Мысли разбегались, зато нарастала жестокая досада. Как они все вчера были потрясены гибелью Улеба – а это была только половина худых вестей! Прияна знала Улеба – первоначально он и назначался ей в мужья, хотя она не сама выбирала. В другое время она оплакала бы его смерть, но сейчас оскорбление, нанесенное и ей самой, и ее сыну, заслонило в ее глазах чужое горе и другую вину Святослава. Торлейв же теперь видел обе части этой вины, и морозом продирало по спине. В противостоянии с Улебом Святослав толкнул сводного брата к гибели, но и сам не удержал того, ради чего они соперничали. Не пожелав отдать Хольмгард брату, отдал его малолетнему незаконному сыну. Может быть, ему такое решение казалось лучшим. Но теперь стала ясна цена этого «лучше» – в придачу к брату, Святослав терял и жену. В глазах Прияны была тоска и боль, на лице горела яростная решимость, кулаки сжимались. Торлейв никогда не видел в таком состоянии ни ее, ни еще кого-то из знатных женщин. Подумал: нынче утром она сбежала с Олеговой горы, чтобы вдали от чужих глаз излить свою ярость, как змеиха – поток яда, чтобы не отравил ее саму.

Торлейв отчаянно пытался ухватить хоть какую-нибудь мысль, но не находил ни одного, самого завалящего утешения. Прияна бранилась, а он боялся, что она вновь разрыдается. Как крайнее средство подумалось: может, поцеловать ее? Но нет, сейчас ей не до того. Укусит в ответ. Любовь Прияны к Святославу была стойкой и претерпела немало испытаний. Но похоже, сейчас переломилась пополам, как березка под ударом бури, и рухнула кудрявой головой к сырой земле. Не подняться ей больше… И это еще одно, самое тайное горе Прияны.

И что теперь будет с Киевом? Князь уходил на север, будучи со всеми в ладу, а вернулся злейшим врагом всем – Мстиславу Свенельдичу, собственной жене, а возможно, и родной матери. Эльга очень любила Улеба – и как сына своей сестры, и как самого доброго человека во всей многочисленной родне. За последние шесть лет он перенес немало бед, только и порадовались год назад его удачной женитьбе… Правена – уже вдова! В голову нейдет. Может, Святослав сумеет хотя бы мать убедить в своей невиновности. Но этим мало что получится исправить.

– Я уеду.

Это слово пробилось сквозь шумный поток мыслей, заглушивший было речи разгневанной Прияны.

Она хочет уехать? Опять в Свинческ? Еще чего не хватало! Между Торлейвом и Прияной не случалось пока ничего такого, что позорило бы честь Святослава как ее мужа, но Торлейв знал, что Прияна доверяет ему, как родному брату, и потерять ее совсем не хотел.

Красивый, рослый парень, знающий четыре языка и две грамоты, побывавший и в Царьграде, и в Тевтонском королевстве, любимый племянник княгини Эльги и воспитанник Мистины, что в немалой мере заменил Торлейву отца, он мог бы выбрать в Киеве любую невесту. Даже если бы посватался к дочери какого-нибудь князя или конунга, это не сочли бы дерзостью. Прияну он узнал семь лет назад, когда она, шестнадцатилетняя княжна смолянская, только вышла за Святослава, а сам Торлейв еще был отроком пятнадцати лет. Четыре года он видел в ней только княгиню молодую и совсем о ней не думал. Что-то изменилось в ту зиму, когда Эльга отправила его в Свинческ, где Прияна прожила полтора года, не желая делить мужа с Горяной Олеговной. Торлейв привез ей счастливую весть, что соперница удалена из Киева навсегда, и доставил ее обратно. С той зимы она сохранила к нему благодарную, теплую привязанность, но только год назад он сам осознал, что смотрит на нее как мужчина. Всякий назвал бы Прияну красивой – высокая, крепкая, с крупными чертами лица, темными бровями-стрелами, приподнятыми к вискам, она воплощала здоровье и женскую силу, но для Торлейва не это было важно. Он почти не замечал ее внешней красоты, его взор пронзал эту оболочку и устремлялся к ее внутренней силе. Отпечаток этой силы на лице, решительный, твердый, неустрашимый нрав Прияны и делал ее красивой в его глазах.

