Eric-Emmanuel Schmitt

LA TRAVERSÉE DES TEMPS

TOME 1: PARADIS PERDUS

Copyright © Editions Albin Michel – Paris, 2021

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© Е. Н. Березина, перевод, 2022

© М. И. Брусовани, перевод, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство ИНОСТРАНКА^®

Пролог

Дрожь.

Сначала дрожь.

Дрожь настойчиво давит, тянется, ширится, вьется, ветвится, множится, и вот уже десять, двадцать, пятьдесят ее щупалец охватывают тело, пробуждают чувства.

Человек открывает глаза.

Темно… Тихо… Зябко… Хочется пить…

Он оглядывается по сторонам. Тьма его напугала бы, если бы он не знал, где находится. Съежившись на сыром известняке, он вдыхает бодрящий воздух, который наполняет грудь, будоражит нутро. Сладость бытия… Как это здорово – возродиться! Куда лучше, чем просто родиться…

Дрожь, сделав свое дело, стихает: человек осознал свою телесность.

Ну, хватит лежать в позе эмбриона; человек осторожно поворачивается на спину и тщательно осваивается со своим телом. Усилием воли поднимает руки над головой и сгибает пальцы, суставы хрустят, руки оглаживают грудь, живот, бегут дальше, находят гривку, ощупывают член: жив, голубчик. Человек разминает стопы, наклоняет их в стороны, вращает ими, поднимает ноги. Все отлично работает. И что, никаких последствий, остаточных болей? Похоже, нет даже шрама. Его двадцатипятилетнее тело целехонько.

– Ноам…

Имя вибрирует в густой тьме. Отлично, голосовые связки тоже в порядке.

Он хмурится. Отзвуки голоса скачут от стенки к стенке, будоражат воздух; одним лишь словом в ходе Истории люди, кланы, народы и нации угрожали, подавляли и вторгались, но как все это далеко от давнишнего милого ему бесхитростного счастья. Ноам. Как грустно звучит это имя. Ноам. Его не прошепчут ни мать, ни отец. Ноам. Одиночество. Полное одиночество. А потому возрождение хуже рождения…

Он сел и стукнулся теменем о низкий каменный свод. Очумело запустил пальцы в шевелюру, помассировал, пришел в себя. На ощупь стал пробираться в соседнюю каверну.

Где же проход? Ладони ощупывают стенку, встречают щели, складки и изломы, но отверстия нет. Как? Неужели тот взрыв обрушил породу и заткнул дыру? Он мечется в поисках лазейки, но все тщетно. Это ловушка? Сердце колотится, ладони потеют, и он судорожно хватает ртом воздух.

Успокойся. Начни с начала и действуй методично.

Он встает на колени, делает зарубку и медленно движется вперед, простукивая стену. Один камень подался, другой, третий – вот и брешь.

Он устремляется в нее.

Теперь вправо.

Вспоминает, что где-то тут, справа, оставил рюкзак. Только бы его взрывом не…

Пальцы натыкаются на влажную, почти живую ткань.

Торопливо вытаскивает оттуда зажигалку. Две-три неудачные попытки – и взметнулся язычок пламени. Ноам жмурится, моргает. Сколько же времени его глаза не видели света?

Освоившись, он принимается разглядывать стены пещеры. Скала – это кожа, сияющая, влажная, с расширенными порами, розовая, чувственная, женская, его влекут эти мягкие складки, вот обозначилась шея, плечо, подмышечная впадина, а вот и лоно, влагалище, клитор, таинственная женская тьма. Ноам вжимается в чрево земли, где тысячелетьями вода сходилась с камнем. Эти очертания созданы влагой, не высечены, а соком земли изваяны.

У него напрягается плоть… забавно… И когда он последний раз занимался любовью?

На дне рюкзака он нащупал свечку, зажег, потом достал белье, штаны, льняную рубашку и сандалии.

Смешно. Вспомнилось, как однажды поутру он выскочил из пещеры голым и перепугал крестьянок.

Он оделся и со свечой в руке двинулся дальше, сворачивая в знакомые проходы. В извилистых коридорах приходилось то протискиваться, то останавливаться, то карабкаться, то подтягиваться с уступа на уступ, то красться узкими галереями – и вот расселина.

Его удивил необычный проблеск. И какие-то шумы.

