– Пусть прокричит цветом черный петух – глубоко под землею в селениях Хель! – воскликнул он, подняв руки к небу; в одной из них все еще был зажат нож, отблески огня играли на клинке. – Пусть пробудит он гостью из мрака, что прояснит нам вашу великую волю!
Пламя затрещало, полетели искры, по площадке повеяло горелым пером.
Прияна достала из короба мешочек и рассыпала по белому полотну горсть серебра. Богатство явно было из ларей, где хранится княжеская казна: обручья и кольца из простого дрота и проволоки, в которых нет особой красоты, шеляги, целые и рубленые, еще какой-то серебряный лом. Торлейв видел, как дрожат ее руки, как лихорадочно блестят глаза в свете огня. Она явно была сейчас одержима божественным духом, и взор ее ясно различал знаки там, где сам Торлейв видел просто пятна. Смотреть на нее было жутковато, но сквозь страх пробивалось и восхищение. Теперь Торлейв понимал, что хотел ему сказать Агнер: женщина – сосуд мудрости, и изопьет из него тот, кто сумеет ее познать. Блаженство любовной страсти в таком соитии будет далеко не главным… Но мудрости этой ему не вместить. Его понимание пока не идет дальше страсти…
Тем временем Прияна опустилась на колени перед разбросанные по кровавому полотну серебром и заговорила:
При словах «сына конунга получишь» Прияна бросила взгляд на Торлейва, сидевшего сбоку от нее в нескольких шагах. Он невольно дрогнул: мелькнула мысль, что и его привели сюда как жертву вроде того петуха! Она ведь сказала: «Ты нам пригодишься»! Но как лестно было думать, что «прекрасней в мире нет», – это о нем. Торлейв надеялся, что Прияна все же не собирается отдавать его норнам, а предпочтет оставить себе.
Она замолчала, и наступила тишина, только огонь потрескивал, пожирая петушиную тушу. Потом раздался голос Агнера:
– Приветствую тебя возле нашего огня, уважаемая госпожа! Подойди поближе, погрейся. Ведь там, откуда ты прибыла, изрядно холодно, как я слышал.
Агнер и Прияна смотрели куда-то в темноту позади расстеленного рушника. Торлейв ничего там не видел, но их взоры были устремлены на что-то определенное. Торлейв сидел к ним боком, лицом к огню, и ему видны были глаза Прияны – черные в темноте, прикованные к чему-то, ему недоступному.
Погрейся, сказал Агнер. Торлейв не видел гостя, но и на него вдруг повеяло холодом со стороны полотна, будто тот превратился в полосу свежего снега. Как хорошо, что тканина с брызгами жертвенной крови и рассыпанным серебром лежит между живыми людьми и тем, кто пришел! Захотелось отойти подальше, но Торлейв даже не думал шевельнуться, а сидел, как Агнер, скрестив ноги, и дыша медленно и осторожно. Глядел он то в огонь, то на Прияну, и лишь изредка бросал косой взгляд в темноту за полотном, дабы убедиться, что невидимое нечто остается там, за преградой.
– Приветствую тебя, госпожа… королева… – заговорила Прияна; Торлейв слышал ее голос, медленный и невыразительный, будто она говорит во сне. – Благодарю тебя, что ты откликнулась. Меня заботит судьба моего сына. Ответь мне… Получит ли он назад те владения, которые у него были отняты? Те владения на севере, Хольмгард и Гарды, которые отданы другому сыну моего мужа?
Агнер обнаружил гостью первым. И лишь после того как он заговорил, у Прияны тоже прояснилось в глазах и она увидела – на самой грани темноты, там, куда лишь чуть дотягивались последние капли света от огня, стояла невысокая, как ребенок, черная с ног до головы женщина без лица. Никто не мог бы узнать ее, да у нее и не было облика, вся она состояла из мрака пустоты. Это была сущность темнее самой темноты, но тем не менее Прияна знала: это она. Старая королева Рагнора, Рагнвёр, дочь Харальда Прекрасноволосого, конунга норвежцев, ее бабка по отцу. Та, что погибла ужасной смерть, удавленная мертвецом и уволоченная им за собой в могилу. Ее тело так и нашли: она сидела на коленях у мертвеца, похороненного несколько дней назад, в его богато устроенной срубной могиле. Прияне тогда было всего восемь лет; она не видела этого, но так много об этом слышала, что жуткое зрелище с детства ясно стояло перед глазами.
«Все владения твоего мужа будут в руках одного из его сыновей, – ответил ей голос. – Но принесет его к власти река из крови – крови его братьев. Отец пролил ее первым и тем дал начало реке. А у чего было начало, у того будет и конец – как смерть Бальдра дала начало концу мира».
Голос исходил прямо из пустоты, заменявшей лицо гостье из Хель. Он был не женский и не мужской, не громкий и не тихий, не злой и не добрый. Он был темным и холодным, как мутная вода.
– Но это будет… – Голос Прияны задрожал. – Кто будет этот сын?
«Тот, кто окажется сильнее. Тот, за кем будет могущественная поддержка».
Прияна помолчала: поняла, что более ясного ответа не дождется. А скорее, гостья и сама его не знала: это будущее еще не спрядено. Победа еще таится в облачной кудели норн, будущим воинам только предстоит обрести силу. Удачный жребий только один, и он ждет счастливой руки.
– Позволь задать тебе еще вопрос, госпожа, – вежливо сказал Агнер, видя, что Прияна, потрясенная, не может собраться с мыслями. – Своей ли волей Святослав конунг сотворил эти дела – убийство брата, дележ владений, – или его толкнула на это воля Одина?
