В баню, ясное дело, я тоже не одна хожу. Там мне Хаят, по образованию медицинская сестра, со всех сторон, неизвестно на предмет чего, учиняет унизительный осмотр.
– Знаю я вас. – Крутит-вертит меня туда-сюда. – Я матери твоей сильно доверяла, а она вона как меня подвела! Гляди, что получилось.
Гляжу. В зеркало. И не знаю, куда девать себя, нежеланную, непризнанную.
– …Первый свой цветочек, Лилечку, не уберегла, – пыхтит она, – так что вторую раньше времени не дам сорвать и занюхать.
Вечером не вернулась с остальными коровами Люсина любимица – телка Ромашка. Люся и Хаят, чувствуется, временно сошлись на почве хозинтересов, потому вместе отправились искать ее.
Я же, поспав с дороги, засела с книжкой в саду на лавке меж клумб, грядок и пестрых подушек (Люся по случаю нашего приезда задумала генуборку).
В Люсином саду много ночных и душистых цветов: белая роза, гвоздики, вербены, нарциссы и лилии. На собранных грядках копошится черная курица. Неизвестно, через какую дыру отбилась она от своих и оказалась по эту сторону изгороди. Кажется, ей понравился цветочек на моих сандалиях. Она склоняет голову набок, долго присматривается. Видимо, взвешивает все за и против. Вообще, заметила, у Люси вся живность черная: пес, который почему-то Туман; безымянная курица; кот Беська (на башкирский язык «кошка» переводится как «бесәй»). Пошляк Малой извратил ему кличку известным манером.
Курица все же клюнула меня. Надо бы ее согнать, да больно книжка занятная:
…Отец Викторины находил какой-то повод не признавать ее своею дочерью, отказывался взять ее к себе и не давал ей больше шестисот франков в год, а все свое имущество он обратил в такие ценности, какие мог бы передать целиком сыну. Когда мать Викторины, приехав перед смертью к дальней своей родственнице вдове Кутюр, умерла от горя, г-жа Кутюр стала заботиться о сироте как о родном ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара времен Республики не было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и бедная, неопытная, ничем не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться без нее на произвол судьбы[3].
Книжка приятно трепыхалась страничками на моих коленках. Внезапно до меня донесся тихий прерывистый свист. Я отвлеклась, стала озираться.
После повторного звука, осознав наконец, что он предназначался именно мне, вскочила и в предвкушении чего-то неизведанного бросилась через кусты черной смородины к задней калитке сада.
А вдруг мой тайный секрет объявился!
К косяку привалился плечом помятенький мужичок. Я будто даже узнала его ехидное пропитое лицо. Этот человек пусть и не тот, кого ожидала увидеть, однако не смутил меня. Смотрел на меня как на свою, как на маленькую. Он был из детства.
– Вот и девочки к нам пожаловали. А то одни менты и старухи. Никого приличного и хорошенького. Они тебя еще не обижают? Меня вот обскорбили, я и ушел. К своим. А оттуда тоже. Обидели. Cобрал тут все свое. – В двух его авоськах загремели бутылки. – И ушел. Такое терпеть не намерен. Что они себе думают, им все можно, что ли? Меня вот когда попросят налить, я налью. Мне жалко, что ли. Если у меня будет. Я не такой человек, я себя знаю, я терпеть не намерен. Ты себя тоже знай. Ты их лучше. И мамка у тебя хорошая, а у нас вот любят говно на лопате. – Дядя Гера совсем запутался и от нечего делать закурил. – Люська встанет, кричать начнет. А я уже привык. Кормить не будет. Ты мне, старуха, сготовь чего-нибудь, а то я обиделся, собрался, пошел. – И, смачно сплюнув себе под ноги, действительно пошел к себе в балаган, дощатую постройку возле летней кухни, где постоянно обитал.
Ромашка благополучно обнаружилась. И бабушки, за весь день всласть натрындевшись, после вечерней дойки и бани снова засели пить чай.
– Бог в помощь, – с лукавым смирением пожелал нам дядя Гера, топчась на пороге кухни. Пришел на запах свежеиспеченного хлеба.
Все разом обернулись.
– Явление ребенка, – невозмутимо резюмирует Люся с набитым ртом, – нарисовался – не сотрешь. Чего застрял? Вспотеешь еще.
Сын приободряется первым ворчливым словом матери, что в их отношениях означает значительный шаг к примирению:
– И то правда, что в ногах правды нет. Чего нам своих благодетелей стесняться.
– Строит из себя пришибленного, – усмехается та, ища глазами у Хаят одобрения и поддержки, – а тебя ничем не прошибешь. Особого приглашения дожидался? Откуда что берется. Вроде в нужде воспитывали, а замашки как у парторга. Житья от вас, алкашей, нету.
– Проходи, проходи. – Моя бабушка по-свойски выдвигает ему стул.
