Глава 4

Второй раз за день Ляпин стоял перед глубоко неприятными ему людьми, к тому же на этот раз он был вынужден улыбаться им.

– Прошу простить меня за беспокойство, – произнес он елейным голосом доброго соседа, стоя по ту сторону открытой створки ворот, – но мы не договорили. Я, собственно, зачем заходил… Не хотелось бы вас пугать, однако мой долг как председателя садоводческого товарищества обязывает предупредить вас о некоторой опасности…

– Что, ожидается нашествие колорадских клопов-ниндзя на наши картофельные кущи? – насмешливо отозвался Иван Петрович Вась-Васькин и, переглянувшись с женой, стоявшей поодаль от него, рассмеялся.

– Да нет, тут дело серьезнее, – вкрадчиво ответил Ляпин. – Не доводилось ли вам когда-либо слышать о секте душителей?

– Нам-то? Коне-е-ечно, – охотно согласился Иван Петрович. – Слышал, их главаря поймали на Владимирском проспекте в столице, а что?

Ляпин отрицательно покачал головой.

– Боюсь, о них придется услышать еще раз, и не в столице, а у нас в горах, в Псыгыпе. – Ему было приятно наблюдать, как у обоих Вась-Васькиных непроизвольно открылись рты. – Позвольте вам вкратце напомнить, – продолжал Ляпин ровным, спокойным голосом. – В прошлом году в соседнем поселке Кужгурык произошел весьма резонансный случай помешательства на религиозной почве. Птицевод агрокомплекса «Аграриум-холдинг», начитанный, умный молодой человек, ранее ничем не выдававший своих пагубных наклонностей, вдруг возомнил себя древнеиндийским тугом, или душителем по-нашему. Как это и происходит, в короткое время безумцу удалось сплотить вокруг себя небольшую группу из шести единомышленников, с готовностью принявших новое для себя учение. Преимущественно это были сельхозрабочие, люди образованные и интеллигентные, и, к счастью, дальше кур их ритуальные жертвоприношения не распространились. Но случилось так, что затесался среди них тот, кому показалось мало курей… Секту быстро разогнали, кого запрятав в нашу знаменитую психиатрическую лечебницу, а кого отправив к родственникам, подальше из этих мест – всех шестерых… и лишь седьмой так и не был пойман. На сегодняшний день все уже и позабыли о той истории, даже я сам, несмотря на то, что участвовал в поимке беглецов. Но только в прошлом месяце в окрестностях Псыгыпа произошел странный случай удушения лося, напомнивший нам о кужгурыкской трагедии. Лесник рассказывал: у мощного животного, найденного им на самом дне Кушхэтского ущелья, была буквально пополам переломана шея. В общем, есть опасения, что это дело рук сбежавшего в прошлом году душителя…

– Маньяка! – перебивая, выпалил Иван Петрович.

– Ну почему же сразу «маньяка»? – возмутился Ляпин. – Просто проникся человек философскими идеями…

– Пф! Тоже мне, философ! – пренебрежительно фыркнула молчавшая до сих пор Мария Сергеевна. – Передушил кур, напал на дикое животное, задушил его, неизвестно, что еще с ним сделал – настоящий маньяк.

– Вот именно, – поддержал жену Иван Петрович. – Страшно представить, что бы он сделал с человеком.

Ляпин внимательно следил за бурной реакцией Вась-Васькиных, стараясь не выдавать ликования: похоже, его слова возымели нужное действие.

«Ладно, черт с ними, пусть будет маньяк, раз его они боятся больше религиозного фанатика», – мысленно рассудил он.

– Ну да, маньяк… – нехотя согласился Ляпин. – Так что вот вам мой добрый совет, будьте предельно осторожны и, прошу вас, не привлекайте к нашим дачам излишнего внимания: громкая музыка и дым от мангала могут заинтересовать его…

– Ага, сейчас прям! – возмутился Иван Петрович. – Так и попрятались в норки!

– Пусть только сунется к нам, у нас многозарядный Хатсон! – выкрикнула Мария Сергеевна.

