, всю жизнь работавшему во имя любви и долга, что теперь я понимаю то, что раньше скрыто было, оценить могу тебя, и грустно, что поздно сказать это мамочке, всегда тяжело, что умерла она, видя свое единственное сердце не раскрывшимся красоте, черствым.

Вот этого никогда не прощу ни себе, ни Рожанским, которые безусловно сделали столько вреда и мне, и тебе, и маме».

Смерть матери оживила воспоминания о том, как она старалась поставить сына на литературный путь. Позднее А. Н. Толстой написал:

Александра Леонтьевна Толстая – мать писателя

«В одну из зим – мне было лет десять – матушка посоветовала мне написать рассказ. Она очень хотела, чтобы я стал писателем. Много вечеров я корпел над приключениями мальчика Стёпки… Я ничего не помню из этого рассказа, кроме фразы, что снег под луной блестел, как бриллиантовый. Бриллиантов я никогда не видел, но мне это понравилось. Рассказ про Стёпку вышел, очевидно, неудачным, – матушка меня больше не принуждала к творчеству». В другой автобиографии, 1932 года, писатель так сказал о своих первых литературных опусах: «Литературные опыты мои были чрезвычайно жалкими и тусклыми – десятка два стихотворений настолько неоригинальных и серых, что мама, мечтавшая о моем литературном будущем, сказала мне как-то со вздохом (прочтя тетрадку стихов): “Всё это очень бесцветно, видимо, тебе действительно нужно идти по технической карьере”».

И всё же родители всячески поддерживали любые попытки литературного творчества, предпринимаемые сыном. А. А. Бостром 6 августа 1901 года писал Алексею:

«Хотелось бы мне, чтобы это письмо ты получил до экзаменов по русскому языку, чтобы ты ободрился.

Это обманчивое в тебе чувство, будто ты совсем разучился писать. Нам виднее. Твои письма нам, которые ты пишешь наспех, видимо не перечитывая, производят очень отрадное впечатление даже по их форме. Всё больше и больше чувствуется, что слова и фразы приходят в бессознательное повиновение мысли, не только повседневной, но и окрыленной обобщениями.

“…Страннее всего то, что вследствие усиленной работы отвыкаешь не только думать, но и вспоминать что-нибудь. Всё недавнее прошедшее отошло ужасно глубоко вдаль и представляется чем-то далеким-туманным. Это неприятно. Постоянное сосредоточивание мысли в известном направлении и странно узкий горизонт неприятно действуют. Не хватает того, что мы обыкновенно называем духовной жизнью…”

Этот тонкий анализ своего душевного состояния передан тобой такими простыми и правильными выражениями, что мы точно не письмо твое читаем, а непосредственно воспринимаем твои мысли. Это и есть идеал изложения. Самоуничтожение языка, как посредствующего звена между пишущим и читающим, есть путь прогресса истинного просторечия, достигаемого, конечно, только умной практикой в том же языке.

Вот почему, читая твои письма, нам сдается, что у тебя хорошая практика, что у Войтинского ты встретил верный метод, словом, что ты сильно прогрессируешь. Если же ты сам этого не замечаешь, то потому, что требования твои к самому себе опережают даже твои успехи».

3 марта 1902 года Алексей сообщил родителям: «…Кажется, буду участвовать в журнале “Юный читатель”, если Николай одобрит мои произведения… Я уже начал Детские воспоминания, кажется, что удачно».

Упомянутый в письме Николай – Николай Александрович Шишков – был членом редакции выходившего в Петербурге с 1899 по 1906 год еженедельного иллюстрированного журнала «Юный читатель», а также родственником и близким другом А. Л. Толстой. Он, видимо, не одобрил сочинения молодого автора, так как ни одно из произведений А. Н. Толстого в «Юном читателе» не появилось. Но юноша продолжал писать, еще не осознавая, что станет профессиональным литератором.

Глава третья
(1907–1912)
Вступление в литературу

ПИСАТЕЛЕМ СОЗДАНЫ ПРОИЗВЕДЕНИЯ:

статья «О нации и о литературе», сборник стихов «За синими реками», «Сорочьи сказки»

Хронологическая канва

1907, апрель – в Петербурге выходит первая книжка А. Н. Толстого «Лирика».

