Глава 5

Не далее как завтра мысль о вире вновь явилась перед Святославом – но уже в другом облике. Ближе к вечеру, когда он обсуждал с гридями завтрашний выезд на лов – Ивор предложил развеяться, а заодно погонять вепрей, что ходят ночами кормиться на поля дозревающей яровой ржи, – к нему явились гости из Киева, два удальца средних лет, из киевских бояр. Только увидев их, Святослав понял, что их сюда привело. Истота, старший сын Гостимила, приходился старшим братом сгинувшему Девяте, а Блискун, средний сын Векожита, был младшим братом Градимира, исчезнувшего вместе с Игмором и братией. Блискун же доводился, как и Градимир, двоюродным братом Болве, и тот первым подошел с ними поздороваться. Потом оглянулся и повел их к князю.

Приблизившись, гости осторожно поклонились, неуверенно поглядывая на Святослава. Истота был старше – лет тридцати с небольшим, и выглядел как хороший кулачный боец: плечистый, мускулистый, со светло-голубыми глазами и небольшой темно-русой бородкой. Он немного мялся, как человек, не привыкший чего-то робеть. Блискун был моложе – лет двадцати шести или семи, ниже ростом, более худощавый, он имел выдающийся прямой нос, который придавал ему настырный вид, длинные тонкие брови, а бородку малость рыжеватую. Сейчас он держался из них двоих увереннее, глядел более дерзко. Он и начал речь, поздоровавшись.

– Мы, княже, прибыли к тебе по уговору со всеми нашими родичами. От моего отца, боярина Векожита, и от боярина Гостимила, и от всех их сыновей и зятьев. И от боярина Середогостя, Градимирова тестя. Здесь только твои люди, – Блискун огляделся, – и мы можем говорить прямо? Хотелось бы нам знать: что тебе ведомо о судьбе наших братьев, Градимира и Девяты? Ведомо ли тебе хоть что-то сверх того, о чем знают все? Может, до тебя доходило хоть что-то, о чем не знаю люди? Уж нам-то, родичам этих беглецов, ты мог бы сказать правду!

– Надо понимать, – Святослав вздохнул, – вам они тоже вестей не подавали?

– Хоть бы звук один! Но раз уж и ты ничего не ведаешь… – Блискун тоже слегка замялся. – Хотели бы мы знать хотя бы то… Винишь ли ты их в смерти Улеба Мистиновича.

– Могу сказать то же, что сказал на Святой горе, – с замкнутым видом ответил Святослав. – Никому неведомо, как вышло то дело. И пока я не знаю, какая на ком вина… я не могу винить никого, а особенно моих верных людей.

– Но если кто-то показал на Девяту и Грима, будто они увезли Улеба на смерть, а Градимир исчез в ту же ночь, что и Игмор с братией… Может, ты примешь у нас виру на случай их вины, и тогда мы будем знать, что у нас с тобой мир?

– Я? Виру?

– Ну да. Мы готовы, – Блискун оглянулся на Истоту, и тот кивнул, – выплатить тебе по четыре гривны серебра с каждого, то есть за каждого из наших родичей, то есть за Градимира и Девяту, как если бы они были виновны, хотя мы тоже не думаем, что они виновны. И мы будем знать, что наши роды чисты перед тобой, и ты… если возникнут еще какие раздоры… будешь нам другом и защитой.

Это путаное объяснение не слишком прояснило дело, и Святослав по привычке огляделся, отыскивая кого-нибудь из умных ближиков, чтобы растолковали.

И такой нашелся.

– Они хотят, – вполголоса пояснил Болва, придвинувшись к уху, – дать тебе серебра, чтобы ты защитил их от Свенельдича. Ведь те семеро – твои люди, тебе скорее прилично их простить и взять виру серебром. Свенельдича на это склонить едва ли выйдет.

– Ты – глава княжеского рода, – подхватил Блискун, – и если ты примешь виру, то кому другому требовать иной мести будет незаконно.

– Только будет нехудо заручиться согласием и княгини Эльги, – вставил Ивор. – Без нее это будет не слишком надежная сделка.

