Отъезд из Парижа

Быстро из Парижа уехать не удалось по объективной причине. В сентябре 1908 года А. Н. Толстой сообщил отчиму:

«Мы должны были давно быть в Петербурге, но пережидаем холеру и едем через 3 недели, к тому времени она уменьшится из-за холодов. Здесь пока случаев не было, карантин очень сильный, каждого приезжего осматривают в полицейском госпитале, и вообще очень боятся, а в Берлине уже были случаи; говорят, что карантин не помогает, т. к. бацилла держится 6 месяцев.

Осень стоит хрустальная и теплая, над городом по праздникам плавают воздушные шары, Париж живой, полный съехавшимся к сезону народом, яркий и развратный.

Здесь всё живет женщиной, говорят и кричат о красоте, о перьях, о разврате, о любви извращенной и мимолетной. Люди как цветы зацветают, чтобы любить, и хрупки и воздушны и ярки их сношения, грешные изысканные орхидеи французы и теплица, полная греховного их аромата, – Париж. Скоро покидаю его, и грустно, наверное, потянет еще пожить его жизнью».

Вскоре, получив деньги, Алексей Николаевич написал в Самару:

«Милый папочка! Деньги я получил, но я не ожидал, что ты пришлешь 100, потом 200, мне всего нужно было 200, но это к лучшему – останется в Питере, теперь я, наконец, научился жить скромно и, представь, почувствовал себя очень свободным и крезом, когда присылают такую кучу, как 500 фр., неприятно только, что тебе пришлось, наверно, много хлопотать. Через 5–6 дней мы уезжаем из Парижа, как-то не верится, точно давно, давно жил я здесь, так вся жизнь сродни и к ней приспособился, трудно будет переходить на российский режим с бессонными ночами, бессмысленными кутежами, от которых теперь по возможности думаю уклониться, но это страшно трудно в литературном мире, т. к. все там пьяницы.

Также думаю, как бы нам свидеться, от Москвы до Самары недалеко, а мне очень хотелось поговорить с тобой, теперь у нас диаметрально противоположные исходные точки зрения. Ты натуралист, я – всё сильнее укореняюсь в мистике, в тайне слова, как создателя не только символа, но истинного бытия предметов видимых и простым и астральным зрением, много хотелось рассказать тебе о современной литературе, главное, русской, об искусстве живописи французской, о скульптуре; всё это время мы жили в среде художников и поэтов, в той среде, которая в Петербурге только в зачатке в избранных кружках.

Много пришлось пережить и веселого, и грустного, и серьезного, перевидать всякие и фокусы жизни, и извращения, и красоты; теперь всё улеглось в памяти, встало каждое на соответственное место.<…>

И познал я философию, мудрое слово “желать”, всегда желать, когда достигаешь – желать большего, и другое слово – любить. И так ясно представились слова Христа в этом синтезе двух слов, не о будущем человечестве говорил он, не указал ли исход из небытия, хаоса рабства духовного двумя словами этими, не вооружил ли человечество мечом и солнцем, желанием и любовью…

Крепко целую тебя,

твой Леля».

Из Парижа А. Н. Толстой и С. И. Дымшиц уехали в самом начале ноября. Около 3 ноября 1908 года М. А. Волошин написал матери из Парижа:

«Вчера я проводил в Россию моих друзей Алекс<ея> Ник<олаевича> Толстого (поэта) и его жену. Я, кажется, писал тебе о них. Я с ними очень сошелся и подружился за это лето. Они уехали в Петербург. Мне бы очень хотелось поселиться где-нибудь с ними или недалеко от них…. Он очень в твоем вкусе: преисполнен молодости, всем увлекается, широкая русская натура, очень прост и талантлив».

Хлопоты о переиздании книг матери

В ноябре 1908 года вернувшись в Россию, А. Н. Толстой сообщил отчиму:

«Здесь, в Москве, думаю остаться несколько времени, чтобы работать в роскошном Румянцевском музее.