Даже мысленно Торлейв не задавал вопроса, может ли Прияна его полюбить – слишком привык к мысли, что она любит Святослава, а делить свою любовь на кусочки, как пирог, не станет, не такой она души женщина. Но всякий знак ее привязанности и доверия был ему дорог. То, что сейчас она пришла к нему, было отличием дороже гривны золотой. И это снова что-то поменяло – как будто под ногами образовалась еще одна ступенька вверх.

– Уехать? Куда ты собралась? – так строго спросил Торлейв, как если бы имел власть ей запретить.

– Как Эльга – в Вышгород, – сердито ответила Прияна.

У Торлейва несколько отлегло от сердца. Вышгород – близко, на лодье – день пути, а верхом еще того быстрее. Даже подумалось, и к лучшему бы ей уехать – пока остынет.

Но ее беда не из тех, которые лечит время. Даже измену можно пережить и простить, но сын Малуши так и останется владыкой Северной Руси, отнявшим у Ярика половину его законного наследства.

Однако уехать Прияне и правда стоит, чтобы не наломать дров сгоряча. Хоть она и права в своем возмущении, у Святослава рука тяжелая, и чужая правота еще ни разу не сделала ее легче.

– Ты ему все высказала?

– Ну а как же, – мрачно ответила Прияна. – Но еще мало. Я как вчера услышала, меня чуть не́ум не взял^[2]. Думала, сердце лопнет, так и помру прямо в гриднице. Ушла оттуда в Малфридину избу, там и ночевала. Нынче встала раньше девок, оделась и пошла в коровник. Так и не видела его. Пошла сюда. Боюсь, увижу его… или я его убью, или он меня.

– Тогда посиди еще.

Торлейв взял Прияну за руку, усадил на скамью и обнял за плечи. Она припала головой к его груди, но он ощущал, что она вся напряжена. Она тоже понимает, что ее потеря не уменьшится со временем. Даже боль погибшей любви сильная душа переживет, полегчает не через год, так через два. Но Ярик, рожденный стать единым владыкой Руси от Варяжского моря до Греческого, как его отец, всегда теперь будет владеть лишь половиной. Если… если не решится, когда вырастет, поправить дело, как мужчина.

– За что он Улеба сгубил, то и своим сыновьям устроил… – пробормотал Торлейв.

– Что? – глухо спросила Прияна, не поднимая головы.

– Он Улеба сгубил, чтобы одному на Руси в князьях остаться. А сына своего заставил поделиться. Сделал за него то, чего не хотел сделать для себя.

– Мы еще посмотрим. – Прияна немного повернулась, чтобы освободить лицо. – Кто он такой, этот хорнунг, «сын угла»^[3]! Кто он такой перед Яриком! А ты знаешь, как он его нарек? – Прияна выпрямилась, чтобы взглянуть в лицо Торлейву. – Владимир! Вроде у Малуши в дедах какой-то болгарский князь был с таким именем. Еще благо, что не Олег!

– Олег у него уже есть.

– О боги! – Прияна уткнулась лицом в ладони, вспомнив, что уже однажды была предана мужем таким же точно образом. – Судьба моя горькая! Видно, напрасно меня бабка из Кощеева царства воротила – не будет мне в белом свете счастья-доли, а теперь из-за меня и чадо мое обездолено!

– Ты себя не вини! – Торлейв опять обнял ее и властно привлек к себе. – Не твоя тут злая доля. А чада… Сколько тому мальцу? Третье лето? Сама знаешь – до возраста едва половина доживает. Может, еще он не вырастет.

