– Ах, господа, – уже спокойно парировал Байков. – Кто не рискует!.. Да знать бы прикуп!.. так и жил бы в Копенгагене, а не в Харбине! А ты, Саша, у себя на дороге тоже ведь приличное жалованье получаешь, что ж тебе жаловаться? Прикуп, Кузьма Ильич!

Кузьма Ильич с мягкой улыбкой открыл прикуп.

В прикупе был трефовый марьяж.

– Открывайтесь, господа!

Адельберг и Устрялов снова переглянулись.

– Нет, Николай, ты сначала снеси!

Кузьма Ильич захихикал и стал потирать ладони.

– Ну, господа, естественно! Да только, как говорится, взятку снёс – без взятки остался! – пошутил Байков, вставил прикуп в свои карты и выкинул две лишних.

– Ложимся? – спросил Адельберг Устрялова.

– Конечно! – ответил Устрялов, и они положили на стол открытые карты.

Тельнов мельком глянул и, не удержавшись, закричал:

– Нело́вленый! Господа! Нело́вленый!

«Какой азартный, старый чёрт! Никогда его таким не видел!» – подумал Адельберг, но вслух сказал:

– Не торопитесь, Кузьма Ильич! – и они с Устряловым стали внимательно изучать свои лежащие открытыми карты.

Николай Аполлонович увидел, что карты у его противников распределились так, что перехода не получалось, поэтому его единственная дыра – бланковая бубновая восьмёрка – действительно оказывалась неловленой. Тельнов, сдавший нужный прикуп, набирал свои очки и закрывался, и партия была кончена.

– Ну что? Николай Васильевич! Попробуем поймать его бубновую восьмёрку? – спросил Адельберг.

– Попробовать можно, но у нас нет перехода.

Байков улыбался.

– Ловите, господа, ловите, если сможете!

Партия действительно оказалась конченной, и Байков обратился к Тельнову:

– Вот так, Кузьма Ильич! Как вы говорите: «Дети хлопают в ладоши, папа в козыря попал»?..

– С этой приметой, Николай Аполлонович, вы ошиблись, в данном случае говорят, что «мизэра парами ходят», а тут третий! Сдать бы ещё, однако у нас есть закрывшиеся!

– Ну что ж! – Профессор Устрялов, единственный оказавшийся в проигрыше, встал из-за стола и обратился к Тельнову: – На что истратите выигрыш, Кузьма Ильич? На акварели или на масло?

Тельнов не успел ответить.

– А вы рисуете? – спросил Тельнова удивлённый Байков.

– Пописываю! – скромно ответил старик.

– Не интригуйте, Кузьма Ильич, – Адельберг бросил карты на стол, – принесите свои работы. Николай Аполлонович и Николай Васильевич ещё не видели.

Тельнов сделал вид, что смущается.

– Ну же, Кузьма Ильич, принесите! – снова попросил Адельберг.

Тельнов пожал плечами и вышел, а Байков сидел и тихо радовался неожиданному и столь блестящему финалу игры, потом встрепенулся и спросил:

– Саша, пока я морокова́л с картами, вы говорили о чём-то интересном!

– Да, – подтвердил Устрялов. – Александр Петрович хотел что-то рассказать забавное, про какой-то случай, в сентябре восемнадцатого в Симбирске… – Он обратился к Адельбергу: – Вы что, имели там дело с Лениным?

Адельберг не спеша собрал карты и попросил боя Ли принести фрукты.

– Не совсем так, конечно. Вообще-то Николай Васильевич рассказывал о том, что Ленин сильно болен и даже неработоспособен…

– Это я знаю, он даже в Кремль не показывается… ты про что рассказывал?..

– Я рассказывал, что осенью, а дело было в восемнадцатом, в Симбирске, но… Николай Васильевич, – Адельберг налил профессору, – в то время, насколько мне известно, Ленина там не было, просто такая фантазия пришла в голову, что если бы он там оказался…

– А что за фантазия, Саша, расскажи!

Адельберг налил всем.

– Всю весну восемнадцатого года я провёл в Москве, разыскивал родителей Анны и своих и пытался найти генерала Мартынова, ты его помнишь, Николай.