Святослав и просители посмотрели на него с досадой: замечание было верным, но надежда уговорить Эльгу взять серебро за кровь любимого сестрича выглядела уж очень слабой.

– А мы к княгине Желькиных девок подошлем, Градимирову женку, мать, сестру, прочий бабняк, ваш тоже, – предложил Болва. – Пусть-ка они всей толпой ей в ноги рухнут и плач подымут – смилуется она, откажется от кровной мести.

– Если Свенельдич до них доберется, то все, карачун парням, – добавил Истота, чьи светлые глаза светились почти детской печалью. – Не помилует, головы с плеч снимет. А наши парни коли и виноваты, так Игмор небось их на злое дело подбил. Да и тот для тебя радел, ему-то что с того Улеба? Хоть ты за них постой, княже, они ж тебе служили, за твоим столом сидели.

Святослав молчал, рассматривая сыновей боярских. Они верно рассудили: у князя вину родичей можно выкупить за серебро и в нем обрести защиту от другого врага, с которым так легко не столковаться.

– Ну и что я с вашим серебром делать буду? – ответил князь чуть погодя. – Слышали, что Свенельдич-старший у матушки в гриднице сказал? Всех, сказал, найду, хоть они в землю заройся, и со всех головы сниму. Серебром его не прельстить.

Сыны боярские переглянулись.

– Ну хоть ты за нас постой… – начал Блискун.

– Погодите. – Святослав движением руки остановил его. – Нынче поздно уже… Завтра я на лов собираюсь. Поедете со мной – там еще потолкуем.

* * *

Близ Вышгорода Святослав ездил на ловы еще ребенком и знал его угодья не хуже, чем Кловский бор. Ивор спрашивал, нужно ли ему ехать, но Святослав дал понял: ни к чему утруждать старые кости, сам не заблужусь. Воевода кивнул, будто его это мало занимает, но Святославу хватило проницательности понять: Ивор, верный решению не вмешиваться в распрю, не хочет слышать ни слова из тех разговоров, что князь поведет со своими надежными соратниками. Принадлежа к старшему поколению, в память Ингвара, Ивор крепко держался за Эльгу, а значит, и за Мистину, но так же хорошо понимал, что за Святославом будущее и старался не испортить его для своих сыновей.

Ивор послал с князем несколько отроков – показать, на какие поля ходят вепри и где они должны отлеживаться днем после кормежки. Вчера прошел легкий дождь, на влажной земле следы острых копыт были ясно видны. Объехали несколько полей, выгнали с два десятка вепрей из оврагов, взяли рогатинами десяток молодых, двух-трехлетних кабанчиков. Один, раненый, ушел, и Святослав не удержался – пустился верхом, с собаками, в погоню. А однажды, пока выводок поросят, визжа и наступая друг на друга, пытался пересечь открытое место и спастись в другой части леса, прямо на ловцов оттуда выскочили два молодых лося с небольшими рогами.

Только вечером, когда низинные поля уже были полны кисельного-белого тумана, Святослав с гридями вернулся к назначенному месту сбора – большой поляне со старыми кострищами, где ловцы разделывали добычу и обедали. Здесь уже горел большой костер, возле него стоял котел горячей каши, лежали на расстеленном полотне караваи хлеба и нарезанное сало, стоял немаленький бочонок пива. А посреди этого сидела на чурбаке, словно лесная хозяйка, Речица, в таком же красном платье с шелковой отделкой и золотой застежкой под горлом, в каком вчера разливала пиво на пиру в Вышгороде. Только повязала холщовый передник, чтобы не испачкать подол.

– А ты здесь откуда? – усмехнулся Святослав.

– А кто бы вам поесть приготовил? – так же насмешливо ответила она. – С мясом еще вон сколько возни. Поешьте и занимайтесь хоть всю ночь.

