«То в пятницу было, а может быть всреду,
Уж столько минУло – не вспомню сейчас,
Бата Шамурзаев в две тысячи конных,
Орущей стеной надвигался на нас.
Нас менее сотни, станичников славных,
Сплошь все Гребенские, и с нами майор,
Весеннее солнце со светом багряным,
Уже величаво встаёт из-за гор.
Вдруг весь опустился отряд на колени,
Торжественный миг -всё застыло вокруг,
Себя осенили мы Крестным Знаменьем,
У каждого рядом – родной верный друг.
Майор закричал: «Да что же вы, братцы!
Неужто сдаваться вы все собрались?!»
Ему отвечали: «То Старообрядцы!
Помолятся только – а после держись!»
Залп меткий и страшный из ружей казачьих
Повыбил особо лихих из седла,
И встали другие, в смятеньи ужасном,
В расстерянности натянув удила…
До вечера длилась кровавая жатва,
За землю свою мы стояли на смЕрть!
Хоть каждый мечтал возвернуться обратно,
Но были готовы в тот час умереть.
Пора уходить, но изранены кони,
Добить ни одна не поднялась рука…
Вдруг крик непонятный, исполненый боли,
Раздался протяжный, вблизи казака.
То плакали кони, и крупные слёзы,
Солёным потоком катились из глаз,
В их ржании слышалось: «Что же вы, люди,
В такую минуту бросаете нас!»
Все в чёрной крови, на ногах перебитых,
Они, собрав силы, за нами ползли,
Мы ж ранены сами, и много убитых,
С собою их взять ну никак не могли…»
– Деданя, а всё ж подоспела подмога!
Я уж наизусть знаю славный рассказ!
Хорунжий Федюшкин поранен был в ногу,
И храбрый Рогожин, другие из вас!
«-Эх, милый внучок, уж лет тридцатьминУло!
Мы храбро сражались, но только во сне,
Неспешной рысцою, те бедные кони,
Всё чаще и чаще приходят ко мне!»
Шашка свистнула, лиходеечка,
Побежала кровь на снежок,
Эх, судьба моя – канареечка!
Отгулялся, знать, – вышел срок.
Отыграл, видать, на тальяночке
По вечёрочкам, вам, друзья,
На зелёной, вновь, на поляночке,
Не услышать мне соловья.
Отлюбил своё, отухаживал,
За девчёночкой молодой,
Не бывать ей, знать, за мной замужем,
Не ходить под белой фатой.
Не пустить коня свого верного,
Через степь, без поводьев, в намёт.
Не увидеть больше, наверное,
Как на зореньке солнце встаёт.
Не обнять мне, знать, батю с матерью,
Не увидеть вновь рОдных мест,
Кровь на беленькой снега скатерти,
Шьёт прощальный мой, братцы, крест.
Крест дубовый мне, об восьми концах,
Дорогие, поставьте, друзья,
На крутом яру, на семи ветрах,
Где за речкою всходит заря.
Как схороните – помяните в срок,
Да печалиться шибко не сметь!
Душу грешную мою примет Бог,
А меня – бескрайняя степь.
Шашка свистнула, лиходеечка,
Побежала кровь на снежок.
Эх, судьба моя -канареечка!
Отгулялся, знать, -вышел срок.
Снились нынче мне степи без края,
Там волною ковыль на ветру,
И с востока, лучами играя,
В небе солнце встаёт по утру.
Снились дальние синие горы,
Снег седой на вершинах лежит,
Озирая родные просторы,
Там орёл одинокий кружит.
А ещё, помню, снилась станица
В белоснежном вишнёвом цвету,
За воротами ржёт кобылица,
– В степь табун отгоняет пастух.
Снился старый наш дом на пригорке,
Там впервые увидел я свет,
На крыльце, из душистой махорки,
Мастерит самокруточку дед.
И себя я во сне видел мАлым,
– С ребятнёй, мчусь куда-то босой,
А вдали, слышно, падают травы
Под звенящею острой косой.
