Вернувшись в дом после несчастного случая на турбазе, Ляпин без сил рухнул на застеленную кровать и будто провалился в черную бездну забытья. Так он и пролежал в беспамятстве и без движения до самого позднего вечера.
Что конкретно его разбудило, Ляпин понять не мог, то ли полная луна, заглянувшая в окно, то ли скрипичный концерт, который устроили цикады где-то в саду. Ляпин пошевелился и тяжело простонал:
– О-о-о-ох… И за что мне это наказание…
Ощущения были таким, будто черти на нем воду возили: голова гудела, перед глазами все плыло, тело крутило от боли. По мере того как он приходил в себя, к неприятным ощущениям добавлялись душевные муки. Перед мысленным взором вновь всплыла та ужасная картина: несчастная девушка, истекающая кровью.
– Ну как же так вышло? – страдальчески произнес Ляпин. – Ведь я же хотел всего лишь вспугнуть ее…
Невольно в его голове ожили все утренние события, окончившиеся этой страшной трагедией. Одно за другим Ляпин мысленно пережил их вновь: и приезд новых соседей, оказавшихся редкостными моральными уродами, и их насмехательства над ним, и заселение на турбазу нудистов, от года к году становящихся все развратнее и развратнее, и теперь откровенно мастурбирующих прямо на глазах у прохожих!
Ляпин порывисто поднялся с кровати. Нужно было отвлечься на что-то другое. Он по привычке подошел к окну, открыл его и сделал глубокий вдох. Однако вместо свежего ночного воздуха его легкие наполнились кислым запахом горелых углей – смрад от мангала Вась-Васькиных уже поселился в его саду.
– Чтоб вы сгинули ко всем чертям! – зло выкрикнул Ляпин в окно и со звоном захлопнул его.
Глядя на сад через запыленное стекло, он негодовал: злополучные соседи лишали его даже тех малых малостей, что дарила Матушка-природа. Листва на деревьях едва трепетала от начавшегося дождя, и Ляпин стал понемногу успокаиваться. Природа всегда умиротворяюще действовала на него… но только когда она представала перед ним в своем естестве. Ляпин искренне полагал, что природа не терпит грубого вмешательства со стороны человека. Не нужно подрезать верхушки деревьев, чтобы увидеть восход, ведь солнце и так поднимется на небосвод и покажет себя во всей красе. Или зачем, спрашивается, выкорчевывать плодоносящий фруктовый сад, заливать все кругом бетоном и строить громадный кирпичный домище, когда человеку довольно и скромного домика, если не шалаша?
Ляпин с раздражением поймал себя на мысли, что пристально смотрит в сторону дачи Кривцева. Залитая ослепительно-ярким светом светодиодных прожекторов, она являла собой все самое мерзкое, на что только был способен человек в деле осквернения природы. Глаза Ляпина недобро искрились в сумерках, а на его угловатых, костистых скулах бугрились и перекатывались желваки.
– Ничего не скажешь, отвлекся… – выдавил он.
Ляпин порывисто задернул на окне занавеску, чего не делал, пожалуй, вообще никогда в жизни, и машинально направился к гардеробу. Он включил в прихожей верхнее освещение и отыскал свои старые диэлектрические сапоги и непромокаемую куртку-штормовку – вещи, которые не надевал уже очень давно, но один только вид которых вызывал в его душе щемящее чувство тоски по безвозвратно прошедшей молодости. Ляпин с трепетом взял в руки и понюхал пропылющую брезентовую куртку, после чего облачился в нее и натянул на ноги такие же завонявшиеся резиновые сапоги. В таком виде он и отправился на ночную прогулку, желая развеять тягостное чувство на душе.
Ляпин неспешно брел по дачному поселку. То ли от ночного воздуха, наполненного кислородом сверх всякой меры, то ли от двигательной активности, усилившей кровоснабжение головного мозга, к нему постепенно возвращалось трезвомыслие. С произошедшим Ляпин смирился как с чем-то таким, чего уже нельзя изменить. Единственное, он никак не мог взять в толк, как все это могло с ним приключиться? Что послужило толчком к нервному срыву? Ведь ничего подобного с ним прежде не случалось. При любых скандалах с соседями он сохранял хладнокровие и умел держать себя в руках даже в самых напряженных ситуациях. Даже простому раздражению он не давал воли, а тут вдруг сдали нервы. С чего бы это?
