Панноам обладал лидерскими качествами, и видно это было с первого взгляда. Он был статным – длинноногим, широкоплечим, мускулистым, – и я унаследовал его телосложение, а черты его лица говорили о ясности и уравновешенности. Его крепкая шея, мощные челюсти и виски, изборожденные лиловыми венами, изобличали характер, склонный к решительным поступкам; высокий лоб свидетельствовал об уме, взор был мягким, полные губы – чувственными. Стоило ему появиться, становилось ясно, что это настоящий вождь.

– Видеть и предвидеть, Ноам, – любил повторять он. – Ты должен видеть и предвидеть. Не довольствуйся тем, что есть, заботься о том, что будет.

Его внимание простиралось на годы вперед, он был зачинателем многих будущих перемен.

Он велел нам покинуть прибрежные деревянные свайные дома, которые мы возводили зимой во время низкой воды.

– Зачем? Мы же всегда так поступали! – протестовали жители^[3].

– Вода поднимается.

– Так это сезонный подъем воды, обычное дело.

В течение года уровень воды колебался в пределах двух человеческих ростов. Осенью вода поднималась по сваям, доходила до порога наших жилищ, иногда и подтапливала их. Озерные люди объясняли высокий подъем гневом Озерных Духов и старались задобрить их, принося им жертвы и щедрые дары. Когда уровень снижался, они полагали, что Божества умилостивились и вняли их молитвам.

По словам Панноама, средний уровень от года к году повышался, хотя многие не соглашались. Один дом мог простоять лет десять – дубовый чуть дольше, чем из хвойников: семья отстраивала очередной дом, немного отступая от озера, поскольку старое место оказывалось подболоченным, – это и доказывало, что воды неуклонно подъедали землю.

– Это не злой рок, Ноам, это перемены.

– А какая разница?

– Под гнетом рока сгибаются, а к переменам приспосабливаются.

– Но ведь мы молимся Озерному Духу и Душам речным.

– Сомневаюсь, что поведение Озерного Духа и речных Душ зависит от желаний Озерного народа. Если Божества решили потолстеть, они толстеют без оглядки на наши поступки. Нам остается лишь одно, Ноам, – слушать их, ведь они сильнее нас.

Ему удалось убедить не только меня, он склонил соплеменников к постройке защитной дамбы. И вся деревня переместилась выше. Отец распорядился строить дамбу в два этажа: основание каменное, а верхняя часть саманная, с деревянной арматурой. Эта стена была надежным щитом от ветров и непогоды.

Всегда держа меня при себе, чтобы научить уму-разуму, Панноам организовывал людей для борьбы с внешней опасностью. У нас и прежде было разделение обязанностей: жители занимались кто гончарным делом, кто ткачеством, один вил веревки, другой тесал камень, третий работал по дереву – так отец убедил людей усилить разделение труда.

– Некоторые будут заниматься только безопасностью деревни. Освободим их от хозяйственных работ, пусть защищают нас и от одиночных грабителей, и от охотничьих банд.

Жители возмутились:

– Варвары атакуют нас не так уж часто! По-твоему, Панноам, мы, земледельцы и скотоводы, будем содержать бездельников, которые работают от случая к случаю?

Отец мой возразил, что эти «бездельники» станут ежедневно оттачивать владение оружием, совершенствовать топоры, ножи и копья. Община с благодарностью оплатит их труд.

– Вы не хуже меня знаете, что не все родятся земледельцами и скотоводами. Вам известно и то, что хороший козопас или хлебороб может оказаться никудышным воином. К тому же юность велит человеку шевелиться, бегать, драться, а зрелость склоняет к размышлениям. Распределение ролей позволит каждому найти свое дело.

Как ни странно, люди прислушались к словам Панноама. Из десятка отчаянных мускулистых парней, настоящих сорвиголов, был сформирован отряд, который защищал нас, наши поля, стада и амбары от грабителей и непрошеных гостей. Тем самым мой отец изобрел полицию и армию.

Жители деревни ликовали, расхваливали на все лады наш новый миропорядок, о нем прослышали соседи. Вожди соседних приозерных деревень наведывались к нам, присматривались к нововведениям, подолгу беседовали с Панноамом и постепенно стали воспроизводить наши нововведения у себя.

Все восхищались моим отцом. Я его любил.

Я любил его больше всех на свете. Любил так, что ни разу не усомнился в его правоте. Любил так, что старался даже в мелочах походить на него. Любил самозабвенно. Скажи он мне: «Умри!» – и я бы тотчас умер.

