Глава 2

«Нельзя допускать, чтобы нас давили как рабов, нельзя допускать, чтобы нашу кровь проливали как воду».

Из письма Егора Дулебова, объяснявшего его решение убить Уфимского генерал-губернатора Богдановича.

Март – май 1903 года.

В ясный, морозный, мартовский день, по заснеженной дороге скользили ямщицкие сани в сопровождении полусотни казаков. Это по казённой надобности ехал уездный исправник¹⁵ Николай Анисимович Ключников, весёлый, крепенький господин лет сорока. Компанию ему составил Сергей Митрофанович Мещеряков, податный инспектор¹⁶, болезненного вида, сухощавый, молодой человек, двадцати пяти лет, в пенсне и с бородкой клинышком, какие любят носить земские доктора.

Дело этим господам предстояло хлопотное и малоприятное – изъятие недоимок в деревне Ярославка. По этой причине и сопровождает их полусотня бородатых казачков. Сергей Николаевич в прошлом году после окончания курса в Московском университете¹⁷, получил место в податной палате Уфимской губернии.

Ключников стал уездным исправником недавно. Должности своей он был отнюдь не рад. Раньше Ключников служил становым приставом¹⁸, поддерживал порядок в своём стане, куда входило три волости, и забот не знал. Именно из-за таких мероприятий, какое им сегодня надлежало произвести, и не хотел Николай Анисимович становиться исправником, но начальство возражений его не пожелало слушать.

– Теперь уж немного осталось, скоро доедем, – сказал Ключников, разглядывая чернеющую в дали рощу, – в прошлое лето урожай в Ярославке неплохой был, да зимы у нас долгие, вот и начинают подъедать мужички запасы.

– Вы Николай Анисимович сказали, что в Ярославке хороший урожай был, так откуда в таком разе недоимки? – спросил, зевая Мещеряков. Он посмотрел на едущих сзади казаков и продолжил: – Откуда такая сумма, в тысячу четыреста тридцать рублей? Подушный налог с дворового хозяйства составляет двадцать четыре рубля. Это не такие уж и большие деньги.

– Эх, батенька вы мой, – горько усмехнулся Ключников, – землицы то у мужика десять десятин, ну две в аренду возьмёт под сенокос. Так глядишь в год рублей сто тридцать дохода и получит. А в семье детишек пять – шесть ртов, да ещё старики родители. Им всем есть – пить надо?! Да одна семья на себя почитай рубликов сто девяносто в год тратит. И то если мужик табака и водки не потребляет.

– Зимой мужику в деревне делать нечего, – продолжая зевать, отвечал Мещеряков, – чем на печи лежать, лучше бы на заработки в город подавался.

– И уезжают мужики, – кивнул Ключников, – так в городе на мануфактуре или на фабрике тоже много не заработаешь. Вот потому и живёт деревня впроголодь на хлебе и картошке. Летом хоть щи из крапивы сготовить можно, – Ключников поднял воротник шинели и продолжил, – однако жить мужичку стало легче. Он хлеб хоть чистый есть стал, не подмешивает туда лебеды как десять годков назад. Раньше как бывало: подбавит мужик лебеду в хлеб, а она ещё не вызрела, да квас на лебеде и луке настоянный попьёт, так как другой еды нет. От такой пищи ходит мужик весь день шальной, будто пьяный, да ещё и рвёт его частенько с лебеды. У меня матушка с этого и умерла. Мне тогда и семи годков не было. Осталось нас у отца шесть душ детишек, мал мала меньше. Решил тятька последнюю корову на рынке продать. Говорит: «Всё равно без мамки некому за коровой следить». Собирался он в Екатеринбурге извозчиком стать, а нас детишек на бабку, свою мать оставить. Продал тятька корову на базаре, да домой его лошадь мёртвым на телеге привезла. Убили и ограбили по дороге. Я в семье старшим был, подался в город на заработки.

Ключников рассмеялся и продолжил:

– Не поверите, Сергей Митрофанович, в первый раз я ел мясо в двадцать один год, когда меня в армию забрили, – Ключников вздохнул и продолжил, – в России мужику везде несладко.

Так за разговором и доехали до места. Ярославка по местным меркам село небольшое, дворов пятьдесят. Все избы крыты соломой, с покосившимися заборами. Деревянная церковь в центре села. Мещерякова этот унылый, убогий вид вогнал в тоску. Он всю жизнь прожил Москве, и сельские пейзажи для него исчерпывались загородной дачей в Томилино.

Для Ключникова процесс изъятия недоимок, хоть был делом неприятным, но обыденным, а для Сергея Митрофановича мероприятие оказалось шоком. Подъехав к дому старосты, потребовали у того созвать сход. Когда мужики собрались, Ключников попросил Мещерякова зачитать список недоимок, тот глядя на бородатых, одетых в рваньё мужиков, подумал:

«Что у этих людей можно взять?!» – однако достал из портфеля список и стал читать. При этом мужики кивали и горестно вздыхали.

– Год нынче уж больно тяжёлый был, – крикнул кто-то из толпы, – весь хлеб к крещенью подъели.

– Мужики! Месяц назад вы всем сходом постановили, что за недоимки отдельных дворов, отвечать будет всё общество, – крикнул Ключников, – вы просили дать отсрочки. Время прошло!

Опять начался ропот мужиков на тяжёлую жизнь.

– Так может до второго пришествия продолжаться, – покачал головой исправник.