Лето – А. Н. Толстой с Ю. В. Рожанской едет в Италию, но вскоре один возвращается в Россию и вместе с С. И. Дымшиц поселяется в деревне Лутахенде на берегу Финского залива.

Осень – А. Н. Толстой и С. И. Дымшиц поступают в школу живописи Е. Н. Званцевой, где преподает Л. С. Бакст.

1908, январь – А. Н. Толстой с С. И. Дымшиц едет в Париж, где знакомится с поэтами Андреем Белым, В. Я. Брюсовым, М. А. Волошиным, Н. С. Гумилёвым, прозаиком А. М. Ремизовым, а также с художниками В. П. Белкиным, Е. С. Кругликовой, К. С. Петровым-Водкиным.

11 мая – в Самаре умирает сын А. Н. Толстого Юрий.

Ноябрь – А. Н. Толстой возвращается в Россию.

1909, весна – А. Н. Толстой посещает «башню» Вячеслава Иванова, участвует в организации «Академии поэтов», знакомится с И. Ф. Анненским и Ф. К. Сологубом.

Лето – А. Н. Толстой отдыхает в Коктебеле.

Осень – А. Н. Толстой участвует в журнале «Аполлон», знакомится с И. А. Буниным. Выходят «Сорочьи сказки».

22 ноября – дуэль между Н. С. Гумилёвым и М. А. Волошиным. А. Н. Толстой – секундант М. А. Волошина.

30 ноября – в Петербурге умирает И. Ф. Анненский.

1910, лето – А. Н. Толстой в дачном месте под Ревелем пишет роман «Две жизни».

Апрель – А. Н. Толстой с С. И. Дымшиц едет в Париж.

10 августа – в Париже рождается дочь писателя Марианна.

Октябрь – возвращение А. Н. Толстого в Петербург.

1912, лето – А. Н. Толстой отдыхает в Коктебеле.

Первая книжка

После смерти матери на Алексея нахлынуло желание сочинять стихи. Их молодой автор захотел выпустить в виде книжки. В октябре 1906 года написал отчиму:

«Я совершенно погрузился в занятия, скоро сдаю 5-й экзамен, т. е. тогда будет прочитано и сдано всего 3000 страниц и бесконечное количество всевозможных чертежей. Потом состою членом столовой комиссии в нашем институте и, кроме всего прочего, занимаюсь стихосложением и литературой. Я, знаешь, думаю выпустить сборник своих стихов. Накупил я сборников всевозможных поэтов целую кучу и вижу, что мои стихи лучше многих из них. Странная вещь: я не писал приблизительно с мая месяца ни одной строчки и теперь, когда начал вновь, то вижу, какой прогресс произошел во мне. Я не скажу, чтобы увеличилась легкость писания, нет, а обработка темы: стихи, написанные ½ года [назад], кажутся теперь мальчишескими.

Итак, благослови мой первый шаг. Все-таки страшновато. Конечно, приступлю к осуществлению не раньше января или февраля месяца.

В газетах помещать очень не хочется, нужно приноравливаться к условиям и требованиям ее, писать не дописывая, говорить не договаривая.

Только не знаю, понравятся ли тебе мои стихи; я выбрал для них среднюю форму между Некрасовым и Бальмонтом, говоря примерами, и думаю, что это самое подходящее.

Исходная точка: торжество социализма и критика буржуазного строя. Как видишь, я нового ничего не желаю (да и не смогу) открыть, но мне обидно за наших поэтов – Ницше утащил их всех “в холодную высь с предзакатным сияньем”, и они при всем старании не могут оттуда сползть, а если и пытаются, то летят кверх ногами, выписывая в воздухе очень некрасивые пируэты. К счастью, Ницше меня никуда не таскал, по той простой причине, что я ознакомился не с ним, а с г-ом Каутским, и поэтому я избрал себе такую платформу».

До этого времени Алексею удалось опубликовать всего лишь три стихотворения в «Волжском листке»: «Далекие» (6 декабря 1905 года), «Сон» (18 декабря 1905 года) и «Новый год» (1 января 1906 года), да еще одно стихотворение – «Спаситель» – в газете «Правда Божия» (2 апреля 1906 года).