– Конечно помню, в первые дни германской он попал к австрийцам в плен.

– Да, повоевать ему не пришлось…

– А он, насколько мне известно, здесь в десятом году командовал заамурцами? – поинтересовался Устрялов.

– Так и есть, был нашим с Николаем Аполлоновичем командиром…

– И неплохим, – подытожил Байков.

– Так вот! – продолжил Адельберг. – В конце весны, когда на Волге поднялись чехи, я решил, что пора мне двигаться на восток…

– А давайте, господа, – перебил его Байков, – помянем те времена! Много было надежд…

Тельнов всё не возвращался, и Адельберг, Байков и Устрялов подняли рюмки.

– Продолжай, Саша! Извини!

– …До Симбирска я добирался долго… сами помните, какие были дороги, что творилось на железке…

– А почему в Симбирск? Ты мне этого не рассказывал! – снова перебил Байков.

– В Самару в июле 1917 года уехали родители Анны и пропали…

– Как твои?

– Наверное! Никто не знает, выяснить не удалось! Добраться смог только до Симбирска, кривым путём. Туда приехал как раз в разгар боёв. Суета была и полная неразбериха. Все одеты одинаково, все стреляют. Кто? В кого? Наших можно было отличить только по белым повязкам на рукавах.

– А ты был в чём?

– В цивильном, конечно! В чём же я ещё мог быть, если приехал из Москвы? Носить мундир было невозможно! Так вот, я прямо на улице прихватил валявшийся рядом с каким-то убитым револьвер и стал пробираться к берегу Волги. Наших, то есть симбирцев, красные уже теснили – у них за спинами, как говорили, маячил сам Троцкий, в своём автомобиле…

– Это там его чуть не поймали?

– Нет, по-моему, это было то ли в Казани, то ли в Свияжске… Многие, в том числе и я, кто пешком, кто как, пробивались к железнодорожному мосту. Надо было перебраться через Волгу и соединиться с отрядом Каппеля. Кутерьма, стрельба такая, что казалось, пули пачками летят… Где пешком, где ползком, я добрался до конца последней фермы и прямо-таки ссыпался с насыпи, – Адельберг ухмыльнулся, – кубарем, и тут бабахнуло… взрывная волна была такой силы, что уложила всех на землю…

Он секунду помолчал и затянулся папиросой.

– Взрыв был мощный, но мост устоял… а левый берег Волги – кто был, тот знает – низкий, правому, городскому не ровня, на правом возвышается Венец. Так вот, артиллерия Каппеля, всего несколько орудий, стреляла по красным из низины, с левого берега. Красные засели как раз на Венце, в самой высокой части. Потом выяснилось, что Каппель расположил свой штаб так, чтобы видеть отступление симбирцев, то есть совсем недалеко от моста, в лощине рядом с железнодорожной насыпью. Тут вижу: к нам – а людей, тех, кто только что перешёл на левый берег, было много – скачут три кавалериста – хорошим таким галопом. Артиллерия красных в это время перенесла огонь и стала обстреливать насыпь, справа и слева… Снаряды рвутся, люди падают, а эти к нам… Ну вот, в одном из них я узнал Володю Каппеля. Я встал, как мог, отряхнулся – надо выглядеть, – подхватил саквояж и пошёл навстречу… Что-то Кузьма Ильич так долго возится!

– Да бог с ним, с Кузьмой Ильичом, дальше что было? Ты мне этого не рассказывал, – нетерпеливо заёрзал Байков.

– Дальше? Каппель тоже меня сразу узнал, ещё издалека, и направился прямо ко мне. Поздоровался, спросил: мол, какими судьбами? А я, хотя, и ждал, и искал этой встречи, но всё же несколько замешкался с ответом, наверное, взрывом оглушило. Он даже поинтересовался, не контузило ли меня? Мне надо было как-то выходить из положения, и я спросил: «Кто взрывал, мы или красные?» Он сошёл с коня и подал мне руку: «Да им-то зачем? Им наступать! Наша работа! А жалко, хороший был мост!» Я тоже подал ему руку, только сначала обтёр об брюки. Мы стояли друг против друга, знаете ли, с каким-то одинаковым чувством неловкости.

