глава 1, в которой обида выдает себя желчью

(Из записей инспектора Лестрейда)

Просматривая свои записи, в том числе и самые ранние, двадцатилетней давности, я убедился в необходимости своеобразного вступления, без которого совершенно неясно, как и откуда возник этот человек. Подчеркну, не явление, о котором предостаточно рассказано и без меня, а сам Холмс, потому что сей субъект принялся маячить перед носом полиции задолго до рождения его странной славы и бытующее среди обывателей мнение, будто Холмс ворвался в криминальную жизнь Лондона в одночасье, не имеет под собой никаких оснований. Несмотря на частые пересечения с ним, некоторое достаточно продолжительное время в своих записках я обходился без упоминаний о нем. Не из гордости, как многие могли бы подумать. Просто до поры его присутствие в среде криминалистов было слишком незначительным, как мелкое облачко или одно из многочисленных деревьев на дальнем плане в пейзаже художника, чтобы имелся хоть какой-нибудь смысл отводить ему здесь место. Разве что курьезный, однако желания разбавлять комическими сюжетами серьезное чтение, каковым просто обязано являться свидетельство инспектора криминального департамента Лондона, я в себе также не находил.

Так продолжалось до тех пор, пока его вмешательство в наши дела не стало настолько навязчивым, что зачастую оказывало определенное влияние на исход событий, обойти вниманием которое без ущерба целостности картины уже не представлялось возможным. Таким образом, в деле ограбления «Си Эс банка», или, как его прозвали некоторые любители громких заголовков, в истории «Союза рыжих», впервые в мою письменную речь проник данный персонаж, и тогда же ситуация почти мгновенно переменилась. Начиная с летних дней девяносто первого года весь последующий период моей деятельности полностью совпал с пиком популярности этого проходимца, а потому пытаться оспаривать достоверность слухов, связанных с его именем и сначала пышно расцветших среди улиц Лондона, а затем захвативших Англию и весь мир, было невозможно. Газетчики, а с их помощью и публика с удовольствием подхватили и развили глубоко симпатичную им мысль о бездарности и лени полицейских, чью работу оплачивает общество, и тотальном превосходстве над ними гениального самоучки, бессребреника, распутывающего зловещие загадки за символические деньги, исключительно из потребностей своего ненасытного до работы ума. Во многом причиной такого враждебного отношения к полиции служил особый склад ума британца, в особенности лондонца, видевшего в полисмене посягателя на его гражданские свободы, чуть ли не шпионящего за людьми и их частной жизнью. Едва наметившемуся улучшению ситуации сильно повредил коррупционный скандал в Скотланд-Ярде, случившийся в конце семидесятых, когда лучшие люди суперинтенданта Уильямсона были застигнуты за получением взятки от мошенников, орудующих на тотализаторе. Этой атмосферой недоверия к официальному уголовному сыску вполне успешно пользовались частные сыщики, коих развелось предостаточно. Но их успех заключался отнюдь не в результатах деятельности – отсутствие профессионализма, организации, системы сбора информации и многого другого остро сказывалось на качестве их работы. Такие сыщики отрабатывали частные заказы и не совались в дела полиции. Холмс стал первым, кто бросил открытый вызов Скотланд-Ярду. Он пытался сделать себе имя, нарочито пересекая нам дорогу и стремясь превратить поиск и поимку преступников в нелепое соревнование одиночки с полицией, в котором таланты первого непременно должны были обеспечить ему победу.