Выполняя свое намерение, высказанное в письме к отчиму, молодой автор напечатал за свои деньги в петербургской типографии С. М. Муллера 500 экземпляров сборника, содержащего 46 стихотворений. Книжка увидела свет в апреле 1907 года. Она называлась «Лирика: Январь – март 1907 г.». О «торжестве социализма и критике буржуазного строя» в ней ничего не говорилось. Это была чистая лирика, по большей части любовная, созданная автором, как явствует из названия книжки, в последние несколько месяцев.

С. И. Дымшиц свидетельствует: «В выпуске этой книги Толстому помог его приятель, незначительный поэт Фандерфлит, который материально поддержал издание». Константин Петрович Фан-дер-Флит (так правильно пишется фамилия) не только выделил некоторую сумму денег на печатание «Лирики», но и нарисовал обложку для нее.

Благодарный автор, как только «Лирика» была напечатана, подарил один экземпляр К. П. Фан-дер-Флиту, написав на авантитуле:

 
«Черной ночью с тобою бежали;
Небо синее ленты на миг разрывали…
И с вершин, точно звери, бросались в обрывы
Разъяренного ветра порывы.
– Здесь. Гляди. Эта пропасть бездонная, черная,
В ней загадка упорная.
Посмотри, приглядись, колыхается.
Может быть, это Змей в темноте извивается.
Чуть сереют громады…
Может быть, это замков взвились колоннады —
И ползут, колышатся, новые, странные…
И как будто бы тени и как будто виденья обманные.
– О дождись, когда тучи огонь перережет небесный,
И вглядись в этот мрак неизвестный.
Эта бездна, богами забытая,
Этот хаос безумных видений – душа приоткрытая. —
 

В память об этом, Петрович, прими мою первую книгу. 19 апр. 1907 года.

А. Толстой».

Вступление в литературу у Алексея Николаевича Толстого оказалось таким же, как и у другого выдающегося русского писателя – Николая Васильевича Гоголя. Будущий автор «Мертвых душ» весной 1829 года выпустил отдельным изданием свою стихотворную «идиллию в картинах» «Ганц Кюхельгартен», но, не уверенный в литературных достоинствах данного произведения, подписал его псевдонимом В. Алов. «Идиллия» вызвала резкие и насмешливые отзывы критики. Автор, убедившись в поэтическом ничтожестве своего творения, стал скупать нераспроданные экземпляры «Ганца Кюхельгартена» и уничтожать их.

С первым стихотворным сборником А. Н. Толстого «Лирика» произошла похожая история. Критика книжку не заметила. Ее автор сам через некоторое время понял, что в «Лирике», как говорится, поэзия не ночевала, и стал скупать и уничтожать нераспроданные экземпляры. А позднее в автобиографии сказал: «Тогда же – весною 1907 года – я написал первую книжку “декадентских” стихов. Это была подражательная, наивная и плохая книжка».

Такое поведение Алексея Николаевича понятно. Поражает в нем другое. Молодой человек еще не определился, чем будет заниматься в жизни. Он только что окончил Технологический институт, выпускные экзамены сдал, но диплом защищать не стал, видимо, понимал, что карьера инженера не для него. Выбрать литературу? Но тянет заниматься и живописью. И в этот момент жизненной неопределенности, не написав еще ни одного настоящего стихотворения, стихотворения, в котором присутствовала бы поэзия, он не стесняется выступить с поучением, с заявлением о том, какой должна быть современная русская поэзия. В октябре 1907 года, во втором номере петербургского еженедельника «Луч», А. Н. Толстой публикует статью «О нации и о литературе», в которой говорится:

«Какая разбросанность! Как птицы после выстрела, разлетелись этические понятия, религии, культуры и формы. Явились чумазые человечки, с газетным языком, всё презрели, исписали мелом все заборы, издерзали всё, что можно.

И большим людям приходится выискивать новые темы всё равно о чем и ком, лишь бы не родниться с чумазыми. Но что это? Начало нового? Начать – значит утвердиться, значит проследить исход от небытия в грядущее. Творчество – продукт группировки эмоциональных воспоминаний. Чем седее прошлое, тем богаче искусство.

Русская литература прошлого столетия не была матерью настоящей. Она создалась на почве общемировых идей того времени и для нас так же далека и хороша, как западная.

Прошлого нет, в настоящем издерзались, что же, тупик?