Что это? В его логово кто-то вторгся? Обычно здесь только вода журчит. Задув свечку, он опасливо подступил к выщербленному пролому в стене.

До него донеслись голоса. Вдалеке еле слышно урчал мотор. Подобравшись к краю, Ноам наклонился и не поверил глазам.

Пещера бурлит жизнью. Ее каменные наросты освещены мощными прожекторами. Прижимаясь к скалам, вьется дорожка с железными перильцами, то врезаясь в толщу камня, то перекидываясь мостиком между уступами, то расширяясь обзорной площадкой. По дорожке тянется цепочка людей. То и дело появляется какой-нибудь тип, потрясая куцым флажком, ведет очередную группу и что-то им втолковывает. На арабском. На немецком. На английском. На французском.

Ноам затаил дыхание. Кто бы мог подумать, что они подберутся так близко! Осторожно! Никто не должен заметить его на этом выступе.

Присев на корточки в темноте, он видит непривычную игру света – светло-зеленый, с бронзовым отливом, оранжеватый – робких пастельных тонов. Над головой сталактиты, тонкие твердые волоски, пронизывающие скалистую кожу, наподобие редкой щетинки на слоновьей шкуре. В глубине очертания смягчаются, скругляются и поблескивают лаково, похожи на окаменевшие облака, отвердевшие тучи. Повсюду сталактиты и сталагмиты целятся друг в дружку, дают осечку, встречаются и разбегаются. Неуемная Природа разгулялась и по капле, из века в век, терпеливо и изобретательно источает буйный декор, то абстрактный, то фигуративный: вот сферы, оползни и гранулы, их скопления геометричны, но нет-нет да и вырвутся на свободу, и вот вам лев, буйвол, разъяренный воин или разгневанное божество. Здесь она водрузила канделябры с оплывающими свечами, там возвела диковинный храм или высекла колоссальные органные трубы, а фоном тянутся кальцитовые портьеры, драпировки и переплетенные шнуры.

Ноам напряженно ищет брешь. Привычная лазейка загромождена строительными работами, и он улизнет отсюда как-то иначе. Да здравствует изобретательность!

Улучив момент, когда вторженцы схлынули, он с рюкзаком за плечами проворно спускается на карниз, пальцы рук и ног ловко перебирают малейшие выступы отвесной стены.

– Что вы делаете?

Резкий окрик на немецком.

Это рыжий верзила в цветастой рубашке окликнул его с площадки. Продолжая спуск, Ноам ответил по-арабски:

– Взятие образцов для лаборатории.

– Что?

Детина не понял, и Ноам повторил по-немецки, но с сильным арабским акцентом:

– Взятие образцов для лаборатории.

– Какой такой лаборатории?

– Ливанское спелеологическое общество.

Ноам брякнул не задумываясь. Молчание. Осталось преодолеть несколько метров…

– Ух, и классный же вы альпинист! – восхитился немец.

– Спасибо, – отозвался Ноам, спрыгивая на бетонную дорожку.

– А где наш язык выучили?

– Год проучился в Гейдельберге.

Ноам прощально махнул и поспешно расстался с собеседником. И куда теперь? Его взбесило, что при первом же за долгие годы контакте с человеком ему пришлось напропалую врать. Добро пожаловать в мир людей! Ну ладно. Парень, который застукал его на спуске по стене, ни за что не заподозрит, что он вылез из потайной каверны.

С неторопливостью коровьего стада приближалась группа туристов. Ноам замедлил шаг, поприветствовал их неопределенной улыбкой и побрел, опустив голову и стараясь не поскользнуться на сырых камнях.

Опершись о перила, он стал вглядываться в глубокую дыру, карстовый колодец, в котором брезжила спокойная лазурь подземного озера, подсвеченная подводными прожекторами. По озеру ползло плоскодонное суденышко на электрической тяге с десятком пассажиров на борту. Вот откуда шел гул мотора. Итак, обе галереи посещаются: нижняя – на лодках, верхняя – пешком. Раньше лишь редкие одиночки в каске отваживались спускаться в нижнюю, а о существовании верхней никто и не подозревал.

Снова наплывает группа туристов. Щебечут на всех языках. Ноам украдкой разглядывает их одежду: эти ротозеи вырядились в шорты и рубашки поло, и все щеголяют татуировками. Кто они? Неужели сплошь моряки? Или пираты? А ведь и женщины туда же!