Ничего не могу сказать о его так называемой агентуре из уличных мальчишек. Подозреваю, что ее не было вовсе и новости он узнавал обычным способом – из газет. Но иногда до его ушей долетал слух о том, что возле такого-то дома по такой-то улице в толпе зевак с тревогой и возбуждением обсуждают прибытие детективов с набережной Виктории, и в самый разгар нашей работы, когда производился осмотр места и опрос очевидцев, он успевал не просто примкнуть к любопытным, но еще и самоуверенно вторгнуться в самый центр, преодолевая оцепление с помощью важного вида и уверений, что «полиция отчаянно нуждается в его помощи». Появившийся через пару лет доктор Уотсон составил ему компанию – вероятно, для внушительности и из собственного безделья. Теперь топтаться на месте преступления, затирая важные следы и улики и отвлекая нас глупыми замечаниями, они стали вместе. Доктор, правда, больше молчал, но умудрялся как-то особенно неудачно путаться под ногами. Мне ничего не известно о его восточном прошлом, возможно, он действительно когда-то принадлежал армии. Во всяком случае, будет справедливым признать, что то непередаваемое достоинство, с которым он ухитрялся занять всякий раз самое неподходящее место, действительно отчасти присуще отставным военным. Судить здесь не возьмусь. Добавлю только, что, когда его пытались сдвинуть с такого места, он, не сразу уловив, чего от него хотят, в конце концов дружелюбно кивал и, переместившись, наступал на ногу инспектору Грегсону, а однажды по рассеянности и вовсе встал прямо на труп.

Холмс тем временем поражал нас акробатическими этюдами собственного сочинения, лазая по потолку и раскачиваясь на люстре в поисках следов и прочих улик. Эксперименты на открытом воздухе отличались не меньшей ловкостью и также имели бы неплохие шансы произвести должное впечатление, если бы не их результаты. Даже мне, цинику, невозможно было избежать чувства глубокого восхищения Холмсом, когда он с грациозностью пантеры, доступной только ему, вскарабкивался на деревья и заглядывал в гнезда птиц, внимательно с лупой осматривая их. Оставалось непонятным только, почему, по его мнению, улики следовало искать в таких труднодоступных местах, но никто из нас не был настолько любопытен. На моей памяти только однажды инспектор Джонс позволил себе некоторую несдержанность, когда Холмс, предположив, что застреленного на самом деле утопили в луже, а только затем застрелили для верности, потребовал осушить или вычерпать эту лужу, уверяя, что обнаружит на ее грязном дне отпечаток ноздрей жертвы. Джонс предложил перепоручить это занятие солнцу с уверением, что оно справится не хуже. Удивительно, как Холмс умудрялся все неимоверно усложнить и запутать. По-видимому, обычные преступления, регулярно свершавшиеся повсюду, ему были скучны, и потому он всегда выдвигал фантастические версии, в изрядной мере льстя преступникам своим ожиданием от них такой же невероятной изобретательности, какую выказывал в собственных измышлениях. Отравитель в его фантазиях никогда бы не снизошел до банально подсыпанного в бокал цианида. Вместо этого он швырялся ядовитой змеей, предварительно разозленной добела долгим раскручиванием за хвост, стрелял отравой из револьвера, метал с десяти ярдов заправленные ядом шприцы, словно дротики, использовал сам обиход жертвы, его образ жизни и окружающую обстановку, присылая в подарок ценителю прекрасного отравленные гобелены, расставляя в парке отравленные капканы, подсовывая собаке отравленную палку затем, чтобы она, облизав хозяина, перед собственной смертью успела стать его убийцей. Тем же успехом у него пользовались ножи, не оставляющие ран, огнестрельное оружие, стреляющее бесшумно, безгильзно, а иногда и беспульно, то есть черт-те чем. Но и этого ему было мало, так что особое место в его теориях занимали совсем уж экзотические способы убийства, таковые, что искусно скрывали сам факт насильственной смерти, а потому, по его мнению, не попали под наше подозрение, но были когда-то успешно им раскрыты.