– Да мы его закоптим на мангале! Все небо закоптим, чтобы он задохнулся! Мы ему все перепонки музыкой порвем!

– Вот именно! А то – ишь ты! – маньяк выискался! Да мы сами кого хочешь придушим!

На Ляпина было жалко смотреть, его лицо превратилось в выжатый кислый лимон. Это и понятно, ведь все его ухищрения оказались бесполезны в борьбе с непрошибаемыми Вась-Васькиными. Более того, он достиг обратного результата. Нет, ну кто бы мог подумать, что эти двое окажутся такими агрессивными нигилистами? Им одно говоришь, а они тебе другое. Говоришь, не шумите, а они, перепонки порвем. Говоришь, не привлекайте внимания к дачам, а они, закоптим небо шашлыками. Чертовы индивидуалисты. Действительно, душителя на них не хватает!

С трудом сдерживая нарастающий в душе гнев, Ляпин раскланялся и сухо попрощался с продолжавшими визгливо верещать Вась-Васькиными:

– Всего хорошего… соседи.

Нервной, дерганой походкой Ляпин вышел за калитку садоводческого товарищества и направился в сторону спасительного леса, чтобы зарядиться от Матушки-природы ее чистой, доброй энергией.

Глава 5

Едва различимая лесная тропинка вывела Ляпина к деревянному забору заброшенной детской турбазы «Красная зарница». Он всегда замедлял здесь шаг, придаваясь ностальгическим мыслям о минувшей эпохе. Действительно, некогда благоустроенная и ухоженная турбаза, как и те немногие сохранившиеся с прежних времен объекты инфраструктуры, ныне находилась в плачевном состоянии. Забор прогнил, и местами целые секции повалились на землю, вся территория густо заросла сорняком и кустарником, а деревянные домики с облупившейся краской потускнели и покрылись грибком от сырости. Лишь административный корпус из белого кирпича еще сохранял былой вид, но и его шиферная кровля отчаянно нуждалась в ремонте.

Выйдя из изумрудного полумрака леса к открытой солнцу спортивной площадке турбазы, Ляпин краем глаза уловил какое-то слабое движение в траве по ту сторону зеленой изгороди. Стараясь не производить шума, пригибаясь, он прокрался как можно ближе, где и замер, всматриваясь сквозь кусты. Так и есть, зрение не обмануло его, там кто-то был: Ляпин различил вынырнувшую из высокой травы, как Афродита из пены морской, рыжую женскую головку с распущенными вьющимися волосами. Он отчетливо разглядел и миловидное личико юной особы, густо покрытое веснушками, и ее обнаженные покатые плечи, и чрезмерно массивные груди, и живот, и даже полоску огненно-рыжей растительности внизу живота…

Ляпин непроизвольно сглотнул комок в горле и зло процедил:

– У-у, распутные девки, совсем стыд потеряли…

Волна возмущения вновь накрыла Ляпина с головой – теперь уже в полном объеме вернулся его ежегодный кошмар. Турбаза действительно не функционировала последние двадцать лет, но, как и прежде, она охранялась сторожем, местным пьяницей Колькой Шмыревым. Это и стало ее проклятием. Чтобы совсем не одичать без человеческого общества, Шмырев близко сошелся с «детьми природы». Так именовали себя приверженцы натурального образа жизни, или, как их называл Ляпин, нудисты.

Шмырев, или дядя Коля, как по-доброму обращались к сторожу «дети природы», позволял молодым людям проживать все лето на турбазе. Молодежь обоих полов охотно приезжала из соседнего Акваторска и других окрестных городов в это укромное местечко в горах, чтобы хоть на короткое лето позабыть о цивилизации, а также обо всем негативном и вредном, что, по их мнению, она навязывает горожанам, в частности, об одежде.