Как бы ни был далёко от дома,
На какой бы чужой стороне,
Край родимый, до боли знакомый,
Мне является часто во сне.
Постарел коник мой вороной,
Загрустил, и не ест и не пьёт,
И как прежде при встрече со мной,
Как бывало от счастья не ржёт.
Только глазом печально косит,
И сказать будто хочет сквозь грусть:
«Слышишь, друг -меня в степь отпусти,
И не жди -больше я не вернусь…
Выручал тебя, помнишь, не раз,
И от пули не раз уносил,
Час пришёл -помирать мне пора.
Отгулял. Да и нет больше сил.
Там, на небе есть, слышал, табун.
Ходят в нём все, хозяин, как я,
Отпусти – я до них добегу,
Позаждались там знаю меня.
Травы там молодые в степи,
Кобылицы призывно зовут,
Отпусти меня к ним, отпусти,
Не сочти, прошу Брат мой, за труд.
Я ведь волюшку тоже любил,
Слаще она стократ чем вино.
Ты меня, я прошу, отпусти,
Так видать на Роду суждено.
Помни, Брат, ты меня молодым,
Ты трёхлеткой, лихим жеребцом,
Углядел как меня средь других,
И забрал, порешив с продавцом.
Приходить к тебе буду во сне,
Будем вновь вместе с лавой нестись,
Ты, как прежде, в черкесском седле,
Будешь шашку вздымать свою ввысь…»
Я его тогда в степь отпустил,
Напоследок за шею обняв,
Лишь до крови губу прикусил,
Брат прощай – буду помнить тебя.
Дай Бог, чтоб не сорваться в запой,
Хоть не пил я до этого дня,
Высоко в небе, мой вороной,
Тихо ржёт, поджидая меня…
Я поставлю двенадцать свечей
В церкви той, где крестили меня,
Задержусь, выходя из дверей,
Тихим утром июньского дня.
И двенадцать седых тополей,
Что у дедова дома растут,
Увидав – к ним иду по траве,
Мне по-свойски ветвЯми махнут.
Дед мой, помню, был статен собой,
Крепко сложен и норовом крут,
Я в любимцах ходил у него,
Самый младший двенадцатый внук.
Соберу я двенадцать друзей,
Самых близких в саду за столом,
Вместе с ними за жизнь, за детей,
Не спеша разговор заведём.
И мы выпьем хмельного вина,
А потом будем песни играть,
И до самого всё до утрА
Будем детство своё вспоминать.
Отпущу я двенадцать коней,
В степь ночную у быстрой реки,
Будут плыть и кружиться над ней,
В небе звёзд золотых огоньки.
И двенадцати, в поле, ветрам,
Я подставлю открытую грудь,
Им я с лёгкой душою отдам
Свою светлую тихую грусть.
И пусть скоро уже пятьдесят,
Но пока что рука не дрожит:
Молодой я, пока есть друзья,
Пусть их Бог всех по жизни хранит.
Рано утром завёл свою трель соловей
Он в зелёных садах над рекою,
А он пел да играл всё о жизни моей,
О грядущей разлуке с тобою.
Повстречались с тобой год назад у реки,
Страсть шальная толкнула в объятья,
А вокруг расцветали-цвели васильки,
Ты навстречу мне шла в белом платье…
А отец твой, урядник, был дюже суров,
Не хотел отдавать тебя замуж,
И тайком обвенчались с тобой на Покров,
Неожиданно в церкву нагрянув…
Ты покинула дом, поступив вопреки
Злой родительской воле отцовской,
Лишь стояли в глазах на лугу васильки,
Под июньским полУденным солнцем…
РаздухАрилось лето как в этом году,
Срок пришёл – я на фронт уезжаю,
Ты коня боевого ведёшь за узду,
Тихо плачешь, меня провожая.
Ай, да ты ж вот не плачь, не рыдай, негорюй,
Не наклИкай беду на дорогу,
Твой прощальный горит на губах поцелуй,
Я покаместь живой, Слава Богу!
Да заради Христа, помиритесь с Отцом,
– Кровь казачья течёт у обоих!