Адельберг помолчал.

– Мы познакомились за два года до этого, ещё в Могилёве. Тогда мы были, как положено, в мундирах, нам не надо было думать, как приветствовать друг друга, что делать и о чём говорить. А тут, представляете, я стою в пыльной брючной паре, в туфлях, в фетровой шляпе, эдакий шпак. Каппель тоже в штатском… с белой повязкой на рукаве. Он тогда ещё сказал: «Вот так, полковник! Русские люди взрывают русский мост, печально, конечно, что и говорить, но не отдавать же его Тухачевскому. – И спросил: – Вы уж простите мою бестактность, но, как я полагаю, в гости к нам – вы?» – «Прошу располагать мной, господин…» – я не знал, как к нему обратиться. «Подполковник! – заметил он. – В наше время, Александр Петрович, чинов не присваивают, да и не в этом дело».

Адельберг пригубил коньяк.

– А ведь я его хорошо помнил, – всегда улыбчивый и живой, он почти никак не переменился за это время, если не считать непривычного гражданского платья. Те же, знаете ли, жёсткие русые волосы, курчавые, и так же расчёсаны на прямой пробор. То же… никто из вас с ним не был знаком?..

Устрялов утвердительно кивнул.

– …то же широкое лицо, – продолжал Адельберг, – и глаза голубые, со смешинкой, та же бородка.

– Он ведь служил у красных в Самаре у Куйбышева, в штабе Волжского округа? Хотя тогда многие служили, и не только у Куйбышева! – заметил Ба́йков и обратился к Устрялову: – Это из-за этого у него был «ледок» с Колчаком?

– Нет, уважаемый Николай Аполлонович! Не из-за этого! Сибирское правительство было кадетское, а Самарское – эсеровское. Каппель влился в Белое движение с самарцами, и почти до конца его считали близким к эсерам, хотя таковым он не являлся, – ответил Устрялов, – но это я уже потом, в Сибири, узнал. Однако продолжайте, Александр Петрович, прошу вас!

– Да, благодарю. Так вот! Стоим мы так, беседуем, и тут недалеко, саженях в пятнадцати, наверное, взорвалась шрапнель, выпущенная красными. Мимо нас бежали с обеих сторон два добровольца, тоже с белыми повязками… Как упали ничком и дальше не шевелились. Владимир Оскарович не дрогнул и спрашивает меня: «Не отвыкли ещё?» Я посмотрел на него, на его коня, тот при разрыве тоже не дрогнул. «Думаю, что нет!» – «Вот что, полковник, я сейчас черкну вам записку, мой штаб расположен во-он в той лощине, идите туда, скоро мы будем отсюда сниматься, тогда поговорим».

Прощаться я не стал, взял дирекцию на лощину, где находился штаб. Я от Волги шёл медленно; горизонт впереди немного повышался; оттуда из высоких плотных кустов стреляли по красному уже Симбирску на предельном возвышении пушки Вырыпаева, полковника, он тоже присоединился к Каппелю в Самаре. Справа, на некотором отдалении, по насыпи и мосту ещё бежали люди – последние. Я недалеко отошёл, и даже видно было, как у них вздрагивали винтовки, – это они стреляли по тому берегу. Сейчас я это всё вспоминаю, но как в тумане, даже не знаю почему… Вот так я шёл к лощине; смотрел под ноги; видел траву, начинала жухнуть, сентябрь был сухой… Рвалось то тут, то там, мешало думать…

– А о чём вы могли тогда думать? – спросил Устрялов. – Надо было бежать в укрытие!

– Думал о том, что хорошо, что я его сразу встретил! О том, что если доберусь до штаба живым, значит, первую половину пути сюда, на восток, я прошёл. Мне тогда эта простая мысль показалась неожиданной и какой-то радостной! Давайте, господа, ещё по одной, – сказал Адельберг и на правах хозяина разлил коньяк.

– Интригуешь, Саша, рассказывай, что было дальше! – стал подгонять Байков.