При всем расположении к его неиссякаемой фантазии и несомненному таланту рассказчика, вдохновляющего его самого в такие моменты до некого подобия веры в собственные разглагольствования, слушателю пришлось бы на слово поверить в такие случаи из его практики, как, например, убийство испугом, когда немилосердный губитель, зная о нежной привязанности жертвы к разведению георгин, уничтожил несчастного умышленной ложью о бесцеремонном вторжении соседских овец, вытоптавших всех обитателей его клумбы. Или не менее жестокое убийство нескончаемым смехом. Циничный наследник в том примере использовал целую серию заготовленных уморительных шуток. Жестокосердный произносил их с ледяными глазами и не позволил собственному хохоту сбить себя с намеченной цели, так и не допустив ни малейшей паузы, пока сотрясающееся, словно суфле, тучное тело его престарелого родственника окончательно не замерло в кресле под анекдот о сеттере, освоившем игру в карты, но так и не научившемся блефовать из-за виляющего хвоста. Были в его арсенале и случаи умерщвления щекоткой, вопросом, поставившим в тупик, парадоксальным афоризмом, не только разрывающим сознание, но и физически уничтожающим сам мозг, отвратительным пением и бог знает чем еще.

Со своей вывернутой логикой в безруком ему легче всего было заподозрить карманника, а в безногом – тайного курьера. В замочной скважине он рассчитывал найти ресницы подглядывающего, но особенной его страстью был мусор. Он с упоением рылся в нем, для чего не ленился опрокидывать контейнеры. Разбросав их содержимое по мостовой и не найдя в них чего-то ожидаемого, он, рассеянно подперев подбородок рукой, тихо удалялся, оставив разбирательство с возмущенными жителями на долю дежурного констебля.

Первое время, пока эти господа лишь игрались в сыщиков в свое удовольствие, нас это до некоторой степени развлекало. В Ярде посмеивались над манерой Холмса театрально запахиваться в плащ после очередного «резюме», внезапно резко разворачиваться и быстро покидать место преступления, лихо сдвинув кепи набок. При этом старина доктор, замыкавший гордое шествие, часто оглядывался на нас с каким-то многозначительным прищуром, стараясь, вероятно, придать взгляду своих добрых и глупых глаз побольше сарказма и сожаления по поводу нашей ограниченности. Поначалу он так восхищался своим патроном, что зачастую не мог сдержаться, чтоб не пригласить нас присоединиться к его восторгам, толкая меня в бок или настойчиво стуча зонтиком по спине, если я, склонившись над трупом или сосредоточившись на каких-то деталях, пропускал мимо ушей блестящие заключения его друга. Его бесконечное и вечно невпопад «Холмс, это гениально!» нередко выводило меня из себя, пока наконец до доктора не стало постепенно доходить, что что-то не совсем так если не с его другом, то как минимум с результатами его усилий. Раз за разом доктор Уотсон убеждался в том, что, пока Холмс, к примеру, вставал на голову, чтобы определить, достаточно ли тверда в этом месте почва и можно ли было получить характерную ссадину на макушке при вертикальном падении из кэба, само преступление тем временем вполне обыденно раскрывалось осмеянной им полицией. После этого доктор поскучнел и при всяком новом появлении этой парочки перед нашими глазами просто грустно слонялся неподалеку.

В Ярде еще продолжали смеяться, когда начиная с июля девяносто первого года в журнале «Стрэнд мэгазин» стали появляться рассказы, подписанные именем некого Артура Конана Дойла, а затем вышел целый сборник – «Приключения Шерлока Холмса». Первые же номера «Стрэнда» сделались невероятно популярными, и многие из нас не удержались от того, чтобы прочесть эти рассказы, и вот тогда никто в департаменте уже не знал, смеяться ли дальше или возмущаться, потому что их содержание вызывало шок. Записи Дойла неприятно поразили всех нас совершенно бесстыдным выпячиванием роли человека, лишь изредка, благодаря исключительной удаче вносившего хоть какой-то вклад в работу по изобличению и поимке преступников. Если бы героем книги был вымышленный персонаж, все было бы воспринято нами гораздо благодушнее – что взять с домыслов фантазера, тем более талантливо создавшего симпатичный и выразительный образ. Не исключено, что со временем это стало бы для некоторых из нас любимым чтением. Но недотепы с Бейкер-стрит и раньше пытались рекламировать свою работу, размещая крикливые объявления в газетах. Поэтому не было никаких сомнений в том, для каких целей родилось на свет это дрянное развлечение для публики, являющееся одновременно и пасквилем на полицию.