Ноам покачал головой. С этим он разберется потом.

«Выход».

С волнением он проходит через турникет и попадает в бетонированный туннель. Десять метров. Двадцать. Шестьдесят. Неужели ошибся? Восемьдесят. Девяносто. Наконец забрезжил солнечный свет, Ноам ощутил тепло и вдохнул напоенный ароматами воздух.

Его вынесло на небольшую площадь, кишащую туристами. Солнце слепило, от духоты мутился разум. Чтобы отдышаться, Ноам прислонился к парапету.

Здесь полно торговцев, туземцы продают всякую всячину – кто освежающие напитки, кто мороженое, кто фисташки, кто соленый арахис, кто сувениры: тряпичных кукол, блокноты в нарядном переплете, платки, веера, чашки и ложки. Безучастные к призывам аборигенов, туристы пялятся в маленькие плоские коробочки, которые держат в руке; некоторые прижимают их к уху и громко говорят с невидимым собеседником. Чудеса… А вот кучка галдящих подростков, и никто ни на кого не обращает внимания. Ноаму это на руку…

Он вытащил из рюкзака флягу и отхлебнул из нее.

Положение дел таково: теперь зубчатая железная дорога и подвесная канатная соединяют нижний грот с верхним, его гротом, доселе никому не известным. Ноам с грустью понимал, что прощается со своим любимым логовом навсегда. Нужно будет подыскать новое убежище, на случай если ему придется…

Нет, не думать об этом!

Он вздыхает.

Бежать. Все время бежать. Вечно…

А зачем?

* * *

Ноги работают с перегрузкой и несут его по тропе, поглощая километры. Икроножные мышцы закипают, переполняются кровью, его состояние близко к оргазму. Ему нужна разрядка.

Оставив позади окрестности пещер Джейта, он примостился в безлюдном месте и подкрепился консервированным тунцом, своим любимым перекусом. Оставалось преодолеть восемнадцать километров, отделяющих его от Бейрута. В этой милой долине, усыпанной серыми камнями, поросшей оливами, дубами и лимонными деревьями, ему нужно держаться реки Нахр-аль-Кальб, реки с радужной волной, – она вытекает из пещер и снабжает столицу питьевой водой.

Солнце жарило во всю мочь. Цикады стрекотали так яростно, что казалось, будто ландшафт рассыпается в прах.

Ноам с непривычки обвязал голову носовым платком, защитил глаза ладонью, козырьком приставленной ко лбу, и то и дело останавливался, чтобы сделать глоток воды. По всей округе были разбросаны часовни, монастыри и обители, в которых почитали всевозможных святых. На горизонте бескрайний опаловый отлив окаймлял землю: там было море.

Измученный жарой, Ноам брел, взметая пыль. Опаленный солнцем кустарник не мог предъявить ни цветов, ни плодов. Сухие стебли желтой травы рассыпа́лись под ногами. А оливы, знаменитые оливы, которыми не одну тысячу лет славились эти места, утратили листву; их узловатые корявые корни готовы были вырваться из каменистой почвы и молили о капле воды.

Состояние реки опечалило Ноама: по дну пересохшего ложа робко сочился ручеек, оставляя по сторонам редкие лужицы, которые быстро испарялись.

Пик летней засухи?

Внезапно Ноам увидел пса.

Длиннолапый, поджарый, со свалявшейся шерстью, пес обнюхивал гадючий выползок в зарослях гариги, когда почувствовал на себе взгляд путника. Оглянулся. Глаза человека и собаки встретились.

Ноам медленно присел на корточки. Нескладный и веселый, пес медленно подошел враскачку, широко размахивая хвостом.

– Ну привет, дружище! – прошептал Ноам на забытом наречии, хорошо понятном псу.

В ладонь ему уткнулась теплая влажная морда. Ноам потрепал пса по спине, почесал ему грудь. Пес любовно вздохнул. Они обменялись долгим взглядом, будто после разлуки. Пейзаж исчез. Время остановилось.

– Ты один разгуливаешь?

Сморщив бархатный лоб, пес взглянул на Ноама и закатил глаза, отчего физиономия его сделалась печальной.

– Ты хочешь очаровать меня…

Обрадованный пес безудержно отдался ласкам, позабыв собачий стыд.

– Роки! – раздался хриплый окрик.