Мне ни разу не пришло в голову, что он может ошибаться. Я не осуждал его и за то, что он навязал мне союз с Миной, не упрекал за вынужденное сожительство с женщиной, к которой я был равнодушен, я покорно принимал уготованную мне судьбу – наследовать ему – и сомневался лишь в одном: стану ли я достойным его преемником.

У Мамы были каштановые волнистые волосы, прекрасные зубы, великолепное здоровое и беззаботное тело. Она разговаривала с односельчанами весело и добродушно, однако была в ее манере и властная непререкаемость. Тщательная ухоженность – украшения, крашеные ногти, легкие румяна, сложные прически и розовые духи́ – не лишала ее естественной прелести, но возносила над другими женщинами. Она умела себя подать. Боготворила ли она мужа? Ей нравилось быть его супругой, она любила его любить – его, великолепного, главного. Жить в отсветах его славы.

Ноам, сын Панноама, смиренно готовился стать следующим Панноамом. Ничто не разделяло отца и сына, разве что несколько лет – пятнадцать, – и мое будущее вырисовывалось схожим: ясным, прямым, благородным.

А потом появилась Нура.

А потом начались бури.

Впрочем, Нура и сама была бурей.

И сын восстал против отца.

* * *

– Не смотри на меня так, не то я забеременею.

Это было первое, что я услышал от Нуры. Мы не были знакомы, я был среди своих, а она оказалась на чужой территории; и, несмотря на шаткость своего положения, она сказала мне бархатным голосом:

– Не смотри на меня так, не то я забеременею.

Я застыл с открытым ртом, сомневаясь, что уловил смысл ее слов.

Нура с любопытством разглядывала меня своими немыслимыми зелеными глазами. Она была миниатюрной, но мне казалось, что она надо мной высится. А причиной тому были насмешливо изогнутые брови, будто нарисованные, чистые черты лица, точеный силуэт, высокомерная утонченность рук и ног, но главное – эта странная оживленная неподвижность: покой был видимостью, я ощущал в ней кипение сил, они толкали ее к действию, но она умела их усмирять, в иные мгновения эти силы выходили на поверхность, и тогда ее кожа подрагивала; они сообщали плотность и неотвратимость ее присутствию.

– Не смотри на меня так, не то я забеременею.

Мое тело тотчас отметило ее красоту: у меня перехватило дыхание, я залился румянцем и не мог шевельнуться. Я был потрясен. Я ничего не понимал. Плоть моя пробудилась, а сознание отключилось. Это был кадр первый из долгой серии под названием «эффект Нуры»: тело живет, разум спит.

Когда до меня дошел смысл ее фразы, я испугался и был готов умереть со стыда, если кто-то еще ее расслышал. Но, быстро оглядевшись, я успокоился. В этот ярмарочный день всякий занимался своим делом: один предлагал чернику, собранную по склонам холмов, другой торговал охрой, третий разложил глиняные блюда и горшки, тот сбывал мотки пеньки и крапивную пряжу, этот разворачивал полотно, кто-то расхваливал кожаные накидки, а кто-то расставил на рогоже сандалии и башмачки, не говоря уже о крестьянах, которые, насвистывая, тянулись в поля. Как я наивен! Нура – тогда мне это было еще неведомо – пускала стрелы без промаха: если бы ей хотелось быть услышанной зеваками или торговцами, она метнула бы голос вдаль; но она смодулировала его, установив наше сообщничество и близость.

Чтобы стряхнуть оцепенение, я пробормотал:

– Меня… меня… зовут Ноам.

– А я тебя ни о чем не спрашивала.

Она отвернулась от меня и увлеклась беседой наших отцов, сидевших под Липой справедливости, где Панноам обычно выслушивал жалобы людей. Пользуясь передышкой, я восхищенно разглядывал нежный легкомысленный носик Нуры, который рассказывал совсем другую историю, чем ее выступающие гневные скулы или гладкий девичий лоб. Покачивая головой, она следила за беседой старших, и это покачивание выражало то согласие, то возражение.

Я для нее уже не существовал, и очень скоро это стало для меня невыносимым.

Я коснулся ее кулачка, чтобы привлечь внимание. Она с ужасом вздрогнула, отскочила на шаг и строго на меня посмотрела – с таким выражением лица бранят нашкодившего ребенка. В ее глазах гневно вспыхнули золотистые змейки.

Не обращая внимания на ее возмущение, я настаивал:

– Ты не сказала, как тебя зовут.

– Скажу, если захочу, чтоб ты меня позвал.