Вечер выдался теплым, с ясного неба помигивали звезды. Вышгород был недалеко, но Святослав сегодня возвращаться не хотел. На вольном воздухе, после дня в лесу, ему стало легко, давящие мысли отступили. Но лица Истоты и Блискуна, тоже весь день тыкавших рогатинами в дичь, не давали забыть о делах надолго. Пока он здесь ловит поросят, в Киеве старый могучий вепрь вострит рогатину на него самого, в жажде отомстить за своего поросенка…

Отроки разделывали туши, отдали собакам внутренности, часть мяса положили в яму запекать – это будет к утру, часть порезали мелко и стали печь над углями. Поев каши в ожидании мяса, взялись за ковши и рога. Речица разлила пиво и подала Святославу рог с таким же важным видом, будто не поляна была вокруг и не сосны темнели, а резные столбы гридницы.

– Тебя твой отец прислал? – спросил Святослав, когда она уселась на кошму возле него, как будто так и надо.

Несмотря на две последние ночи, он сомневался, стоит ли ей доверять. Мысли и поступки женщин всегда были для него непостижимы, поэтому он никогда на них не полагался. Собственную мать он всю жизнь считал если не врагом, то соперником, а Прияне верил только потому, что считал ее частью самого себя, у которой не может быть собственных целей и стремлений. Даже их крупные ссоры – из-за Горяны и Малуши – не подорвали его доверия, поскольку Прияна всего лишь не хотела допускать других женщин на свое место близ Святослава.

– Моему отцу нужды нет до твоих дел, – небрежно ответила Речица. – А мне, после двух мужей, своего ума хватает прожить. Я тебе, глядишь, и пригожусь. Может, совет какой подам.

– Ну, смотри. Будешь язык распускать…

– За отроками последи, – так же небрежно посоветовала она. – А я свое дело знаю.

– Это твое решение, конунг, – уклончиво-сдержанно заметил Вемунд, – но если мы хотим поговорить о важном, уверен ли ты, что при этом уместно быть женщине?

– Я женщина, – смело возразила ему Речица, – и я не побоялась сказать князю в глаза то, о чем вы, мужчины, только думаете и молчите! О том, что Свенельдич прикончит вас, если вы не поторопитесь и не прикончите его! И вы, – она взглянула на Истоту с Блискуном, – зря трясете своими кошелями. Свенельдичу плевать на ваше серебро! Он вас всех купить может, со всей малой чадью! Ему нужна кровь ваших братьев! И он возьмет ее, и ему нужды нет до княжьей воли! Если вы мужи, а не жены – вы знаете, как защитить своих братьев, себя и княжью честь!

Мужчины оторопели от такой прямоты и вопросительно таращились на Святослава. А тот усмехнулся:

– Ну вот, вы все слышали. Я с тринадцати лет знаю – нам со Свенельдичем вдвоем в одной берлоге не ужиться. Но раньше расходились как-то. Теперь, коли между нами кровь пролилась, так легко не разойдемся. Он не успокоится, пока Игмора не прикончит. А Игмор – мне все равно что брат… настоящий брат, по духу и чести, а не потому, что мой отец однажды его мать того… Моего брата я на расправу не выдам. И чем потом за него мстить – лучше сразу разобраться, кто в Русской земле хозяин и чья воля – закон.

– Так мы его убираем? – спокойно спросил Вемунд.

Этому человеку, варягу родом, было уже под сорок, и он успел походить по свету еще до того, как прибился к Святославовой гридьбе. Только благодаря его опыту дружина из девяти человек сумела пешком выбраться из хазарских владений близ Меотиды, от окрестностей Карши пройти невредимыми до самых днепровских порогов – в то самое лето, когда Святослава в Киеве сочли мертвым и хотели отдать престол Улебу. Можно сказать, Вемунд был причиной того, что Улеб тогда не остался единственным сыном Ингвара. Среднего роста, плотный, даже с наметившимся брюшком, внешность Вемунд имел самую обычную: светлые волосы, зачесанные назад от низкого лба, густая светлая борода. В том походе Святослав убедился, что Вемунд не ведает страха и сомнений. Даже такое дело, как устранение старшего киевского воеводы, у него вызывало лишь вопрос «каким образом?»