Домыслы, подстегнутые этим сенсационным изданием, были подхвачены общественным мнением почти мгновенно. Скотланд-Ярд в сознании лондонского обывателя превратился в сборище забавных в лучшем случае ротозеев. Эта мысль налогоплательщикам оказалась удивительно близка. Они давно подозревали, что содержат на свои деньги ораву бездельников. Едва мы прибывали на место преступления, родственники жертвы первым делом принимались придирчиво вглядываться в наши действия и без стеснения их обсуждать. Сбор сведений, обычный опрос людей превращался в какое-то безобразное выяснение отношений и определение ими степени нашего профессионализма. Нам постоянно приводили в пример Холмса и сокрушались, что, к сожалению, похоже, их дело не вызвало у него интереса или он слишком занят другой умопомрачительной головоломкой, коль не смог появиться у них. Иногда нам объясняли чуть ли не у дверей, что специально вызвали нас, потому что не сумели застать Холмса у себя. И, поскольку полиции-то должно быть известно, как связаться с ним, нас просили не тратить попусту время и поскорее вызвать на сцену главное действующее лицо. Некоторые благодаря рассказам посчитали себя настолько грамотными в методике расследования, что уже и сами готовы были примерить плащ и кепи легендарного сыщика. По крайней мере, считали, что без советов с их стороны нам уж точно не обойтись. Все это сильно затрудняло проведение следственных действий и отнимало немало времени. В Ярде ломали голову над тем, кто скрывается за именем Артура К. Дойла, и некоторые из моих коллег склонялись к выводу, что это не кто иной, как доктор Уотсон, тем более что повествование в рассказах всегда велось от его лица. Но я с самого начала скептически смотрел на это, потому что гораздо чаще остальных имел с ним дело и успел достаточно неплохо изучить его, чтобы иметь здесь собственное мнение. Господин, единственный выглядевший более-менее джентльменом в этой компании, еще мог бы заблуждаться по поводу так называемых талантов своего друга, но он никогда бы не опустился до вульгарных и необоснованных поношений организации, охраняющей порядок на территории Ее Величества. Кроме того, при всей безупречности поведения доктора, особенно заметной и благоприятной на фоне откровенного нахального высокомерия Холмса, и моих некоторых симпатиях в связи с этим, я имел достаточно четкое и нелестное представление о его умственных способностях.

Чтобы разгадать авторство, мне пришлось тоже ознакомиться с этой гнусной поделкой. Ее изучение я находил для себя полезным по нескольким причинам. Во-первых, в рассказах достаточно подробно и методично излагалась система Холмса, которая выглядела, должен признать, весьма эффектно и убедительно. Но при нашем общении он никогда не приводил своих доводов, никаких логических цепочек и тому подобного, а лишь пытался огорошить очередным «окончательным выводом». Поэтому мы не имели никакого представления о том, на чем основаны его «заключения». Почему Холмс в действительности не добился никаких успехов с помощью своего волшебного дедуктивного метода? Может, он хорош только на бумаге? Может, это чистое теоретизирование и практические трудности разбивают все эти великолепные мыслительные конструкции? Или же никакого метода у него не было и он работал бессистемно и потому так неудачно? Тогда зачем автор, кто бы он ни был, наделил Холмса наблюдательностью и исключительными способностями аналитического мышления? Приложить столько труда для восхваления бездарного выскочки, вместо того чтобы попытаться извлечь из этого выгоду для себя, – если у автора хватило ума придумать такой метод, почему он не попытался собственноручно взяться за увлекательную, полную азарта работу по поимке воров, убийц и прочих преступников? Ни Холмс, ни доктор Уотсон, естественно, не могли придумать такой метод. У них на двоих не хватило бы мозгов даже просто им воспользоваться, познакомь их кто-то с этой системой. Но тем не менее именно эти двое, и в особенности, конечно, Холмс, получали всю выгоду из сложившейся ситуации. У них появилась клиентура. Люди, начитавшись Дойла, теперь предпочитали обращаться к «великому сыщику» либо наряду с официальным заявлением в полицию, и тогда после высокомерного заявления Холмса, что они действуют по поручению своего клиента, мы работали параллельно, либо и вовсе не связываясь со Скотланд-Ярдом. В таких случаях до нас доходила лишь некоторая информация постфактум, и то далеко не всегда. Мне сейчас трудно даже представить себе, сколько мимо нас прошло дел, о которых в полиции даже никогда и не узнали.