– Я и рассказываю! Так вот! Вдруг так бабахнуло, я с ног – как подкошенный. Лежал, правда, недолго, поднялся, отряхнул землю и понял, что взорвалось совсем уже рядом. Честное слово, какая-то ошалелость была в голове, и тогда я подумал, что надо бы двигаться быстрее – тут вы правы, Николай Васильевич, – а то вторая половина пути могла оказаться совсем короткой!

Они выпили.

– И тут, почти сразу, взорвалось ещё раз, опять рядом. Я увидел впереди яму или воронку и добежал до неё. Через несколько секунд отдышался, выглянул в сторону Симбирска и сразу вспомнил – Ленин-то родом отсюда, как и Керенский…

– Родила же земля два чудовища в одном месте, – задумчиво промолвил Байков.

– …я и подумал: «Так это, наверное, вы, уважаемый товарищ Ленин, сидите во-он на той колокольне и управляете огнём?» – и сразу понял, что два взрыва, эти два посланных красными снаряда, предназначались для меня, рядом никого больше не было. Первый лёг, ещё дымилась воронка, – справа, второй – в десяти саженях впереди, а третий… А третьего, господа, это я осознал очень ясно, ещё не было, и вдруг я увидел, что к моей яме бежит сломя голову какой-то мужчина с белой повязкой, свой, то есть. И тогда же прилетел третий! Снаряд упал прямо под его пятки, и я увидел, как его забросило далеко вперёд. Вот такая картина!

Адельберг замолчал.

– Ну? – нетерпеливо спросил Байков.

– Всё произошло в течение нескольких секунд: два взрыва, яма, третий взрыв, и тогда я понял, что третий снаряд предназначался мне… И ещё я понял, что больше сюда стрелять уже не будут, потому что красный корректировщик наверняка принял попадание в того бежавшего мужчину с белой повязкой, добровольца, за попадание в меня. Сами понимаете, засечь такую подмену, на таком расстоянии, было невозможно. Когда до меня это дошло, их корректировщик, скорее всего, был уверен, что я убит, и стал искать другую цель.

– А доброволец? – одновременно спросили и Байков, и Устрялов.

– Доброволец? Вот это было любопытно. Вы уж простите меня за такой длинный рассказ, но это было самое интересное. Я посмотрел в ту сторону, куда он должен был упасть, потом посмотрел на город и зацепился взглядом за колокольню, где, скорее всего, засел тот самый корректировщик, и в этот момент прямо у меня на глазах верхушка колокольни лопнула, эдак бесшумно брызнула красным огнём и исчезла. И знаете, что я подумал?

– Что?

– А я подумал: «Молодцы! Вот тебе! Ленин! Прямым попаданием!»

Байков ухватился за живот:

– Как ты подумал? «Вот тебе! Ленин!»?

– Да, я так и подумал!

Байков и Устрялов смеялись так громко, что вошедший в этот момент Кузьма Ильич застыл в дверях.

– Что это вы, господа?

Вытиравший слёзы Байков только замахал ему рукой: мол, входите и не мешайте.

– А дальше? Что было дальше? С этим добровольцем? – пытаясь как-то сдержать смех, спросил Устрялов.

– А представьте себе, ничего! Я выбрался из своей ямы и увидал его. Он лежит и, гляжу, даже пытается приподняться, эдак на локтях. Сами понимаете, мы привыкли ко всяким положениям смерти, но тогда она только повисела над нами и уже куда-то улетела, наверное, искать себе другую жертву. А человек был жив и даже не ранен, у него только были начисто срезаны подмётки сапог, и из них торчали, никогда этого не забуду, розовые ступни. Я тогда даже подумал про смерть, что, мол, о! неудачница! А доброволец тряхнул головой и сел, его кепка лежала чуть поодаль, она была вся изорвана и растерзана, как будто бы её грызли собаки. Я его спросил: «Вы можете идти?» Он посидел ещё, поводил из стороны в сторону глазами, ошалелыми, потом попытался подняться, пошатнулся… ну я подхватил его, и так мы с ним до штаба и добрались. Вечером отряд Каппеля собрался, сели на катера и баржи, и мы отвалили от берега… Вот так я в мыслях распорядился жизнью вождя… и спас добровольца, наверное!