Я от Хаят редко в чей адрес слышу теплые слова. В негласной войне против Люси она и дядя Гера явно друг другу приглянулись и сразу стали подыгрывать:
– Уморился, поди? Сильно Люська гоняет? Вот не знает она, как тяжело одной жить, хозяйство вести. А то дерет горло, не понимая своего счастья, что такое полезный сын. Младший ваш и половину того не делает, что ты, Герка, делаешь. Молодец, не пьешь теперь?
Дядя Гера замялся, неопределенным движением головы ушел от ответа: то ли кивнул утвердительно, то ли отрицательно качнул головой. Врать Хаят, кроме меня, никто не умеет. Наловчиться надо. Зато под ее покровительством дядя Гера хоть поест нормально. Похоже, мать и его недокармливает, как пса Тумана. Пусть он и бестолковый, но не в голоде же держать! И Люся в присутствии моей бабки вынуждена на время прикусить язычок.
Но все вернется на круги своя, когда Хаят, давящая своим авторитетом, наконец исчезнет. Тогда Люся вновь почувствует себя хозяйкой в собственном доме.
Вообще, было заметно, что Люся воспринимает меня не иначе как свалившуюся на голову. В этом смысле мы с дядей Герой товарищи по несчастью. Она растерялась. Женщины рядом с ней никогда не задерживались. Единственная дочь и то умерла в младенчестве.
Но не выгонять же меня! Она же не самоубийца (а с Хаят – только вперед ногами). Родная кровиночка как-никак. Хотя, может, и сомневается. Ну и ладно, я тоже на ее счет не обольщаюсь. Главное для меня – Папа. Дождаться бы его.
И бабушки договорились: всю неделю я учусь на Инзе, а в выходные наведываюсь в Низы к Люсе. Ну а когда вернется Папа с Малым, то Люся подготовит почву для нового знакомства. И если ее старания окажутся напрасными и Большой, увидев подросшую дочь, не растает майским маслом на солнце, то тогда приедет Хаят и выцарапает ему глаза.
На первом занятии выложила на парту скупленный Хаят канцтоварный арсенал. Дорвалась-таки до вожделенных перламутровых гелевых ручек и фломастеров разных цветов, на которые до 1 сентября дышать боялась. Я студентка! Дальше (про то, где учусь) можно не продолжать. Впервые в жизни, шибко довольная собой, с высунутым языком старательно расписываю и подрисовываю первый студенческий конспект. Так, заглавие у меня будет красным. Зеленым буду нумеровать. Синим подчеркивать…
– …Супы являются первым блюдом обеда. Они вызывают обильное сокоотделение, возбуждают аппетит и таким образом улучшают пищеварение. Супы являются важным источником минеральных веществ, витаминов и других биологически активных веществ в нашем рационе. Потери минеральных веществ при варке супов не происходит, так как они остаются в бульоне. Витамины группы В и каротин сохраняются примерно на восемьдесят процентов. Существенны потери витамина С, но они компенсируются свежей зеленью, которую добавляют при подаче супа. Супы покрывают до тридцати процентов потребности организма в жидкости и обеспечивают необходимую консистенцию пищевой массы в желудке и кишечнике…
Все бы ничего, но на меня всю пару в четыре глаза (я тоже иногда очки надеваю, когда вдаль смотрю) таращилась одна девочка. Это наша самопровозглашенная староста Альбина (я как-то упустила момент избрания). Она чернявая, тяжелая, с хмурым, апатичным лицом. Оттого беззастенчивый взгляд ее кажется еще более неприятным. За ее щеками и барсучьей спиной хорошо прятаться. Но тут она сама ко мне обернулась вполоборота. И пялится. Даже замечание схлопотала от препода, но ей все нипочем. Втихаря под партой отхомячила очередное яблоко и дальше не спускает с меня глаз.
Меня она смущает не только своей бесцеремонностью, но и отсутствием переживаний по поводу своей внешности. Кажется, полностью себя устраивает, не подозревает, как выглядит. Не удивлюсь, если в зеркале своем видит красотку Малибу. Я б на ее месте давно себя извела. Злая, злая Леся! Мысленно бью себя по щекам и рукам.
– …Супы классифицируют по температуре подачи, по жидкой основе, записываем, записываем, по способу приготовления. По температуре подачи супы делят на две группы: горячие и холодные. По жидкой основе различают супы на бульонах, на квасе, кисломолочных продуктах. По способу приготовления супы делятся на заправочные, пюреобразные, прозрачные…
Да, классная, то есть замечательная у меня будет профессия. Ретроградка Хаят запрещает мне произносить слова типа «классный», «клевый», хотя они давно стали общеупотребительными. За слово «ништяк» она вообще готова убить. И я постоянно одергиваю себя, отучаюсь, хотя понимаю, что иногда выгляжу нелепо со своими «восхитительно», «ошеломительно», «вдохновляюще». Недавно остановилась на компромиссном «потряс», всегда можно продолжить «… – ающе», если Хаят бдит где-то рядом.