Закон здесь был один, но он был незыблем: переступив через порог турбазы, каждый вновь прибывший «дитя» принародно раздевался донага и давал торжественную клятву больше не одевать на себя даже фигового листка, находясь на ее территории. Весть о «голой» турбазе быстро разлетелась по всему побережью. Помимо истинных адептов натурального образа жизни, сюда потянулись и искатели новых эротических впечатлений. Кто-то приезжал со своим спутником, а те, кто пары не имел, надеялись встретить ее на турбазе. По виду же никто из них ничем не отличались от всех остальных.

Вечно пьяный Шмырев с усмешкой поглядывал на современных адамов с евами, всей одежде предпочитающих венки из одуванчиков, а по вечерам в чем мать родила гарцующих вокруг костра и извивающихся под монотонное тумканье африканских барабанов, но все же относился с уважением к причудам современной молодежи. В их оправдание можно сказать, что они не напивались, особо не шумели, вели себя культурно, были предельно любезны и приветливы друг с другом – в общем, на турбазе царила полная идиллия, какой здесь не было даже во времена ее официальной работы.

Жителей близлежащего поселка Псыгып нисколько не смущало соседство с бородатым мужиком в морском бушлате и заношенных джинсах, окружившим себя раздетыми догола молоденькими амазонками. Никого это не смущало и в садоводческом товариществе «Судомеханик»… точнее никого, кроме его вездесущего председателя. Ляпин негодовал от творящегося на территории хоть и бывшей, но все же детской турбазы «разврата» и с наступлением летнего сезона забрасывал участкового гневными жалобами. Участковый законопослушно отчитывался о некой проделанной им работе в отношении правонарушителей. Какую именно работу он проводил со злостными нарушителями общественного порядка, Ляпину было невдомек, поскольку нужного результата она явно не оказывала, и все так и продолжалось из года в год…

Оголенная девушка тем временем выпрямилась, стоя на земле на коленях, и принялась покрывать себя кремом для загара, выдавливая его из тюбика на пухлую ладошку и густо размазывая по раскрасневшейся от жаркого южного солнца молочно-белой коже. От ритмичных движений ее увесистые груди пришли в движение. Она обратила внимание на свои восхитительные груди, улыбнулась и принялась за них. Закончив с бюстом, она набрала в ладошку изрядную порцию крема и перешла к объемному животу. Совершая круговые движения, опускаясь все ниже и ниже, в какой-то момент ее ладонь скользнула прямо между ног и принялась скользить туда-сюда…

– Ах ты бесстыжая развратница… – вновь прошипел Ляпин, пристально глядя на блестящее от крема обнаженное женское тело, судорожно орудующее рукой в неприличном месте.

В какой-то момент перед глазами Ляпина все поплыло и потемнело, а голова пошла кругом. Его дыхание сперло, в груди учащенно заколотилось сердце, отзываясь молоточками в ушах, чего с ним не случалось уже давно, точнее с начала прошлого лета, когда одна из нудисток чуть было не довела его до сердечного приступа…

От возникшей слабости ноги Ляпина подкосились, и он упал на четвереньки, опираясь о землю локтями и головой. Из его открытого рта вырывались нечленораздельные звуки, ни то хрип, ни то рык, ни то стон.

«Главное, не поддаться слабости, удержаться от похотливого искушения и не смотреть, – мысленно наставлял сам себя Ляпин. – Главное, проявить силу духа».

– Дух сильнее плоти… Дух сильнее плоти… Дух сильнее… – вполголоса, как заклинание, стал безостановочно повторять он одну и ту же фразу.

Спустя минуту-другую Ляпин потряс головой, приходя в себя. Под рукой в траве он ощутил какой-то объемный предмет и поднял его. Это была увесистая, размокшая от прошедшего накануне ночью дождя, небольшая, но толстая коряга, размером с кирпич. Ляпин поднял глаза: сквозь кусты так и продолжало мелькать нагое женское тело, извивающееся в сладострастном танце. Вдобавок оттуда стали доноситься девичьи ахи и вздохи. Ляпин непроизвольно зажмурился, судорожно стиснув корягу в руке, а затем размахнулся и с силой швырнул ее наугад через кусты, куда-то в сторону ничего не подозревающей девушки.

