Часть третья

Глава 1

Александр Петрович стоял возле зеркала и пытался вставить ножку запонки в тесную прорезь туго накрахмаленной новой манжеты. Золотая запонка не слушала пальцев и выскальзывала, у ножки был пружинный механизм, очень хитрый и капризный, поэтому, как только удавалось хоть немного просунуть ножку в маленькую, узкую, плотно обмётанную петлю манжеты, механизм запонки срабатывал, ножка щёлкала и складывалась, и всё начиналось сначала. Александр Петрович терпел, тихим, почти неслышным голосом ругал всё новое, а в особенности мелкие предметы и так туго накрахмаленные манжеты. В какой-то момент он почувствовал, что надо передохнуть, огляделся и увидел Тельнова.

– Вы чем заняты, Кузьма Ильич?

– Да вот, читаю ежедневную демократическую газету «Заря».

– Все номера подряд? Я вижу у вас их в руках несколько!

– Да, с самого Нового года!

– И что там интересного?

– Всё интересно! – Тельнов поднял голову. – На улице с Рождества собачий холод, носа не высунешь, а почитаешь, и вроде как везде побывал. Вот, к примеру, послушайте! – Тельнов поправил очки и несколько откинул голову. – Вот послушайте: «Вторник, 1 января 1924 года. Номер первый! Поздравления с Новым годом!» – Он прокашлялся. – «Торговый дом «И. Я. Чурин и Компания» просит своих уважаемых покупателей принять поздравления по случаю Нового года». А? Это, значит, и нас с вами! И так целиком вся страница, понимаете ли!

Александр Петрович снова взялся вдевать запонку.

– Что ж тут такого? – Он опустил подбородок на грудь и от этого говорил сдавленным голосом. – Вчера Анни закупила у них половину мясного прилавка, а по моему заказу нам сегодня привезли дюжину Château!

Тельнов пошелестел газетой.

– А вот ещё: «Художественное кабаре «Альказарѣ» в отеле «Хокуман», тут даже телефон имеется, «4018», «поздравляет уважаемых посетителей с Новым годом», и так дальше, а вот… – Кузьма Ильич поднял глаза и увидел, что Александр Петрович, не отрываясь от своего дела, пошёл к двери. – А вы куда? Я ещё не дочитал, тут много …

– Перво-наперво, Кузьма Ильич, – Александр Петрович остановился, – вам, наконец, следует купить новые очки и не портить глаза, и второе: не выбрасывайте этот номер!

– Это почему? – спросил Кузьма Ильич и положил газету на колени.

– Не зна-а-а-ю! – растягивая слова, сказал Александр Петрович, продавливая запонку. – Вот такая мысль пришла в го-о-олову!..

Наконец всё получилось, запонка встала на место и щёлкнула, он облегчённо вздохнул, отвернул от двери, прошёл к средней створке шифоньера, посмотрелся в зеркало и поправил пластрон и бабочку.

– Вот так, Кузьма Ильич!

– Хоро-ош, кавалер, истинно хорош, – промолвил Кузьма Ильич и пожевал губами. – Жаль только вот – не в мундире! А всё ж ответьте мне, почему не выбрасывать?

– Пусть хранится! Не знаю я, Кузьма Ильич! – Александр Петрович одёрнул фрак. – Анни! Ты готова? – крикнул он в коридор и обернулся к Тельнову: – А мундир, уважаемый Кузьма Ильич, хорош при орденах!

Тельнов задумчиво покачал головой:

– Что правда, то правда, на балу будут и те, кто эти ордена получил сидя здесь, у них, конечно, всё при себе! А ваши ордена… – горестно протянул он.

Александр Петрович ухмыльнулся, открыл левую створку шифоньера, достал шкатулку и показал Тельнову Георгия IV степени и Анну с мечами III степени «За храбрость».

У Кузьмы Ильича от удивления открылся рот.

– Сохранили?! Как удалось? Если бы большевики… да за это вас…

– Половина большевиков сами такие имеют, Кузьма Ильич, а мундир… мундир и сшить можно, да только…

Александр Петрович не договорил: в этот момент в гостиную вошла Анна, она на секунду замерла, глядя на в один миг остолбеневших мужчин, и поправила на левом запястье золотую спираль браслета в виде змеи с глазами из синих сапфиров. На ней было длинное тёмно-синее бархатное платье на тонких бретелях, на оголённых плечах лежал золотой газовый шарф с синей каймой, а высокую причёску поддерживал изящный золотой гребень из перевившихся змей с такими же, как на браслете, сапфировыми глазами.