Она резко отвернулась, и это означало: «Довольно. Отстань».

Никто еще со мной так не обращался! Да за кого она себя принимает, эта незнакомка?

Я топнул ногой. Она сощурилась. Я возмутился:

– Тебе известно, что я сын вождя?

– Всякий чей-нибудь да сын… – откликнулась она, пожимая плечами.

И демонстративно повернулась ко мне спиной.

Я был страшно возмущен. Прислушаться к беседе Панноама с незнакомцем я был не в состоянии, и мне захотелось отхлестать гордячку по щекам, швырнуть на землю, оттаскать за волосы и колошматить до тех пор, пока она не взмолится о пощаде. Тогда уж я не буду ей безразличен!

Почуяла ли она мой нарастающий гнев? Ее затылок и лопатки вздрогнули, будто она уловила мое состояние.

Наши отцы обнялись, и Панноам махнул рукой в сторону домов; толкнув невидимую дверь, он будто приглашал незнакомца в гости.

Девушка стремительно развернулась ко мне лицом, подошла близко, совсем близко, я ощутил ее дыхание, и прошептала грудным голосом, опустив ресницы и почти робко:

– Здравствуй, Ноам. Меня зовут Нура. Я рада с тобой познакомиться.

Я блаженствовал. Она пахла как сердцевина прекрасного цветка, ее аромат был сладким и пьянящим, с перчинкой и капелькой смолы. Мне показалось, что я вдохнул тайну.

– Привет!

Она вспорхнула, весело и проворно подскочила к своему отцу, схватила его за руку, как маленькая девчушка, и они стали спускаться туда, где дорога сужалась и бежала к берегу, огибая ивы и заросли тростника.

В тот день над белесым Озером повисла терпкая жара. Небо беспощадно голубело.

Кто она такая, эта Нура? В один короткий миг она дохнула на меня теплом и холодом, ей было пятнадцать лет, тринадцать, потом восемь. В один короткий миг я испытал удивление, любопытство, восхищение, досаду, ненависть и надежду.

Я подошел к отцу:

– Кто он?

– Тибор-целитель, лечит людей и животных, – отвечал отец.

Я не стал уточнять свой вопрос, целью которого была Нура. Я почуял опасность лихорадочного возбуждения, в которое она меня повергла.

– Зачем Тибор приходил?

– Предлагал нам услуги. Он жил в деревне на берегу Озера, в нескольких днях отсюда в сторону восходящего солнца. Деревня погибла под грязевыми потоками.

– Грязевыми потоками?

– После ливней часть холма сползла. Деревню смыло. Всю целиком.

Я встал на то место, где недавно стоял Тибор. Все вокруг было исполнено покоя и гармонии, мягко сдобрено запахами цветущей липы и располагало к созерцанию. А мне хотелось броситься на землю и расплакаться.

– У этого Тибора только одна дочь?

– Да.

На лбу отца пролегли морщины. Я подумал, что он разделяет мое беспокойство.

– Странно!

– Странно, Ноам?

– Так мало детей? И нет жены? Так живут Охотники. А не Озерный народ. Видимо, отец и дочь принадлежат к Охотникам. Варвары! Неужели ты им доверяешь?

Я внезапно осознал причину своего горя: эта девушка вызвала во мне такую бурю разных чувств просто потому, что она принадлежит к чужой расе! Конечно, под этой чистой, изящной, причесанной, ухоженной и ароматной личиной прячется Охотница! Пусть она и умеет изъясняться человеческим языком, но она Охотница! Вот почему она показалась мне чужестранкой: я почуял в ней дикарку.

Отец добродушно посмотрел на меня:

– Тибор странствует с дочерью. Во время того оползня все жители деревни погибли. Его жена и сыновья погибли тоже. Благодарение Духам, он с дочерью собирал тогда лекарственные травы в другой части долины. Это их и спасло.

Он положил руку мне на плечо.

– Их печаль беспредельна.

Я тотчас исполнился сочувствием к Нуре и объяснил себе ее дерзкое поведение желанием скрыть за ним свою тоску.

Отец с улыбкой взглянул на меня:

– Твоя подозрительность похвальна, Ноам. Всегда будь настороже. Пекись о людях, когда твой народ беспечен, будь недоверчив, когда твои люди доверчивы, будь озабочен, когда они беззаботны. Но сейчас ты ошибся. Тибор и его дочь не представляют для нас опасности. Более того, они принесут нам пользу, если поселятся у нас. Они нам пригодятся. У нас нет целителя.