Прияна промолчала. Она не была настолько злобной, чтобы желать смерти чужому ребенку, даже если он обездолил ее собственного. Но мысль о том, что Малушин Владимир и правда может умереть в любую зиму или весну, вернув Ярику законное наследство, несла некоторое облегчение.

– И знаешь, я бы на твоем месте… воевать с ним сейчас не стал, – ненавязчиво продолжал Торлейв. – Дело сделано, бранью его не исправить. Ему теперь и с Эльгой объясняться, и со Свенельдичами – забот хватит. Если ты еще будешь ему печень выгрызать, как бы он того… еще пуще беды не наделал.

– Так что мне – пойти его поцеловать?

Прияна возмущенно хотела оттолкнуть Торлейва, но он не позволил. То, что она прибежала со своей смертельной раной именно к нему, пренебрегая опасностью для чести, укрепило его уверенность в своей власти, и теперь хотелось ее почувствовать. Это ощущение внезапно окрепшей в руках узды пьянило и даже отчасти разгоняло мрак в душе.

– Лучше меня, – решительно заявил Торлейв и наклонился к лицу Прияны.

И замер, ожидая новой вспышки возмущения. Ясно же, что ей не до нежностей. Но Прияна не шевелилась и молчала. Торлейв еще наклонился и медленно поцеловал ее – неторопливым, глубоким поцелуем, так что и сам забыл обо всем, что к этому привело. Такого он еще никогда себе с ней не позволял. Прияна не отвечала ему, но и не противилась – расслабилась и раскрылась. Даже удивительна была такая покорность в женщине с железной волей, способной на большие жертвы, лишь бы не уронить свою княжескую честь.

Но эта покорность Торлейва мало обрадовала. Сейчас Прияна была не в силах любить никого, и его тоже, просто весь пыл ее душевных сил ушел на Святослава. На него, Торлейва, она сейчас не могла даже рассердиться.

Он выпрямился и выпустил ее. Встретил ее взгляд, содрогаясь от чего-то похожего на страх, – что будет в этом взгляде? Презрение? Равнодушие? Знал ведь, что если она и питает к нему какую-то привязанность, то сейчас для нее совсем не время.

Взгляд Прияны был отсутствующим – она не видела Торлейва и едва ли осознала его поцелуй. У него вырвался тяжкий вздох, горькая насмешка над собой – нет, не соперник он князю-соколу, Перуну молодому. Даже ненависть к нему значит для Прияны так много, что не оставляет места для любви к кому-то еще.

Но хотя бы яростный огонь в ее голубых глазах погас. Она собиралась с силами – пока не для борьбы. Пока только для терпения, чтобы не разнести вдребезги свой дом и сохранить хотя бы остатки достоинства.

– Не знаю, как домой идти, – проговорила она. – Иду, мне мнится, последняя девка с поварни на меня усмехается. Пока он меня ждал… пока я из Свинческа сюда собиралась, счастливая такая, он тут с рабыней забавлялся! И все они знали!

– Да нет же! – Торлейв успокоительно тронул ее плечо. – Он Малфу подобрал в гощении. С собой возил где-то с месяц по городкам. Сюда привез в самый Карачун, и чуть ли не на другой день я приехал, а потом и ты. Она здесь едва одну ночь и провела. Гриди знали, а челядь и не поняла ничего. Это Эльги заслуга – она постаралась поскорее ее отсюда убрать. О твоей чести и радела.

– А гриди? Эти-то все видели!

– А гридям, знаешь ли, плевать с высокого дуба, с кем спит князь, пока жены дома нет, – прямо сказал Торлейв. – Девкой больше, девкой меньше. Они и сами о ней не вспоминали небось, пока в Хольмгарде снова на нее не наткнулись.

– Какой встрешный бес ее туда принес!

– Я у Вальги вызнаю. Он там был, все видел.