– А вот и я! Осталось только взять сумочку!

Когда стих звук последнего сказанного ею слова, в комнате повисла тишина.

– Ну что вы, дорогие мои? Саша, раз-два-три, отомри! Я уже приготовила, – быстро заговорила Анна, стараясь не показывать своего смущения, – вон же она лежит – на рояле!

Поражённый красотой жены, Александр Петрович сделал несколько неуверенных шагов по направлению к купленному год назад новому роялю, Кузьма Ильич продолжал сидеть с прямой спиной и газетой на коленях.

– Польска краля! – прошептал он. – Марина и Сигизмунд!

– Полноте, Кузьма Ильич! – засмеялась Анна. – Марина была дурнушка! Шучу, конечно, но её прижизненных фотографических карточек не сохранилось.

– И даже дагерротипов, только чёрно-белые гравюры, – тихо сказал Александр Петрович, взял с крышки рояля театральную сумочку из золотой парчи и подал Анне.

В комнату вбежал Сашик и тоже на секунду замер.

– Мама, – он стоял с открытым ртом, – ты такая красивая. Я тебя такой никогда не видел.

Александр Петрович обернулся к сыну.

– Сашик, как тебе не совестно, мама у нас всегда красивая, – сказал он и встал рядом с Анной.

– А вы скоро вернётесь?

Анна присела к сыну и поправила короткий пиджачок с бархатным воротничком.

– Нет, мой дорогой! Мы сегодня вернёмся не скоро, а ты ложись пораньше, тебе завтра на ёлку.

– А кто меня отведёт?

Кузьма Ильич пришёл в себя, хотя невольно ещё продолжал любоваться этой красивой парой.

– Я, внучек! Я тебя отведу, а теперь маме и папе не мешай, и давай мы с тобою почитаем.

Сашик оторвал взгляд от матери и посмотрел на Тельнова:

– Опять историю Пунических войн?

Тельнов улыбнулся:

– Ну если не хочешь историю Пунических войн, то найдём что-то другое.

Анна накинула поверх высокой причёски тонкий пуховый платок, подставила плечи под шубу и сказала:

– Нам нельзя опаздывать, Бэ Вэ этого не любит.

В это время с улицы послышались квакающие гудки клаксона.

– Вот, Саша, видишь, и таксомотор уже подали.

Когда они ушли, Сашик спросил:

– Кузьма Ильич, а кто такой Бэ Вэ?

Тельнов посмотрел поверх очков:

– Бэ Вэ – это Борис Васильевич Остроумов – управляющий дорогой, а чтобы тебе понятно было – считай, что хозяин всей нашей русской Маньчжурии!

Глава 2

В спальне назойливо тикали часы, Александр Петрович открыл глаза и понял, что утро уже давно прошло. Рядом тихо, почти неслышно, дышала Анна, её светлые волосы падали через лоб, закрывали половину лица и лежали рассыпанные по подушке. Александр Петрович с благодарностью посмотрел на неё, осторожно откинул одеяло и постарался встать с кровати так, чтобы не потревожить. Вдруг на крыльце глухо затопали валенки, обивая на пороге снег, потом послышались шаркающие звуки веника, стук хлопнувшей двери, и мимо их спальни протопали шаги в сторону детской.

Анна открыла глаза:

– Который час, Саша?

– Начало первого!

– Надо же? Начало первого, а такое ощущение, что мы совсем не спали!

– Сашик со стариком вернулись с ёлки.

– Я слышала! – Анна откинула одеяло, встала, похлопала себя по щекам и потянулась к мужу. – Иди ко мне! Тебе нравится танцевать фокстрот?

Александр Петрович обнял её и крепко прижал:

– Ты была вчера само чудо!

Анна немного отстранилась и внимательно посмотрела.

– Ты была самая красивая… во всём Харбине́…

Анна молча смотрела.

– Как тебе удалось сохранить и браслет, и гребень… как тебе это удалось?

Анна уткнулась ему в грудь:

– Это же твой свадебный подарок…

Она сжалась в комок и с улыбкой подумала: «Это было непросто!», потом вскинула вверх руки, сжала кулачки и долго и сладко тянулась.