В понедельник пойду непременно к Сытину, думаю, что никаких задержек не будет, но все-таки ты возьми отречение (от прав на произведения матери. – Е. Н.) у братьев моих, чтобы мог я опираться на это в разговоре с Сытиным.

Мы с Соней в восторге от московских музеев, взгляд на вещи как будто претворился, увидели то, чего не замечали раньше. Видели знаменитую “Синюю птицу” Метерлинка¹⁴, но постановка не удовлетворила – мало сказочности и отсюда наивной философии, насыщена которой пьеса в чтении, слишком феерично, утомляет. Прочти, если не читал, в 6-м альманахе “Шиповника”…

Твой Леля».

Еще при жизни матери А. Н. Толстому приходилось выполнять роль посредника в ее переговорах с «Товариществом печатания, издательства и книжной торговли И. Д. Сытина и К^о». Сотрудник товарищества Н. В. Тулупов 5 декабря 1903 года извещал его:

«Милостивый государь Алексей Николаевич,

Будьте добры уведомить г-жу Бостром, что фирма Сытина с готовностью принимает к изданию рукопись ее “Два мирка” и просит сообщить условия автора.

Что касается сборника рассказов для взрослых, то он принят быть не может и одновременно с этим письмом высылается обратно на Ваше имя.

Т-во Сытина желало бы еще взять к изданию сборник “Подружка”. Очень прошу по этому вопросу также уведомить т-во».

В ноябре 1908 года А. Н. Толстой вновь вступил в переговоры с сытинским товариществом – сначала о переиздании произведений матери, а потом и об издании своей прозы. Сообщил М. А. Волошину:

«Нахожусь я в такой атмосфере, где не только сосредоточиться, одному остаться почти невозможно. А свободные минуты мои для сказок. Дело в том, что Сытин заказал мне, правда выговорил право отказаться, если не понравится, книгу детских сказок. И вышло как-то, что сказки назрели в голове и сердце моем и выливаются легко и свободно. И если бы знал ты, как весело придумывать всякие истории, как всё, что читал и чувствовал, принимает теперь форму, образ и цвет».

Переговоры о переиздании произведений Александры Леонтьевны закончились успешно. «Товарищество И. Д. Сытина» в 1910–1918 годах несколько раз перепечатывало ее книги «Два мира», «Подружка» и «Как Юра знакомится с жизнью животных». Но сказки А. Н. Толстого И. Д. Сытин выпускать отказался, видимо, из-за отрицательного отношения к ним редактора отдела детской литературы Н. В. Тулупова. Он был педагогом. А педагоги в это время считали, что сказки детям читать вредно.

Московские встречи

В самом конце ноября, перед отъездом в Петербург, А. Н. Толстой написал М. А. Волошину о своих московских впечатлениях:

«Милый Макс! Всё по порядку расскажу тебе. Первый визит мой был к Вульф. Очень любезно рассказали, что интересного в Москве, обещали ввести в Клуб свободной эстетики¹⁵. У m-me спокойные, большие глаза, и вся она немного усталая и интеллигентная.

А он (муж В. В. Вульф-Якунчиковой. – Е. Н.) любезный и погруженный. Потом был у Вернадских два раза. Там по-другому: m-me растрепанная, растерянная и до трогательности милая, а он настоящий передовой и не бородой седой внушающий уважение к науке профессор. В кабинете книги, персидские ковры и письменные столы, от которых не оторвешься, только сядь.

У Вернадских корь, больны дети.

Потом был я у Кругликовых. Об этом писал Елизавете Сергеевне…

Получил от Вульф письмо и в понедельник, захватив с собой тетрадь со стихами, пошел в “Эстетику”. Познакомился с Балтрушайтисом. У него подозрительно красный нос, мрачный облик и добрая улыбка.

После неудачного реферата попросил меня Брюсов читать.

При гробовом молчании, замирая от ужаса, освещенный двумя канделябрами, положив руки на красную с золотой бахромой скатерть, читал я “Чижика”, и “Козленка”, и “Гусляра”, и “Приворот”.