Пес с сожалением отпрянул от Ноама.

– Роки!

Пес послушно рванул на хозяйский голос к зарослям можжевельника и исчез.

Ноам так и сидел в оцепенении на корточках. Встреча с собакой оказалась для него важнее встречи с людьми.

Кто его приветил? Кто обрадовался встрече с ним? Искренняя доброжелательность сверкнула только в собачьих глазах.

Он пробурчал: «Ноам, ты кончишь мизантропом».

И побрел дальше. Мизантроп. Это слово его уже не пугает. Осуждает себе подобных лишь тот, кто ждет от них лучшего. Ненавидит людей лишь тот, кто их любит.

А вот и крыши, это уже пригороды Бейрута.

Какое имя себе придумать? Какую национальность? Как ему стать незаметным? Раз он не в курсе последних событий в Ливане, на извечных подмостках всех конфликтов и примирений, он должен собрать нужную информацию до того, как к нему подступят с вопросами. Он знает по опыту, что самая невинная фраза может подвергнуть его смертельной опасности.

После его прошлого посещения город заметно разросся. Железобетонные кубы. Простенькие пятиэтажки. Понятное дело, городские окраины не блещут архитектурными изысками. Между постройками ржавеют бульдозеры, уныло провисают провода, зияют помойные контейнеры и баки, приглашая воронье к пирушке.

Ноам растерянно остановился на перекрестке. Какой шум и гам! Вдобавок к пальбе отбойных молотков и ворчанию генераторов, питающих квартал электричеством, грузовики, автомобили, мотоциклы и мопеды стараются обставить друг дружку по децибелам, а распахнутые окна квартир выплескивают на полную катушку ошметки радио- и телепередач.

Он бесцельно брел к центру города. Прохожие толкались, такси сигналили, привлекая клиентов.

Ноам рассеянно смотрел на женщин и машинально преследовал их, завороженный стройными силуэтами. Когда женщины оборачивались, он опускал глаза и шагал в другую сторону.

Нет, это не должно повториться! Он злился, когда сознавал, что с ним происходит.

В который раз, увидев женщину со спины, он надеялся, что это Она! И всякий раз, когда та оборачивалась, сокрушался, что не Она.

Гоня эти мысли, он пытался присмотреться к городской суете.

Горожане вертели в руках те же маленькие коробочки, какие он заметил возле пещер. Ноам довольно быстро сообразил, что это телефоны, но беспроводные. Невероятный прогресс за несколько десятилетий! Но почему люди вглядываются в телефон, даже когда не говорят по нему? Пристроившись за спиной бейрутки, поглощенной своим занятием, он обнаружил, что на устройстве мелькают цветные картинки. Более того, без карандаша и клавиатуры девушка составляла на экране сообщения, набранные идеальным шрифтом.

Он задумчиво продолжил путь.

Перед зданием школы лицеисты, усевшись по-турецки на асфальте, блокировали уличное движение. На их плакатах красовался слоган: «Нет будущего – нет уроков!» Ноам обошел лысого журналиста с камерой на плече – тот спрашивал у школьников:

– Чего вы добиваетесь вашим движением?

– Это не движение, это забастовка, – отвечал подросток на безупречном английском языке серьезным, уверенным и мужественным голосом, так плохо вязавшимся с его хрупким телосложением. – Мы бойкотируем уроки, чтобы привлечь внимание взрослых, мобилизовать население, призвать политиков к ответственности. Зачем нам учиться, если будущего нет?

С невинной детской небрежностью он посчитал разговор оконченным и присоединился к товарищам; журналист бросился за ним:

– А вы не преувеличиваете? Не делаете из мухи слона?

– Преувеличивают те, кто закрывает глаза и затыкает уши, вкалывает как подорванный, руководит, голосует и потребляет, будто все нормально.

– Вы подражаете молодежи Европы и Америки!

– Именно так. Молодежь всей Земли противостоит старикам всей Земли.

– Конфликт поколений? Молодежь против стариков?

– Осознанность против безответственности.

– Вы объявляете войну?

– Слишком поздно: обе стороны уже проиграли.

Раздалась молитва муэдзина.

Ноам двинулся дальше. Он уловил напряжение, но не понимал ни сторон, ни их целей. Ему надо поскорее разобраться, что тут затевается.

Мне нужны деньги.