Я тебе обещаю черкнуть письмецо,
Буду жив, после первого боя.
Оборвал свою трель озорник соловей,
Он в зелёных садах над рекою,
Я как мог обсказал всё о жизни своей,
И слезинку смахнул с глаз рукою…
Расстелила скАтерки ровные да белые
По полям заснеженным ранняя зима,
А какие песни ты, всё играла-пела мне
Вечерами тёмными, сидя у окна.
В тихом пении твоём виделось мне лето,
Как всходило солнышко утром над рекой,
Да в лугах некошенных, знай гуляют где-то
Резвые два коника – белый да гнедой.
Закружил мне голову пряный запах донника,
Порассыпался вокруг жёлтый его цвет,
Эх, ты волюшка моя, кони мои коники,
И я снова молодой – двадцать с чем-то лет.
Прилетела ласточка, вьёт гнездо под крышею,
Где-то в доме хлеб пекут -из трубы дымок,
И как будто наяву, Батин голос слышу я,
Окликает со двора: " Подсоби, сынок!»
Видел как в саду весной распускалосьдеревце,
И цветочки белые на ветру дрожат,
На гнедого коника саживал я первенца,
А ведь было это всё двадцать лет назад…
Смолк негромкий голос твой, оборваласьпесня,
Лишь за печкой речь ведёт о своём сверчок,
В шубу белую опять, снег с метелью вместе
Одевают маленький наш тихий хуторок…
Как по полю, всё по полю, самому по краю,
По-над лесом да дубовым, где-то там вдали,
Спотыкаясь и бранясь, на судьбу пеняя,
Беда с горюшком в обнимку вдоль дороги шли.
Песню заунывную, нескладную играли,
Про несчастное своё, горькое житьё,
А когда бросали петь, то навзрыд рыдали,
Да кружилося над ними в небе вороньё.
Им навстречу ехали казаки со службы,
Все в медалях и крестах, рвёт меха гармонь,
И на конике гнедом, молодой хорунжий,
Развесёлый, удалой, и в глазах огонь.
«Чьи такия будитя, страннички прохожия,
Аж от леса самого слышится ваш вой,
Грязные, косматыя, а какие рожи!
Встретишь вас под вечер – вряд придёшь живой!»
«Мы беда, да горюшко, она вот горемычная,
Меж дворами шляемся, где пройдём -там плач!
Вы возьмите нас собой, милые станичники,
Только песен не играйте, и гармошку спрячь!»
Рассмеялся тут казак – аж до слёз пробрАло!
Да нагайкой протянул их промеж ушей,
«Нам таких попутчиков даром не хватало!»
И велел обоих разом тут же гнать взашей.
«Наперёд запомните, и другим скажИте!
Казаков увидите – враз бегите вон!
Люди мы весёлые, но Бога не гневите,
Попадётесь ещё раз, – вот те Крест, прибьём!»
«Ну да ладно, вроде всё» – он взмахнул рукою,
«Сотня, песню запевай, рысью марш, пошли!»
Ну, а горе да беда, с поротой спиною,
Оставались у дороги слёзы лить в пыли.
Брат, сверни закурить, во-внутрях всёдрожит,
Полк наш нынче водили в атаку,
Это первый мой бой, дюже страшный он был,
В том бою я срубил австрияка.
То достойный был враг, до конца он стрелял,
– Вон какая дыра на папахе,
Но ему не свезло – грудью конь его смял,
Я ж из шашки ударил с размаха.
Мы скрозь них пронеслись, как сквозь маслокинжал,
Мало кто после нас цел остался,
В нашей сотне казак был убит наповал,
Без хозяина конь рядом мчался.
После боя меня обступили браты:
«Молодцом, – отличился станичник!
Чтой-то бледный совсем, да тебя, брат, мутит,
То впервой – опосля попривыкнешь!»
А хороший табак, у тебя, милый друг,
В меру крепкий и шибко душистый,
Прощевай, может снова увидимся вдруг,
Сохрани тебя Боже по жизни!
О проекте
О подписке