– Дело-то это полезное, – с явным беспокойством сказал Болва. – Да надо помнить: Свенельдич тоже не в дровах найден. За него княгиня. Асмунд. Тормар в Витичеве тоже его руку держать будет. Ивор уже сказал – он не вмешивается. Кияне многие Свенельдича любят, им от него и по торговым делам много чего перепадает, и по даням с погостов. Пиры какие закатывает, весь город кормит. И он – старший жрец руси, помимо тебя. Люди-то привыкли, что ты, княже, в походе где-то, а он здесь, богов молит, киян блюдет. Если открытую замятню устраивать – как бы весь Киев не погорел, а исход… если и одолеем, то может уж очень дорого встать.

– Чтобы свалить такое дерево, его надо подрубать со всех сторон, – кивнул Вемунд. – Первое: княгиня. Надо отвадить ее от него. Ты зря смеешься, конунг. – Он заметил, как Святослав недоверчиво хмыкнул. – Надо подсунуть ему молодую девку, – он глянул на Речицу, – и довести до княгини, будто он с той девкой слюбился. Седина в бороду, чего дивного? Потом нужно найти своего человека среди его людей. Кого-нибудь, кто им недоволен, из оружников, из челяди, даже из родни. Подкупить, пообещать… да чего захочет, то и пообещать. Лучше кого-то из бережатых. Кто знает, куда и как он ездит. А потом устроить засаду: положить, скажем, пару стрелков хороших на крышу, где он будет мимо ехать, и одного сзади, где-то за тыном…

– Просто подстрелить! – воскликнул Болва. – Но даже если удастся, не забудь, у него есть дружина, брат и взрослый сын! И Пестряныч-младший, он ему тоже как сын. Они-то сразу догадаются, кому он помешал! Поднимут людей, и в городе будет кровавая баня! Такая, что древлянские поминки пляской на лужку покажутся!

– Не забыл ты древлянские поминки. – Святослав насмешливо глянул на разволновавшегося Болву. – Тебя же там вроде не было?

– Меня не было. – Болва отвел глаза. – А друзья мои, побратимы… Все, кто в том побоище под Малином уцелел, все там и полегли. И Сигге Сакс, и все, кто оставался. От всей старой дружины Свенельдовой выжил только я. Да еще Лис – он до того уйти догадался, убрался аж в Греческое царство, потому и выжил. Жив ли теперь – не ведаю.

Юность Болвы прошла в Свенельдовой дружине, близ древлянского Искоростеня. Почти пятнадцать лет назад он чудом уцелел и потом вспоминал те бурные события с чувством, что едва выскочил из огня. Но в том огне сгинули его товарищи, старшие и ровесники. Сам он устроился в Киеве совсем неплохо, но тайная боль не прошла. Мистина погубил всю старую Свенельдову дружину, которая пыталась погубить его. Образ его остался в душе Болвы как образ Кощея и внушал тайную неприязнь, смешанную с жутью перед его способностями.

– А ты то побоище Свенельдичу по се поры не простил? – проницательно заметил Святослав.

Болва промолчал. В глубине души он все эти годы считал Мистину своим врагом, но разбирать, кто перед кем первым провинился, не тянуло.

– Свенельдичу, конечно, руки бы укоротить нехудо, – с беспокойством заговорил Блискун, пока князь и гриди молчали, задумавшись. – Но лучше бы без побоища на весь город.

Впервые они с Истотой оказались допущены в столь тесный круг близ князя, и сразу попали на такое дело! Ни за какое серебро они не ввязались бы в подобное, но на кону стола жизнь родных братьев.

– Кабы его так сковырнуть, чтобы без шума, – добавил Сегейр Жатва, русин лет сорока, с острыми волчьими глазами, небольшой рыжеватой бородкой и толстым от нескольких переломов носом. – Чтобы вступаться никто не захотел.

Он-то с трудом скрывал ликование, что благодаря исчезновению Игморовой братии занял в дружине одно из самых почетных мест и удостоился полного доверия.