– Вызнай, а? – Прияна схватила его за руку.

При всем ее презрении к былой сопернице она хотела знать о той как можно больше.

Торлейв опустил веки, молча подтверждая обещание. Потом встал, давая понять, что пора заканчивать. Он не хотел расставаться с Прияной, нарушать это уединение, хоть и отравленное, но такое ценное для него. Даже на людях они виделись не так часто, а наедине – и вовсе никогда. Но ее отсутствие могут заметить, а если Святослав узнает, что среди всей этой замятни его жена проводит время наедине с молодым мужчиной на чужом дворе…

Прияна тоже встала. Торлейв поднял с лавки и накинул ей на голову сброшенный с волосника убрус. Держа его за два конца, подтянул Прияну к себе, но целовать больше не стал, а только взглянул в упор ей в лицо, подтверждая: я здесь, рядом. Потом выпустил и вышел первым – проверить, свободен ли путь.

Перед дверью хлебни прямо на земле, скрестив ноги, сидел крепкий мужчина лет сорока с чем-то, смуглый, с косичками в длинных густых волосах и бороде. На скрип двери он обернулся, упругим движением поднимаясь. Незнакомый человек испугался бы его лица – отмеченного шрамами и с кожаной повязкой на правом глазу.

– Агнер? Ты что здесь делаешь?

– Хасананаан, хабиби!^[4] – заверил тот в ответ и знаком показал: можешь на меня положиться.

Торлейв невольно усмехнулся. Агнер Одноглазый был надежен, как топор: если уж молодому господину вздумалось запереться в клети с женой самого князя, его задача – следить, чтобы никто не мешал. Все прочее – дело господина.

– Посмотри, нет ли кого там. – Торлейв кивнул на ворота.

– Там у нас Илисар. Если что, он свиснет.

Агнер и об этом позаботился. А Торлейв отметил про себя две вещи. Первое: в изумлении от появления Прияны он не подумал о дозоре. И второе: когда у тебя есть толковые люди, необязательно обо всем думать самому.

– Давай я тебя провожу, – предложил Торлейв.

И сам понимал, что ему идти с Прияной – неосторожно, но отпустить ее назад к княжеским коровникам, где она все это время якобы пребывала, одну со служанкой было боязно.

– Нет, хабиби! – возразил Агнер, не давая Прияне ответить. – Госпожа пойдет со своей служанкой, а я пойду в двадцати шагах за ней. Я буду сам по себе, но если что, мигом окажусь рядом. Ты согласна, госпожа?

– Да, это разумно, – обронила Прияна.

За последний год она много раз видела Агнера, обычно сопровождавшего Торлейва, и не боялась его.

Во дворе они уже не могли целоваться, да и Прияна прикрывала лицо краем убруса, поэтому на прощание они с Торлейвом лишь переглянулись. Но этот взгляд возместил ему ее внешнее безразличие. В нем была и тревога, и благодарность, и надежда, и призыв о помощи. Торлейв не знал, чем сможет ей помочь, и Прияна не знала, но именно в нем искала себе новую опору. У кого еще она могла найти ее в этом городе, таком далеком от ее смолянской родины?

Прияна ушла со своей служанкой и Агнером, который был «сам по себе», но стоил троих вооруженных провожатых. Торлейв еще какое-то время стоял, глядя на ворота. Поерошил волосы. Надо приводить себя в порядок, одеваться. Дождаться Агнера назад и ехать к Эльге на Святую гору – туда сегодня придет Святослав, чтобы рассказать матери и боярам новости из Хольмгарда. И это будет нелегким испытанием для всех.

Когда Торлейв вернулся в хозяйскую избу, мать, Фастрид, уже встала и разбирала одежду в большом ларе.

– Какой кафтан тебе дать? – Она обернулась.

Торлейв тяжело вздохнул.

– А белый для «печали» у меня есть?