Он дал команду казакам, и те начали ходить по дворам, собирать коров, лошадей и прочее имущество в счёт недоимок. Со всех сторон слышался бабий вой, роптали тихо мужики, а староста взмолился:

– Ваше благородие уйми ты казачишек!

После чего, мужики запрягли несколько саней и стали стаскивать на них мешки с зерном.

На обратном пути Ключников заявил:

– В этот раз легко управились, не пришлось у мужиков коровёнок забирать. Мы весь хлеб у них подчистую вымели. Что весной сеять будут?

– Губернское казначейство выдаст зерно для посева, – ответил Мещеряков.

– Так за зерновую ссуду опять нужно платить! – воскликнул Ключников. Он горько усмехнулся и продолжил: – Мужик ещё за прошлый год не рассчитался, а его уже в новую кабалу вгоняют. Не зря говорится: «Вот тебе бабушка и Юрьев день»!

– К чему здесь эта поговорка?! – усмехнулся Мещеряков. Он посмотрел на сани с зерном и закончил: – Поговорка эта совершенно не к месту.

Ещё как к месту уважаемый Сергей Митрофанович! Можно сказать именно с этой поговорки и начались беды Российской империи. До правления князя Ивана III¹⁹, крепостной крестьянин мог уйти от своего помещика, если был недоволен им. Сделать он это мог после окончания сельскохозяйственных работ, в конце ноября, за неделю до Юрьева дня и неделю после. Уходили крестьяне главным образом от того, что помещики загружали их непосильной барщиной²⁰, в ущерб хозяйству крестьянина. В 1497 году при Иване III вышел новый свод законов, именуемый «Судебник», в котором всякий уход крепостного от помещика был запрещён. «Вот тебе бабушка и Юрьев день!»

Именно с тех пор пошло закабаление крестьян, превращение их в рабов. Теперь помещик мог крестьянина запороть насмерть, изнасиловать его жену и дочь, и при этом он не нёс никакой ответственности. Можно было продать всю крестьянскую семью, либо поодиночке, проиграть в карты, все, что пожелает помещик, мог он сделать с крестьянином. Заполыхали по Руси крестьянские бунты.

Об отмене крепостного права задумывалась ещё императрица Екатерина II, однако ей это не позволило сделать окружение. Даже самый гениальный и сильный правитель, обязан считаться с ним, иначе легко может получить табакеркой в висок как Павел I, либо быть задушенным подушкой, как его отец Пётр III.

В правление Александра II стало окончательно ясно, что крепостное право нужно отменять, оно тормозит развитие промышленности, фабрики и заводы требовали рабочих рук. Реформы Александра II были куцыми, он дал личную свободу крестьянам, но свои небольшие наделы те получили от государства в заём, должны были его покрывать, и ещё выплачивать подушный налог.

Основным продуктом импорта в Российской империи было зерно. Его давали как мелкие крестьянские хозяйства, так и крупные землевладельцы. Крестьянин, работая на своём земельном участке, не мог прокормить многочисленную семью, вот и голодал. А там где голод, всегда зреет недовольство и бунт. Ох и страшны бунты на Руси!

В свою очередь помещики, веками живя за счёт крестьян, не могли и не хотели правильно вести хозяйство на своей земле. Они так же разорялись и продавали спекулянтам землю, которой у них было значительно больше, чем у крестьян. В семьях этих разорившихся помещиков так же зрело недовольство. Если отцы произносили на банкетах патетические речи об «угнетении свободной мысли в Российской империи», то их дети начинали изготавливать бомбы, швырять их в губернаторов и царей. Становились они народовольцами.

Именно от взрыва бомбы, брошенной народовольцами Рысаковым и Гриневицким, погиб «император освободитель» Александр II. Его сын Александр III принялся «закручивать гайки», но было уже поздно, идеи террора завладели умами гимназистов и студентов. Однако пока ещё справлялись со своими обязанностями Охранные отделения полиции и Отдельный корпус жандармов. Бомбистов успевали вовремя выявлять и обезвреживать.

Мужик в деревне привычно голодал, поносил матерными словами исправника, который был рядом, и почитал царя – батюшку, до которого далеко. Рабочий в России по существу был тем же самым мужиком. Крестьянина участок прокормить не мог, и он зимой подавался в город на заработки. Таков был капитализм в России в конце XIX и начале ХХ века. Постепенно на фабриках и заводах рабочие начинали работать уже круглый год, стал понемногу мужик отрываться от земли.

Когда ехали обратно, всю дорогу Мещеряков и Ключников молчали. Дремали в сёдлах казаки, тихо матерились в санях мужики, везущие зерно, отобранное в счёт недоимок, однако под конец умолкли и они, задремав в санях. От того все вздрогнули от зычного крика казачьего вахмистра²¹:

– Прошка! Кромешников! Подь сюда!

Встрепенулись казаки в сёдлах, послышались шутки:

– Эх, Михеич, ну и голосище у тебя! Даже ворон на версту с деревьев распугал.

– Так верно говорят: «Кому булава в руки, а кому костыль». Прав я Михеич? – спросил рыжий урядник²² Степашин.

К вахмистру подъехал рослый, белокурый казак.

– Здесь я дядька Иван. Чего звал?

–Э! Э! Дура, – укоризненно покачал головой вахмистр, – уж год как служишь, а ума всё не нажил. Ты что к куму на блины приехал?! Какой я тебе дядька?!

– Виноват, господин вахмистр, – приложил руку к папахе казак.

– Учи его, учи орясину, – заржал Степашин.