– Долго думать некогда, – сказал Истота. – Раз уж такое дело, что вам в одной берлоге не жить… как бы Свенельдич сам не надумал лучников на крышу какую посадить.

– Думаешь, может? – Это не приходило Святославу в голову.

– Да встрешный бес знает, что он может! – с досадой ответил Истота. – Его мыслей даже его нос ломаный не ведает, поди!

– Вот если бы он к тебе лучников подослал, а мы бы их на той крыше взяли… – начал Сегейр.

– Вздумай он на тебя умышлять, от него даже княгиня отвернется, – подхватил Вемунд.

«Но как его к этому подтолкнуть?» Все замолчали, глядя в огонь и ожидая, что витающая совсем рядом мысль проявится и даст ухватить себя за хвост.

– Если бы… – начал Святослав, имея в виду «если бы он это сделал».

– Если бы… – одновременно начал Болва, собираясь сказать: «Если бы это сделал за него кто-то другой».

Поглядев друг на друга, они замолчали.

– Рассудим так! – вставил в тишине Вемунд. – Допустим, однажды ты, конунг, поедешь куда-нибудь, а на твоем пути обнаружится засада… А мы, твои люди, заметим ее вовремя…

– И эти люди скажут, что их послал Мистина… – продолжил Болва.

– А он скажет, что впервые их видит, – насмешливо закончила Речица. – Пойдет с этим к присяге и будет прав.

– Тогда князь присудит им божий суд! – сказал Блискун.

– Свенельдич потребует поля! – возразил Болва. – Скажет, он не баба, чтобы нести горячее железо. И я не знаю, где мы найдем такого удальца, чтобы точно мог его одолеть.

Все опять замолчали. Устроить ложную засаду можно, но как привязать ее к Мистине, чтобы поверили даже его сторонники, даже Эльга?

– Там должен быть кто-то из его людей, – сказал Вемунд. – В той засаде.

– Перекупить? – Болва глянул на него.

– Можно начать и с этого. Но если мы неудачно выберем человека, он с нашим серебром пойдет к господину. И все дело закончится, не начавшись.

– А если этот человек не будет знать, зачем он там? – предложила Речица.

Она оживленно водила глазами с одного собеседника на другого, явно увлеченная замыслом.

– Зачем лезет на крышу с луком в руках на пути князя? – насмешливо ответил ей Вемунд.

– Он может просто оказаться рядом.

– Разве что мертвым, – сказал Сегейр. – Чтобы не мог отвечать на вопросы. Но всем и так будет ясно, кто это устроил.

Князь помолчал, собирая все эти мысли в кучу и прикидывая, выйдет ли связать концы. Все тоже молчали, не мешая ему думать. Осторожно переглядывались, осмысливая: мы правда говорим об этом? О том, чтобы покончить с Мстиславом Свенельдичем, который уже лет двадцать пять имеет в Киеве власть и влияние, мало уступающие княжеским? Концы пока не вязались, и Святослав подавил вздох. Хитрые замыслы – это было не для него. Чтобы думать, у него имелась мать, Асмунд, Вуефаст… Хрольв, Ивор, Тормар… Но сейчас на них рассчитывать нельзя. Они связаны с Мистиной родством, или выгодами, или былыми сражениями. Они не станут помогать рыть ему яму с кольями на дне. Это только его дело, и опереться он может на немногих. Но на кону – жизнь Игмора, которой он не может пожертвовать ни в коем случае.

Святослав еще раз оглядел лица, озаренные костром. Знакомые лица, верные люди, но накатывала тоска оттого, что он привык так близко от себя видеть другие лица, и ему их остро не хватало.

– Ин ладно, – Святослав вздохнул, – утро вечера удалее.

Все зашевелились, поднялись, стали укладываться спать – прямо на земле, на охапках травы и веток, укрываясь плащами. Когда Святослав уже улегся, привычно завернувшись в плащ, вдруг кто-то опустился рядом и подергал за край.

– Я хочу лечь с тобой, – шепнул ему многозначительный женский голос. – Иначе я замерзну.

– Ну, полезай. – Святослав откинул край плаща.