Во-вторых, просто-таки изумляла глубокая осведомленность автора по поводу реальных уголовных дел и действий полиции в связи с ними. Конечно, до некоторой степени их освещала пресса, но той информации, что появлялась в газетах, было явно недостаточно. Чем дольше я размышлял на эту тему, тем более склонялся к мысли, что этот самый господин Дойл по каким-то своим причинам не имеет возможности принимать участие в расследованиях. Он может быть ограничен болезнью и вынужден пребывать в стенах собственного дома или лечебного заведения. Возможно также, что в действительности он нетерпим к различным проявлениям насилия: например, ему невыносимо видеть кровь или у него трясутся поджилки при виде распростертого тела. Кроме того, частные сыщики, пусть и значительно реже, чем полиция, все-таки порой сталкиваются с нешуточным риском – не всегда ведь их дело ограничивается определением личности преступника. Жажда славы, а порой и невозможность связаться с нами в условиях нехватки времени толкает их на активное участие в его поимке. У Холмса и доктора Уотсона при всей их ограниченности (а может, и благодаря ей) вполне хватало духу на такое, хватало даже с избытком, достаточным для всяческих неурядиц. В моей голове постепенно складывалась картина такого союза между тандемом рыскающих по Лондону посредственных самоучек и талантливым писателем, лихо рекламирующим их работу и получающим за это от Холмса часть гонорара от очередного впечатленного клиента. Не могу знать, пытался ли Дойл привить им свой метод. В любом случае его следов в действиях Холмса я по-прежнему не наблюдал. Но было абсолютно ясно, что он создал им грандиозную известность, и, по-видимому, предприятие с Бейкер-стрит должно было щедро делиться с ним своими доходами.

Пора было поставить этих молодчиков на место. Для этого следовало разгадать тайну их взаимоотношений, и я решил подробнее заняться Дойлом. Казалось бы, чего проще выйти на него через редакцию «Стрэнд мэгазин»! Но сей господин оказался хитрее и многое предусмотрел. Так, выяснилось, что лично он ни разу там не появлялся. Рукописи приносили случайные люди, нанятые им за небольшую плату чуть ли не на улице, всякий раз разные. Такой человек оставлял материал и озвучивал требование владельца. Если содержание редактора устраивало – а так всегда и было, – им подписывался чек на предъявителя, и посетитель уносил его с собой. Хитрец не случайно стремился сохранить инкогнито. Я уже не сомневался, что имя автора – псевдоним. Он здорово разозлил всех нас в Ярде, а больше всего меня, и, безусловно, допускал, что попадись он на глаза – и с ним не станут излишне церемониться. Всему есть предел, и даже честному полицейскому, всегда образцово исполняющему свой долг, вполне по силам состряпать дельце, по которому суд присяжных спровадил бы молодца в Пентонвилль или другое подобное место, где у всякого, даже самого талантливого писателя неизбежно случился бы продолжительный творческий кризис. И, коль речь зашла о честном полицейском, лично я не видел причин, по которым он стал бы себя сдерживать.