– А-ах!!! – выдохнула она. – А ты не ответил на мой вопрос!

– Нравится! Только я чувствую себя рядом с тобой как медведь, которого не вовремя подняли из берлоги!

– Неправда! Ты прекрасно танцуешь – и вальс, и танго, и особенно… фокстрот!

– Тебе вчера аплодировал весь зал…

– Ты меня ревновал?

– А как же!

– Нет! Правда, ревновал?

– Как Пушкин Наталью Николаевну!

Анна упёрлась кулачками ему в плечи и изогнулась – лёгкая и изящная.

– Ты меня правда ревновал? – Её щёки были пунцовые, а глаза сверкали. Она глубоко вдохнула.

– Только один раз!

– Когда? – Она медленно и тепло выдохнула.

– Когда ты вальсировала с Бэ Вэ!

Анна рассмеялась:

– Так ты меня ревновал к Остроумову? Как можно? Он уже старый и такой маленький…

– Однако танцует он, как сказал бы Кузьма Ильич, изрядно!

Анна освободилась от объятий мужа, закружилась, потом остановилась и сказала:

– А ты знаешь? Я сама от него не ожидала, он производит впечатление человека резкого, угловатого, а оказался такой лёгкий…

– Мама! – вдруг послышалось из-за двери. – Папа! Вы уже проснулись? К вам можно?

– Через секунду! – прокричала Анна и накинула шёлковый золотистый халат. – Входи, сынок!

Сашик вошёл в спальню, он ещё не переоделся и хотел похвастать своим маскарадным костюмом, в котором только что был на ёлке, шагнул вперёд, снял шляпу с плюмажем и сделал манерный поклон, его игрушечная шпага задрала вверх голубой мушкетёрский плащ и царапнула по двери.

Анна также манерно присела, Александр Петрович приветствовал вошедшего кивком.

– Мадам! Сир! – сказал Сашик, не распрямляясь.

– Шевалье! – Анна протянула руку. – Вы ещё молоды, но я разрешаю вам прикоснуться к моей руке…

Александр Петрович сдвинул брови и сделался серьёзным:

– Ни в коем случае, молодой человек, мне придется потребовать у вас сатисфакции…

Анна обернулась:

– Сир! Какая сатисфакция, он ещё мальчик…

Все трое готовы были рассмеяться, но старательно выдерживали серьёзные мины.

– Мадам! – сказал Александр Петрович и поклонился Анне. – Этот, как вы изволили выразиться, мальчик надел перевязь капитана королевских мушкетёров и осмелился к вам приблизиться без моего разрешения! Шевалье!..

В дверь опять постучали, и послышался голос Кузьмы Ильича:

– Маленький Ли спрашивает, когда накрывать чай?

Александр Петрович сделал вид, что не услышал вопроса из-за двери, и встал против сына в атакующую позицию:

– Итак, молодой человек! Вы принимаете вызов?

Сашик удивлённо посмотрел, но тут же сообразил и тоже встал в атакующую позицию:

– А когда король в пижаме, разве он может вызывать на дуэль?.. – Сашик не успел договорить.

– Ну конечно не может, – рассмеялась Анна. – Король может только повелевать…

– Ах так?!

Александр Петрович сделал два быстрых скользящих шага, как на фехтовальной дорожке, и подхватил Сашика на руки:

– Зато гвардейский офицер всё может! Даже если он в пижаме!!!

В дверь снова постучали.

– Да, да, Кузьма Ильич, через полчаса мы будем к чаю…

Анна со счастливым лицом подошла к мужу и сыну и обняла их.

– Какие вы смешные, оба! Как я вас люблю! С Новым годом!

– И тебя с Новым годом! – выдохнули они.

Когда Александр Петрович и Анна наконец вошли в гостиную, Сашик, уже переодетый, лежал на ковре с картой Евразии, а Кузьма Ильич, как будто со вчерашнего дня ничего не изменилось, снова сидел в хрустком кресле и держал в руках газету «Заря».

– Кузьма Ильич! – спросил его Александр Петрович. – А почему бы вам не почитать других харбинских газет или, например, шанхайских?

Старик удивлённо посмотрел на него:

– Каких?

– Ну… – Александр Петрович задумался. – В Харбине издаётся около десятка газет, есть журналы, например «Рубеж»!