«Своей ли волей Локи сгубил Бальдра? Известно только, что не своей рукой. Воля – одного, рука – другого, а Локи лишь посредник между волей и рукой. Но его-то и считают главным виновником, вот незадача!»
– Ждет ли моего мужа наказание за убийство брата? – прерывистым голосом спросила Прияна.
«Известно, что Локи избежал немедленного наказания за смерть Бальдра – кара обрушилась на того, кто пустил стрелу, на слепого Хёда. Но в конце времен Локи ответит сразу за все, ответит за смерть обоих братьев. В темной подземной пещере будет висеть он, а змея над ним будет испускать жгучий яд, а жена его будет держать над ним чашу, сделанную из собственного его черепа… И сдается мне, эту жену я вижу сейчас перед собой».
– Можно ли как-то выкупить его вину? – спросил Агнер, видя, что помертвевшая Прияна утратила дар речи.
«Можно выкупить время. Как Локи кровью Хёда выкупил немного времени для себя. Тебе под силу выкупить еще… хм, лет восемь или девять. Для богов этот срок – ничто, но в земной жизни можно успеть дать сыновьям подрасти. Если для тебя это важно, поищи другую жертву взамен. Вот все, что мне позволено тебе передать».
– Благодарим тебя, уважаемая госпожа, что посетила нас и ответила на вопросы, – произнес Агнер. – Теперь возвращайся, и да будет легким твой путь. Именем Одина, Тора и Фрейра, теперь мы сами по себе!
И как будто где-то в темноте лопнула невидимая струна – а скорее удавка: сразу стало легче. Торлейв вздохнул во всю глубину груди – вдруг обнаружил, что не хватает воздуха, не забыл ли он дышать? Неведомый гость исчез, и повеяло теплом летнего вечера. Звезды ярче засияли в вышине, полусозревший месяц проглянул, будто только сейчас посмел появиться.
– Как ты, госпожа? – обратился Агнер к Прияне.
Она опустила голову и закрыла лицо руками. Поняв, что все закончилось, Торлейв поднялся, подошел к ней и обнял за плечи. Ощутил, что она дрожит.
– Что это было? – спросил он у Агнера.
Торлейв слышал только вопросы, которые задавались, но не слышал ответов; он видел, что они ужасают Прияну.
– Это была моя бабка… – сквозь ладони простонала Прияна. – Рагнора. Я уже пыталась ее вызвать, но она не откликалась. Получилось только с Агнером. Но не знаю… стоило ли мне задавать эти вопросы… Но я хотела знать… Виновен ли мой муж в том, что случилось, к чему все это идет, как мне защитить моего ребенка? Иначе я не знаю, как мне быть, не потеряю ли я свою честь и удачу, если все оставлю… как есть?
– С тех пор как Один вручил ему золотой меч, мы все знаем, что он ведет конунга, – напомнил Агнер. – Но вот куда ведет – это ведомо лишь ему одному.
– Твоя бабка сказала что-то ужасное? – спросил Торлейв. – Может, она просто была в дурном расположении духа? Когда живешь в Хель и все время видишь вокруг разных чудовищ, трудно быть доброй.
Прияна опустила руки на колени и уставилась в затухающий огонь. Тушка петуха уже сгорела на своем маленьком погребальном костре, и теперь голос этой птицы бодро звучит за черной стеной владений Хель.
– Ты такая смелая! – ласково шепнул Торлейв на ухо Прияне, прижимая ее к груди. – Я тут чуть «теплого» в порты не пустил со страху, а ты еще говорила с ней.
– Ты испугался? – Она улыбнулась. – Разве ты ее видел?
– Нет. Но так ведь еще страшнее, когда не видишь. Вдруг там какая-нибудь мать великанов с девятью головами? И вдруг, я думал, ты привела меня сюда как приманку и собираешься скормить ей, как того сына конунга, что всех краше на свете?
Прияна не ответила, прислонившись головой к его груди и вслушиваясь в стук живого сердца. Когда-то давно, в другой жизни, она, еще шестнадцатилетняя невеста незнакомого жениха, спрашивала у Пламень-Хакона, хорош ли собой Святослав, его племянник. И Хакон ответил: у Святослава такой решительный вид, что о красоте его как-то не думаешь. Теперь она хорошо знала Святослава и могла подтвердить, что его покойный дядя, умный и добрый человек, был совершенно прав. В Святославе живет настолько сильный дух, что он просвечивает сквозь телесную оболочку, и ее так же трудно разглядеть, как трудно было бы разглядеть платок, в который завернуто само солнце – лучи рвутся наружу и ослепляют.
С Торлейвом было иначе. Год назад она вдруг увидела в недавнем отроке мужчину, которым он стал, и была уверена: он красивее всех на свете. Никакой норне она не отдала бы его, ни старой, ни молодой. Ей приятно было думать о нем, даже мечтать о его любви. Особенно сейчас, когда она дрожала от холода из Хель, как прекрасно было бы прижаться к нему и забыть страх в его объятиях, ощутить тепло и благоухание жизни, отгоняющие смерть прочь… Кровь застучала от желания: как легко он, у кого горячая кровь играла в каждой жилке, помог бы ей избавиться от тянущей, тоскливой пустоты внутри.
Но это лишь мечты, невесомые, как тени облаков на воде. Семь лет назад она дала слово связать свою судьбу со Святославом и следовать за ним. А его судьба была такой мощной, что увлекала за собой всех, кого касалась. Хочет она того или не хочет – три великанши готовят чашу из черепа, полную пламени, и когда-нибудь ей предстоит нести ее сквозь мрак.
О проекте
О подписке