Сосредоточившись на себе самом, Ляпин невольно вытеснил на задний план все остальные тревоги. Главной из них был страх наказания. Но с ним Ляпин справился одним из первых, убедив себя, что нудисты ни за что не станут жаловаться в полицию, поскольку сами находятся на грани закона.
Незаметно для себя совершив полный круг по безлюдному в этот поздний час дачному поселку, Ляпин вернулся к даче Кривцева. Поравнявшись с домом, он непроизвольно поднял голову. В одном из незашторенных окон верхнего этажа горел яркий свет. То, что Ляпин в нем увидел, заставило его застыть на месте.
– И как только людям не стыдно… – выдохнул он.
Не веря своим глазам, он присмотрелся внимательнее. Ошибки быть не могло, Вась-Васькины занимались сексом. Но не как все нормальные люди, скромно, под одеялом, в темноте, а у всех на виду, к тому же самым развратным способом.
– Тьфу! – Ляпин сплюнул на землю. – Срамота!
Одного только взгляда на бесстыже обнаженную, немолодую и совсем непривлекательную женщину, гарцующую верхом на мужчине, Ляпину стало достаточно, чтобы понять, что именно послужило причиной его нервного срыва. Это были Вась-Васькины. Всякое бывало в жизни Ляпина, но сквернее людей он не встречал. Все им было нипочем, ни что не пронимало их толстую шкуру: ни доводы здравого разума, ни нормы морали, ни правила приличия.
Ляпин так и продолжал смотреть, как колышутся жировые складки на тучном и белом женском теле, а волосатые мужские руки откуда-то снизу жадно лапают, мнут и выкручивают податливые, как тесто, груди. Эти похотливые сластолюбцы, как животные, совокуплялись прямо на его глазах. Омерзительное зрелище вызвало непроизвольный спазм в желудке Ляпина. Он согнулся пополам от острой боли, пронзившей живот, и его буквально вывернуло наизнанку:
– Бё-ё-ё…
Желудок был пуст, и рвотных масс почти не вышло, лишь горький привкус желчи остался во рту.
Ляпин сплюнул под ноги вязкую слюну и прохрипел не своим голосом:
– Ах вы недопёски шелудивые…
Сам того не понимая, как это у него вышло, но, только ощутив в руке холодок увесистого булыжника, Ляпин размахнулся и с силой метнул камнем прямо в горящее окно. Оглушительный звон разбитого стекла и дикий женский вопль вернули его в действительность.
– Боже мой, – испугавшись, плаксиво всхлипнул Ляпин, – ну что же я делаю?
В следующую минуту из разбитого окна показалась голова перепуганного Ивана Петровича. Он различил, что в желтом прямоугольнике света от окна неподвижно стоит устрашающая фигура в темном балахоне с надвинутым на лицо капюшоном.
– Это ты сделал? – зло выкрикнул Вась-Васькин.
Незнакомец ничего ему не ответил, дав деру в сторону леса.
– Ну все, тебе хана! – дальше Иван Петрович перешел на мат. – Я тебе отвечаю… я тебя найду… и яйца отстрелю… маньячила…
Такой отборной нецензурной брани, что неслась из разбитого окна вслед убегающему «маньяку», Ляпин никогда в своей жизни не слышал. Совершив крюк по лесу на случай погони, он вернулся к дачному поселку, перелез через невысокую изгородь из белого штакетника и, прячась за стволами яблонь, короткими перебежками достиг своего домика, где и скрылся никем не замеченный. Затаившись на кровати, всю оставшуюся ночь Ляпин не спал, ожидая, что вот-вот в его дверь постучат, и суровый голос Залихвацкого спросит, где он был прошедшим днем и что делал этой ночью.
Под утро, когда за окном ночные сумерки сменила предрассветная дымка, совершенно изнуренный и вымотанный, Ляпин забылся беспокойным, поверхностным сном, утешив себя слабой надеждой, что все как-нибудь уладится само собой.
Еще из кассового зала Залихвацкий услышал, как надрывается его телефон. Дребезжащие трели приглушенным эхом гуляли под куполообразным сводом станции, вызывая в его похмельной голове лишь самые негативные мысли. Ну что и кому могло понадобиться от него второй день подряд, да еще в такую рань?