– А зачем мне другие? Я читаю эту с самого первого номера. – Он сложил газету и показал лицевую сторону. – Хорошая газета, «харбинская, демократическая», зачем же другие?

– Так, может быть, в других газетах по-другому пишут!

– Пишут-то, может быть, и по-другому, а дела те же самые! Вот, к примеру, что о вас пишут! – И он поднял вверх палец.

– Интересно, что о нас пишут. – Анна посмотрела на мужа.

– Вот! – Тельнов продолжал держать палец. – «Заря», 13 января 1924 года, заметка называется «Вчерашний бал в Желсобе. Капище фокстрота. Корреспонденция с бала…».

– А что такое капище? – спросил Сашик, не отрываясь от карты.

Взрослые переглянулись.

– Вон стоят Брокгауз и Эфрон, ты можешь с этим вопросом обратиться к ним, – спокойно ответил Александр Петрович. – Продолжайте, Кузьма Ильич.

Но Кузьма Ильич уже отвлёкся:

– Очень полезный совет, молодой человек, вам и вправду для пользы дела надо иногда открывать умные книги…

– А что такое, Кузьма Ильич? – спросила Анна, она раскладывала по розеткам варенье.

– Ничего особенного, но молодой человек изволили надеть костюм мушкетёра его величества короля Франции Людовика Тринадцатого и при этом обещали вызвать на дуэль каждого мальчика в классе, если кто-то рискнёт прийти в таком же маскараде, а о реформах его высокопреосвященства кардинала де Ришелье и слыхом не слыхивали!

Анна и Александр Петрович переглянулись.

– Знаю я о его реформах, у Дюма в «Трёх мушкетёрах» всё написано, – не поднимая головы, пробурчал Сашик и тут же вскинул глаза. – А в следующем году я сделаю форму красноармейца – такой в классе ни у кого не будет, и не надо будет никого вызывать на дуэль! – Он обвёл всех мечтательным взглядом. – Это так здорово, представляешь, мама, такой высокий шлем, как у Ильи Муромца, и синяя звезда, большая! Здорово, да?

В комнате воцарилась тишина, был слышен только стук ножа из кухни, где повар Чжао готовил обед, и поскрипывание кресла-качалки Александра Петровича.

Он серьёзно посмотрел на сына:

– Хорошо, Сашик, хорошо, – доживём до следующего года. Только эту форму, как у Ильи Муромца, шили для нашей армии, для императорской, мы ещё поговорим с тобой об этом. Продолжайте, Кузьма Ильич!

Старик поправил очки и начал читать статью:

– «Никогда, нет, вы должны поверить, что воистину никогда, Железнодорожное собрание, да что Железнодорожное собрание…» – Кузьма Ильич опустил газету и спросил: – Вам как, с выражением? – Он постарался придать своему лицу значительность.

– Можно с выражением, – сосредоточенно ответила Анна, расставляя на столе чайные чашки и принимая из рук боя Ли вазу с печеньем.

– Как изволите! Так вот, продолжаю с выражением: «…вообще ни одно бальное помещение в Харбине от дня основания города не вмещало в себя таких толп народу, как вчера. С девяти часов вечера и до полуночи автомобили выбрасывали всё новых и новых мужчин и женщин всех возрастов, всех социальных градаций и темпераментов… И сразу же, ещё в вестибюле они попадали в сказку…»

В этот момент в комнату вошёл повар с кипящим самоваром.

– «Харбин наголодался!.. – продолжал Кузьма Ильич. – Этими двумя словами Бэ Вэ Остроумова определяется причина головокружительного успеха вчерашнего празднества…»

– Браво! Браво! – Оглядывая стол, Анна похлопала в ладоши. – «Харбин наголодался!» Все к столу! Кузьма Ильич, продолжим после чая. – Она посмотрела на часы. – В пять часов у нас будут гости, и до этого времени никто не получит ни крошки.

Кузьма Ильич посмотрел на Анну, на Александра Петровича и на Сашика:

– Вы пейте! Аннушка, налейте мне, если вам не трудно, а я печенья не буду, утром кушал, а пока почитаю. Вы ведь с утра газет в руках не держали?

– Воля ваша, Кузьма Ильич! – ответила Анна.