В следующее мгновение из-за кустов послышался глухой звук, как будто от удара по боксерской груше, после чего все звуки стихли. Ляпин открыл глаза. Представшая перед его взором жуткая картина потрясла его: девушка в оцепенении так и продолжала стоять на коленях, а из ее разбитого носа струей хлестала кровь, заливая рот и подбородок. Ничего не понимая, она смотрела, как ярко-алые крупные капли падали с ее подбородка на груди. Растекаясь по ним тонкими струйками, кровь текла по животу, бедрам… Зрелище было поистине ужасающим, отчего Ляпин был не в состоянии оторвать от него глаз.

Девушка подняла руки к лицу и ощупала то место, где только что был ее смешной вздернутый носик, а ныне, распухая прямо на глазах, синела какая-то бесформенная слива. Поняв, что нос из дыхательного органа каким-то странным образом превратился в очаг острой боли, девушка не выдержала, и лесную тишину прорезал ее истошный вопль:

– А-а-а… Мой нос… Боже, что с ним…

– Господи, что же я наделал? – едва слышно прошелестел побелевшими от страха, трясущимися губами Ляпин. – Ведь я же хотел просто вспугнуть ее…

К девушке отовсюду поспешили другие «дети природы», среди которых было несколько крепких парней с внушительной мускулатурой. Все наперебой принялись то расспрашивать ее о том, что здесь стряслось и что с ее носом, то просто выражать свои эмоции.

– «Огняша, ты вся в крови…» – «Огняш, ты можешь дышать?» – «На, возьми подорожник, он останавливает кровотечение…» – «Огняшечка, поверни-ка голову… Ой, мамочки, я сейчас шлепнусь в обморок…» – «Боже, кто способен на такое чудовищное зверство?» – «Да, не повезло Няше. И одного дня не прошло как приехала, и вдруг такое…» – «Слышь, Грачик, а это не заразно?» – слышались голоса со всех сторон.

– Кто-то в меня… чем-то бросил… – сбивчиво стала объяснять Огняша плаксивым голосом, поглатывая отдельные слова, гундося и захлебываясь от душивших ее слез. – Вон оттуда… из тех кустов… Боже, что теперь… с моим носом… Кто теперь меня такую… полюбит… А-а-а-а… – голос девушки сорвался на визг, а затем вновь послышались ее горестные рыдания.

Трое крепко сбитых молодчиков ринулись к указанным кустам.

– Здесь никого нет, – выкрикнул один из них.

Да, Ляпина уже и след простыл. Он без оглядки несся по лесу в обратном направлении. Страх быть пойманным и сиюминутно подвергнутым физическому наказанию за нанесение хоть и не предумышленных, но все же тяжких телесных повреждений придавал ему немыслимое ускорение.

Несмотря на достаточно хорошую физическую форму и выносливость, Ляпин был уже совсем не молод. Полностью выбившись из сил, он остановился у кромки леса неподалеку от садоводческого товарищества «Судомеханик» и привалился к смолянистому стволы сосны. Тяжело и часто дыша, он всмотрелся в темнеющие позади него дебри леса. Погони за ним не было.

Боль и саднящее ощущение заставили Ляпина оторвать напряженный взгляд от безлюдной лесной тропинки и посмотреть на свои ноги. Резиновых шлепок на ногах как не бывало, он был бос. Голени до колен были иссечены мелкими кровоточащими царапинами. Колени сбиты в кровь. Он падал? Но где? Когда? В голове было пусто, лишь перед внутренним взором так и стояла жуткая картина: лицо перепуганной девушки, из расплющенного носа которой, как из пожарного брандспойта, хлещет кровь… Ярко-алая кровь… Фонтанирующая кровь… Все вокруг заливающая кровь… Одна лишь кровь… Кровь… Кровь…

– Боже… – выдохнул Ляпин. – Какой кошмар…

Он отделился от ствола сосны и, держась за сердце и бормоча что-то неразборчивое себе под нос, медленно побрел домой на непослушных, трясущихся мелкой дрожью ногах.