Массируя висок, Залихвацкий пересек прохладный зал, попутно поприветствовав кивком билетную кассиршу Раису Опоросову, и скрылся в темном поеме коридора. Телефон так и продолжал звонить за дверью, пока он открывал заедающий замок. Попав наконец внутрь, Залихвацкий подошел к столу. В этот момент телефон смолк. На скулах Залихвацкого заиграли желваки, а на сжатых кулаках побелели костяшки.
Когда телефон зазвонил вновь, Залихвацкий поднял трубку и бросил в нее:
– Старший лейтенант Залихвацкий. Слушаю вас.
– До вас дозвониться, как до министерства, – раздраженно произнес мужской голос в трубке.
Залихвацкий пропустил наезд мимо ушей:
– Вы обратились к участковому уполномоченному по Предгорному району, представьтесь для начала.
– А, да, – осекся звонивший, – меня зовут Иван Петрович Вась-Васькин. Я хотел бы обратиться к вам с заявлением.
– Приемные дни среда и пятница с девяти до трех. Всего хорошего.
Залихвацкий уже собрался было положить трубку на телефон, как динамик буквально взорвался от восклицаний. Что-то в словах звонившего мужчины заставило Залихвацкого снова прижать трубку к уху.
– Вы сказали, нападение? – перебивая, спросил он.
– Да, нападение… ночное нападение на дачу! Вы обязаны выехать лично! Я знаю законы, я депутат…
– Адрес.
– Садоводческое товарищество «Судомеханик», двадцать первый участок. Это дача…
– Знаю, Кривцева. Выезжаю.
Залихвацкий бряцнул трубкой о рычажки телефонного аппарата. Хмуря брови, он обошел стол, привычно достал из верхнего ящика початый блистер анальгина, выдавил на ладонь сразу три таблетки и отправил их в рот. Разжевывая таблетки, Залихвацкий совсем не чувствовал горечи лекарства. Другое чувство тяготило его: что это еще за странный всплеск преступности на его участке?
Дорога от железнодорожной станции до «Судомеханика» занимала каких-то пятнадцать-двадцать минут езды по Загородному шоссе, точное время Залихвацкий никогда не засекал, однако сегодня на нее ушло не более десяти. Выехав из лесополосы на взгорок, Залихвацкий снизил скорость и остановился, чтобы оценить обстановку. Дачный поселок лежал прямо перед ним. Все как будто было спокойно: подъездная дорога и окольная тропинка были безлюдны, никаких посторонних звуков не было слышно, и ничего подозрительного не бросалось в глаза.
Тронувшись с места, уазик накатом скатился по пологому склону, после чего резко затормозил и остановился прямо напротив шлагбаума на въезде. Залихвацкий вылез из салона автомобиля, хлопнул дверцей и скрылся под арочным сводом с крупными, выкрашенными в белый цвет фанерными буквами: «СТ СУДОМЕХАНИК».
Двадцать первый участок находился вблизи западной границы товарищества, непосредственно у кромки леса. С точки зрения уединенности, это был один из самых спокойных участков. Не считая соседствующего с ним углового участка, принадлежащего председателю садоводческого товарищества.
Залихвацкий остановился перед железными воротами с номером «21» и прислушался. Никакого шума-гама слышно не было. Напротив, было тихо и спокойно. Он постучал кулаком по воротам, выждал минуту и повторил стук.
Откуда-то сверху послышался уже знакомый ему возмущенный мужской голос:
– Кто там еще?
Залихвацкий отступил на шаг назад и, подняв голову, сказал:
– Полиция. Открывайте.
– Ну слава яйцам, – пробубнил мужчина и скрылся в темном проеме окна.
Только сейчас Залихвацкий заметил, что окно, из которого тот выглядывал, было вдребезги разбито – из пластиковой рамы, как пики, торчали острые осколки стекла.
– Черт, – негромко чертыхнулся Залихвацкий, – надо собраться.
Лязгнула задвижка, и створка ворот распахнулась. Перед Залихвацким стоял взрослый, степенный мужчина с встревоженным лицом. Одет он был просто, в песочные спортивные брюки и белую майку с коротким рукавом, на босых ногах были надеты синие сабо.
– Что у вас там, десять ночных вызовов, не понимаю? Дозвониться невозможно… – начальственным тоном начал возмущаться мужчина.
– Ваши документы, – холодно потребовал Залихвацкий.
– Да, конечно.
О проекте
О подписке