Старик придвинулся ближе к столу и осторожно прихлебнул из горячей чашки:

– Так вот, я продолжаю: «…никогда не текла такой сплошной лавиной толпа по лестницам, коридорам и проходам Желсоба. Никогда Желсоб не горел пляской таких бешеных огней, как горел и переливался он вчера. Никогда не звучало одновременно под одними и теми же сводами столько фокстротных оркестров. Никогда так сильно и так разнообразно не были украшены залы, гостиные и фойе Железнодорожного собрания. Никогда не собиралось столько фраков при белых пластронах и подчёркнуто строгих смокингов… – Кузьма Ильич читал действительно с выражением, меняя интонации, повышая и понижая голос. – И уж конечно никогда, ни на прошлогоднем остроумовском балу, ни на каком другом, не было такого умопомрачительного обилия изысканных туалетов, как вчера…»

При этих словах Кузьма Ильич посмотрел на Анну и Александра Петровича.

– Даже представить себе не могу! – сказал он, но, не услышав ответа, продолжил чтение: – «Остроумов превзошёл всё своё организаторское прошлое. Превзошёл самого себя! Пляска огней. Томные и шипящие звуки пряной мелодии. То ослепительный свет люстр. То сине-пурпуровый полумрак фокстротных капищ. И эта мельница электрических лампионов в большом фойе…»

Он читал и не замечал, как переглянулись Анна и Александр Петрович, в какой-то момент он только почувствовал, что в гостиной всё стихло, ему стало любопытно, и он, заглянув на несколько строчек вперёд и не переставая читать, поднял глаза и тайком, исподлобья оглядел комнату: Анна задумчиво протирала салфеткой чайные и десертные ложки, Александр Петрович качался в кресле и, как показалось Кузьме Ильичу, слушая его чтение, устремился взглядом куда-то… Сашик, упёршись подбородком в кулаки, лежал на ковре перед картой и болтал согнутыми ногами, и вдруг спросил:

– Кузьма Ильич, а что такое «лампионы»?

Тельнов вздрогнул, но не успел ответить.

– Это такие лампы, очень большие и яркие, – ответила за старика Анна Ксаверьевна.

– А-а, понятно, – сказал Сашик и снова уткнулся в карту.

Кузьма Ильич глянул на Анну и Александра Петровича, увидел, как они переглянулись, улыбнулся и подумал: «Какая замечательная пара, и зачем я отвлекаю их своим бормотанием?»

Газетные строчки были набраны криво, было видно, что шрифты в типографии «Зари» уже старые, но ни это, ни его мысли не помешали старику увидеть то, что вчера ночью происходило в Железнодорожном собрании, и он продолжал:

– «Строгая, величавая, законченная, в прямых и благородных линиях красота античного портала с его грандиозной колоннадой в главном зале. Капризный полумрак уютной «засыпкинской» гостиной. В ней особенно нежно воркует банджо джесса…»

– Да! – задумчиво уронила Анна Ксаверьевна. – Красиво было…

«…Бар внизу, бар наверху… – продолжал Кузьма Ильич, – бар в русской буйной росписи ковров и красок. Столы, ломившиеся вчера яствами в ресторане. Стойки с шампанским, стойки с крюшоном. Уголки коктейля. Буфет демократический. Буфет фешенебельный. Буфет дам-патронесс, а рядом ниша, в которой орудуют одни бои в белых хитонах…»

– И вкусно! – добавила Анна.

«И киоски, киоски без конца и края. Кто был вчера в Желсобе? Ей-богу, легче сказать, кого в нём вчера не было. Вся иностранная колония, все экспортные фирмы: с женами, с чадами и домочадцами. Вся служилая лавина: управленская, правленская, даже те, кто мог освободиться с линии. Консула. Коммерсанты. Инженеры. Педагоги. Японцы. Китайцы. Военные. Штатские. Генералы и (даже) адмиралы. Адвокаты. Пристань и Новый город. Молодёжь и старики, такие старики, что их поддерживали, когда они хотели сойти по крутым желсобовским лестницам. А главное, дамы, дамы и дамы… Подобного вчерашнему обилию туалетов не запомнят даже старожилы харбинских мод…»

– Наряды действительно были недурны! – вставил слово Александр Петрович.

«…Женщины самых разнообразных возрастов, форм и фигур, брюнетки, блондинки, женщины в парче и строгих чёрных «робах». Женщины крашеные и зардевшиеся естественным румянцем, после истомы фокстротных касаний…»