А против сидели каменные поэты и роскошные дамы (женщины). После чтения подходят ко мне Брюсов и Белый, взволнованные, и начинают жать руки.

В результате – приглашение в “Весы”.

Я, кажется, писал тебе, что работаю сейчас над сказками в прозе, работа успешно идет, написано 15 вещей, но условия невозможные – тетка больна, 1 000 человек ходят в 3 комнатах, курят, едят щи и разговаривают…

Пишу между двумя дверями и прихожей.

Сонечка в Питере, еду туда завтра, и с нетерпением будем ждать твоего приезда…

Алехан».

В. Э. Мейерхольд

Приехав в столицу, 7 декабря 1908 года Алексей Николаевич сообщил другу:

«Приняли меня очень хорошо, Алексей Михайлович (Ремизов. – Е. Н.) сразу взял меня в ученики и обругал и обхвалил, сказки приняты и будут печататься в “Тропинке”, в “Русской мысли” печатают что-то, но всё это какой-то – еще не знаю какой – разврат, одно чувствую, что есть во всем этом нехорошее, что не позволяет мне писать стихи.

Словно забылось светлое, словно солнце зашло, и зажглись фонари электрические, и заиграла музыка. В Петербурге хорошо поскандалить, но работать трудно.

Сейчас пишу сказки и пьесы. Вот ты приедешь, Макс, и снова будет тонкое и старое вокруг.

Мы устроились на квартире, ты увидишь, удобно ли будет тебе жить у нас.

Тебе предстоит много интересного: сейчас Петербург захотел искусства, пахнущего кабачком. Открываются кабаре. Одно из них, “Лукоморье”, где все декаденты устроили скандал, ушло из “Театрального” клуба и открывает свой театр, Мейерхольд зачинщик всего, конечно. Вот там-то и положится начало новой русской комедии, обновятся и распахнутся чахлые души. Я верю в это.

От теософских клубов до кабаре в десять лет – недурной путь русского искусства…

Твой Алехан.

Адрес мой: Глазовская улица 15, кв. 18».

Поставленное В. Э. Мейерхольдом представление группы «Лукоморье» состоялось 6 декабря 1908 года в помещении Театрального клуба. Спектакль включал в себя три одноактных пьесы: «Петрушка» П. П. Потёмкина (музыка В. Ф. Нувеля, оформление М. В. Добужинского), «Последний из Уэшеров» В. О. Трахтенберга (по Э. По, музыка В. Г. Каратыгина, декорации М. В. Добужинского, костюмы В. Я. Чемберса) и «Честь и месть» Ф. Л. Сологуба (оформление И. Я. Билибина). Через четыре дня, 10 декабря, писательница и критик Л. Я. Гуревич в столичной газете «Слово» напечатала статью «Петербургские Ьberbrettl¹⁶ и ночной кабаре», в которой назвала спектакль неудачным – за выбор пьес и стиль исполнения, но отметила прекрасные декорации И. Я. Билибина и М. В. Добужинского и интересное музыкальное оформление. 12 декабря В. Э. Мейерхольд написал автору статьи:

«Многоуважаемая Любовь Яковлевна,

сегодня вечером (поздним) группа, прежде именовавшаяся “Лукоморье”, пришлет в “Слово” письмо в редакцию о том, что долее продолжать свою деятельность в стенах Театрального клуба она не считает возможным.

Группа будет, однако, продолжать свои спектакли в своем собственном помещении, каковое уже найдено. Найдены и средства для поддержания этого дела.

Своевременно буду сообщать Вам всякие подробности о дальнейших шагах группы.

Группа образует “Общество интимного театра”. Ближайшая задача: создание художественного балагана.

Освобожденный от чада Игорного Дома, каким является Театральный клуб, Балаган наш может процветать только в атмосфере, не зараженной отрыжками (простите столь вульгарное выражение!) клубменов.