Потом была перемена, питье в туалете воды из-под крана, так как столовая еще не открылась. Затем в ожидании звонка неловкое стояние возле аудитории среди громких однокурсников, непонятно когда успевших перезнакомиться. Лично меня сверстники не интересуют. Я, наверное, одиночка по натуре. Меня к этому приучил наш общий с Хаят замкнутый образ жизни. И к тому же заранее боюсь не оправдать ожидания потенциальных друзей. Я как-то больше помалкиваю в компаниях.
Мне пока достаточно того, что общие шестнадцать метров в затрапезных стенах буду делить с тремя девицами и их трусами и лифчиками, которые вечно сушатся на бельевых веревках. Заниматься, укладываться спать, снова собираться вынуждена в присутствии кого-то. И вечным фоном вместо радио звучит их бабский треп. Утешает, что на этом фоне я неплохо выгляжу. Какие же они развратные и дремучие! Хуже парней, честное слово. Девушек, которые не умеют обращаться с уже использованными средствами женской гигиены (бросают в открытом виде куда попало на всеобщее обозрение), надо немедленно приставлять к стенке и расстреливать.
Но это во мне ворчит моя внутренняя бабка. Кажется, Хаят, когда мылись в бане, втихаря внедрила в меня свою уменьшенную копию, такую же злыдню и ворчунью. Соседки чувствуют, что я молча за их счет самоутверждаюсь, и в ответ задаются целью слить меня («выломать из хаты», как сказала бы Мама).
У нас в комнате напольное ростовое зеркало, но глядеть в него мне строго воспрещается. Такие это люди с пожизненным девизом: «Мы не жадные, но дело в принципе». Как же, наверное, скучно на свете жить с такими принципами!
Мне нет особой нужды любоваться собой в отражении. Во-первых, свои прыщи давно изучила, а новые, если появятся, ничем не отличаются от старых. Бороться с ними, считаю, бессмысленно. Как с ветряными мельницами. Во-вторых, новых нарядов в ближайшую пятилетку тоже не предвидится. Хаят, потратившись в мае на выпускное платье, до сих пор латает образовавшуюся финансовую дыру в бюджете. В-третьих, «вавилоны» на голове по журналам не сооружаю. У меня ни плойки, ни фена, ни даже самых замшелых бигудей. Одна только жиденькая косичка и розовый гребешок.
И фигуры женской нет. В строении моей личности нет ни единого украшательного элемента, ни единого выступа. Я бесцветное аморфное существо, серое мутное пятно, скользящее по жизни, словно привидение, не отражаюсь в зеркалах, не задеваю ничьих интересов и не имею своих. Короче, зеркало мне их напольное вообще не упало, но опять же из-за того же принципа, поддаваясь какому-то странному протестному импульсу, когда остаюсь одна, до изнеможения разглядываю себя.
Но идти со мной в открытую на конфликт общажные душманы тоже не решаются. За моей спиной незримой стеной стоят фигуры родственников. Все-таки я внучка Хаят и дочь полковника Алексеева как-никак, а это в наше время кое-что да значит.
Но я тоже на рожон специально не лезу, соблюдаю означенную черту: очередь занимаю, чужого не беру, лишнего не болтаю, в душу не лезу (и сама на чье-либо участие не рассчитываю), обхожусь ночевками. Уроки делаю исключительно в читальном зале, чтобы отгородиться от всех забитыми полками. Именно здесь за чтением я, предоставленная самой себе, книжный отвергнутый ребенок, снова убеждаюсь, что все вокруг отвратительно. Со злорадством и тихим мщением обнаруживаю на страницах всю безмерную пошлость, невежество, ограниченность существования, которые воплощают мои соседки. Они думают, что пользуются спросом у парней, а те элементарно пользуют их. Как можно этого не видеть? Или, когда любишь, ничего не видно?
Да, я тоже мечтаю о парне. Глядя на других, вот уже полгода как мечтаю. Но не для того, чтобы заботиться, поддерживать друг друга, вместе тусить. Глядя на тех же других, поняла, что парень нужен как свободные уши, как бесплатное приложение, рабсила, посыльный, эмоциональная помойка, источник бесконечного самоутверждения, признак достатка, в конце-то концов. Как его ни назови, суть отношений останется та же. Чтоб целыми днями или хотя бы свободными часами садиться ему на эти самые уши. Чтоб терпел мое бесконечное нытье. Да, и еще чтоб служил поводом для бесконечных историй, где «я такая» ставлю его на место, в том числе соперниц-неудачниц, которым воздается по заслугам, а «он такой», оценив меня в стотысячный раз, возвращается, поджав хвост. Вот для чего нужен этот самый парень. А для всего остального придется еще подрасти.
На перемене меня к стене прижимает староста Альбина. Видимо, ей надоело изводить меня взглядом. Решила просто убить, настолько она вблизи грозного вида. Наморщенный от нетерпения и желчи лоб. И две сухие колючки вместо глаз, которые ничего хорошего для меня не выражают.
О проекте
О подписке