Я ощутил всей кожей умиротворение и покой. В голове мелькнула картинка: Нура прижалась ко мне, свернувшись клубочком.

– Да, отец. А куда они ушли?

– К родным, где они остановились. День пути от нас. Они вернутся.

– Они поселятся у нас?

– Я это предложил Тибору.

– Почему Тибор решил жить у нас?

Меня терзали противоречивые мысли. Только что я боялся вторжения незнакомцев в нашу жизнь. Теперь мне было страшно, что они передумают. И от каждой из этих возможностей меня лихорадило.

– Он слышал о нашей деревне. Слышал хорошее.

Панноам из скромности лишь полусловом обмолвился, что доброй славой наша деревня обязана его нововведениям, перенятым нашими соседями. Я успокоился. Он добавил:

– К тому же его весьма заинтересовала ярмарка. Тибор встретил здесь многих своих пациентов и приобрел травы, собранные в дальних краях.

Мой отец учредил ярмарки несколько лет тому назад, нарушив привычный неторопливый уклад. Для процветания деревни он предложил ремесленникам и крестьянам собираться раз в неделю и обмениваться своим добром. Ярмарки привлекли и жителей окрестных деревень, приходили и из дальних. Теперь уже все Озерные жители знали о нашей деревне, в которой насчитывалось три десятка домов.

– Тибор заметил, что здесь нас никогда не смоет оползнем.

Я оглядел окрестность, дабы убедиться в справедливости отцовских слов. Наша деревня, отстроенная на естественном плато с отступом на полусотню шагов от озера и с подъемом на десять локтей над уровнем высокой воды, питьевую воду получала из двух ручьев – того, что в стороне восходящего солнца, и другого, что в стороне заходящего. Эти ручьи издавна протекали по слабохолмистым равнинам. Ничто не застило наш горизонт, когда мы пробуждались ясным утром; не видели мы крутых гор со снежными шапками, какие высились на другом конце Озера – узком, уходящем в теснину – над погибшей деревней, где прежде жили Тибор и Нура.

– Поручаю тебе позаботиться о Тиборе и его дочери.

– Можешь на меня рассчитывать, отец.

Я ликовал, что мне доверено дело, которое позволит видеться с Нурой.

– Пойдем займемся собаками.

Я сопровождал Панноама на луговину, где мы дрессировали собак. Мне нравилось вместе с отцом их приручать: это было еще одним его нововведением, самым любимым.

В те времена в окрестных лесах обитали волки и дикие собаки, и их стаи нередко причиняли жителям беспокойство. Отец мой приметил, что наши всегдашние враги, Охотники, ловко использовали собак, умудряясь с ними уживаться.

– Ясное дело, – говорила Мама, – ворон ворону глаз не выклюет.

– Звери из одной своры! – вторила ей Абида.

– Во всяком случае, блохи у них общие.

Отец не любил долгих разговоров; наблюдая за хищниками, он научил меня отличать собак от волков: более кряжистые, покороче волков, вполовину легче их, собаки не имели седого окраса, их масть варьировалась от белой до рыжей; они нередко проявляли дружелюбие и приближались к людям с опаской – но и с интересом; их рацион был схож с нашим, они не брезговали и растительной пищей, тогда как волки всегда оставались плотоядными.

Панноам рассказал мне, как собаки могут быть помощниками в охоте: одни хорошо держат след благодаря острому нюху, другие атакуют животное, третьи приносят уже подбитого зверя. Мы часто ходили с нашей сворой охотиться на зайцев, ланей и кабанов.

Отец исследовал и их сторожевые способности. Поскольку собаки подавали голос, стоило человеку или животному приблизиться к их территории, Панноам включил их в состав нашего боевого отряда: по ночам воин с собакой охранял подступы к деревне.

– Если воин ненароком задремлет, собака продолжит его работу часового.

Ему не давала покоя идея приобщить собак к охране наших стад.

– Только представь себе, Ноам, сколько рабочих рук мы высвободим! Если у нас получится, уже не нужны будут пастухи!

Сегодня мы проводили эксперимент: загнать муфлонов на пастбище и выпустить к ним собак.

– Но если собаки их пожрут, отец?

– Я накормил их на рассвете.

Муфлоны разбрелись по лугу и мирно паслись. Панноам выпустил собак.

Они с лаем бросились к муфлонам. Я похолодел. Я боялся, что собаки их покусают. Но очень скоро я увидел, что они заняты совсем другим: они сгоняли животных в стадо! Они поджимали их в замкнутое пространство, бегая с лаем вокруг. Будто послушались моего отца… А он так и прыгал от радости: