Глава 6. Любовь и работу путать нельзя!

В прихожей все замерли – я, мои родители и Илья, склонившийся над шнурками ботинок, – после громких слов Леры:

– Дядя Илья, оставайтесь у нас жить – нашим папой будете!

Тиканье кухонных часов раздается на всю квартиру. Мне кажется, проходит вечность. «Как реагировать? Что сказать? – суетится мой ум. – Жуть как неудобно». Илья выпрямляется, подмигивает Лере и говорит: «Спасибо! Посмотрим!» Жмет моему отцу руку, мы прощаемся и выходим. Я сажусь за руль.

Это важный показатель: если кавалер доверяет мне машину, у него есть шансы мне понравиться. Сегодня мой день рождения, мне исполнилось 32. Я специально отказалась от вина, чтобы использовать возможность побыть за рулем. Для меня это лучший подарок, пожалуй.

Илья впервые был у нас дома, познакомился с моими детьми и родителями. Лерка сразу залезла ему на колени и не слезала весь вечер. И вот еще такое прощание устроила.

– Лен, а что детям на Новый год будем дарить? – прерывает мои раздумья Илья. – Гришке, наверное, два подарка нужно? Ведь у него двойной праздник.

– Мы ему всегда дарим только один почему-то. Вообще многие в новогодней суете забывают о его дне рождения. Не выгодно 31-го рождаться.

– Будем исправлять, – твердо говорит Илья.

Благодаря Илье Гриша впервые получил в свой день рождения – 31 декабря – от нас два подарка. А мы, взрослые, получили самый веселый Новый год в жизни. Илья был Дедом Морозом на мини-лыжах, один наш друг с его подачи превратился в Бабу-ягу, танцующую на метле, а другой – в Красную Шапочку с корзинкой, из которой нагло выглядывала бутылка водки и такого же размера морковь.

В Рождество моей маме исполнилось 55 лет. На столе – большущий торт, подарок Ильи.

– Как вкусно! – произносят голоса шестидесяти гостей.

– Вы похожи! Жить вместе будете! – звучит авторитетное мнение Августы Ионовны, самого старшего члена нашей большой семьи.

«Я? Похожа на него? Нет! Такого не может быть!» – возмущался мой внутренний критик. Но от мысли «будете вместе» мне становится тепло.

Я постоянно слышу восхищение детей, друзей, родственников, и меня распирает чувство гордости за Илью и все, что он делает.

Илья балует нас: кришнаитская сладость в форме сердца весом больше килограмма уже ежедневное, а не праздничное событие.

– Надо торт детям? – спрашивает в очередной раз, провожая меня из цеха.

– Конечно, надо! Почему детям? Я и сама хочу! Да и маме с папой в радость!

– Лен, напоминай мне, пожалуйста. Для меня они давно уже не лакомство, поэтому я забываю их брать.

Позднее мы с Ильей так и не смогли определить: тот маленький торт, который я ела одна, был их производства или нет. Такие выпускали несколько производителей, выглядели они одинаково и продавались во всех магазинах.

С Ильей и его партнером Антоном Егоровым по очень крутой металлической лестнице мы поднимаемся в цех. Кондитеры в перепачканных шоколадом робах курят на площадке и, недовольные работой и жизнью, громко матерятся. Они на сдельной оплате труда. Чтобы увеличить зарплату, до изнеможения торопливо делают огромное количество небрежных тортов. «Чем больше, тем лучше», – думают они, производя неликвид.

– Эти изделия нужно переделать, – тихонько говорю я Илье, показывая на коробки в коридоре.

– Чем они тебе не нравятся? Торты как торты.

– Вы что, не видите, какие они кривые и косые? Торт покупают на событие, он должен глаз радовать – создавать праздник. Такие не продадутся.

Партия возвращается в цех, злые сотрудники с чувством вины и стыда стараются сделать продукт поаккуратней. Собственникам не нравится терять деньги – четвертая часть готовой продукции не продается и возвращается из магазинов, ее приходится выкидывать. Работы и ответственности очень много, а прибыль и зарплаты мизерные, и я осмеливаюсь предложить:

– Илья, я хочу работать с вами.

Илья долго и пристально смотрит на меня, а потом отрицательно вертит головой:

– Нет, Лен, любовь и работу путать нельзя!

Глава 7. Профнепригодность

Я почувствовала себя так, будто меня выгнали из родного дома. Внутри все кипит. Но возразить вслух я не решаюсь, боюсь перечить. «Нельзя – значит, нельзя», – успокаивала я себя, а в голове настойчиво крутился эпизод из юности, в котором все говорили: «Невозможно».

После восьмого класса я планировала идти учиться в ПТУ, мечтала стать швеей.

«Миопия 2 степени. Не годен», – медицинское заключение в справке формы 086/у больно ударило по детскому самолюбию и говорило: «Мечтать не вредно».

«Как? Почему? Я хочу шить!» – негодовала я. Но пришлось подчиниться и, вопреки зову, учиться на фармацевта.

«Фармацевты больше получают, еще и любое лекарство всегда можно достать!», «В ПТУ дураков учат, а в фармучилище единицы могут поступить», «Ты что? С твоими мозгами – и просто шить?» – подбадривали учителя, друзья и знакомые.

Я начала осваивать несколько дисциплин по химии и латынь, скрупулезно высчитывать деце- и миллиграммы сухих веществ и заполнять рецепты «da tales doses numero…».

Мне нравились нестандартные задачи – сложные расчеты летучего вещества, реакции взаимодействия разных ингредиентов. Только латынь была неподвластна – зубрить не любила, пять двоек подряд. Мои монотонные серые дни среднестатистического трудового человека тянулись целых восемь месяцев. Через силу приходилось вставать, часами сидеть над учебниками, не понимая элементарных фраз и перечитывая их по многу раз.

И вроде я уже согласилась жить как все и быть фармацевтом, когда, проходя мимо ателье индивидуального пошива одежды, увидела объявление:

«Требуются ученики портного».

«Зайти спросить? Чего спрашивать? Ясно ведь – профнепригодна», – размышляла я. Если бы не хвост по латыни, прошла бы мимо, но ненавистный предмет переборол страх, и я зашла.

– У меня плохое зрение, но я очень люблю шить, – бледнея и краснея, заикаясь от скромности вымолвила я, перешагнув порог огромного кабинета заведующей.

– У меня план некому делать, какое зрение? Пишите заявление.

Не веря своим ушам, я прибежала домой.

– Я бросаю училище и иду работать! – гордо восклицаю я.

– Ну… Не спеши, давай все обсудим вечером, – не обрадовалась моему решению мама, и на семейном совете постановили: надо получить образование, а потом уже выбирать место работы.

Утренняя суета. Все спешат побыстрее собраться, боятся опоздать. Как всегда, мама будит меня, а я отвечаю:

– Мам, я же сказала, что больше не поеду в училище. Я пойду сегодня на работу устраиваться.

Все тут же замерли, перестали суетиться:

– Как на работу? Мы же вчера решили!

Меня оформили учеником отделочника легкого платья, и я стала плиссировать ткань – делать ее в сантиметровую параллельную складочку. Сначала нужно было вручную аккуратно и точно заправить полотно в форму, пропитать стабилизирующим раствором и высушить – осторожно переставлять пятикилограммовый утюг, чтобы не нарушить ровность. Затем сформированные складки так же ровно уложить под огромный, горячий и громко гудящий пресс. Из пресса доставалась красота, которой любовалась я и радовались модницы.

Через неделю трудоемкой работы я попробовала закладывать в форму сразу два полотнища ткани, а раствором пропитывать складки под прессом. Качество изделия улучшилось, а производительность увеличилась в два раза. Наставник и взрослые коллеги расстроились:

– Вот из-за таких выскочек, как ты, нормы труда увеличивают!

Я стала передовиком производства за норму выработки 360 %, а заодно начала осваивать новые специальности. Сложная модель? Новая неизведанная технология? Мне интересно!

Я испытала чувство «на работу как на праздник». Первая смена начиналась в 7 утра, вторая заканчивалась около 12-ти ночи. Когда было много заказов, я работала в обе, а иногда оставалась даже в ночь. В обычные дни рано утром глаза сами открывались, а ноги вскакивали с постели даже после долгих вечерних прогулок или ночного чтения интересной книги.

И может быть, как тогда – родителей, я бы переубедила Илью, показала, что можно работать вместе, но ему нужно было срочно уезжать в долгую командировку, а я занялась строительством дома.

Глава 8. Из коммуналки в Испанию

Егоровы ни разу не были за границей. Собираясь в отпуск, они мучались раздумьями: «Куда?» А меня всегда манил мир, и я авантюрно использовала любую возможность попутешествовать.

Была в Венгрии несколько раз – с подругой возили пластиковые игрушки на продажу. В Сингапуре в начале девяностых в числе первой советской туристической группы назанимали денег у всех знакомых и привезли на продажу видеотехнику, чтобы окупить поездку. А также с Сахалина летала на неделю в Италию – просто отдыхать и наслаждаться экскурсиями. После железного занавеса это было невидалью для обычных россиян, и люди воспринимали меня экспертом по загранпоездкам. Я страстно рассказывала о своих впечатлениях, мечтала о поездке в Испанию и советовала Егоровым туда отправиться. Помогала им выбрать туристическую компанию и путевку.

– Везет вам! Я тоже в Испанию хочу! – восклицаю я на кухне у Егоровых.

– Лен, Илья сам никогда не поедет за границу, тем более не повезет ни одну из своих девушек. Не мечтай! – сказал Антон.

Не знаю, что больше меня ранило: «не мечтай» или «ни одну из своих девушек». На душе стало мерзко. Я промолчала, спрятала горечь и унесла ее домой. Вспомнила, как однажды были у Ильи. «С ним точно по заграничным странам не поездить», – разумом согласилась я с Антоном.

Мы заехали к нему спонтанно днем: ему нужно было что-то срочно взять дома. Обычно он говорил: «Подождешь минутку?» – и забегал домой, оставляя меня ждать в машине. А тут вдруг спросил:

– Может вместе зайдем? Не испугаешься моей общаги?

– Когда я была маленькой, мы тоже с подселением жили, не испугаюсь, – уверенно ответила я.

Темный узкий коридор на четвертом этаже унылой серой пятиэтажки встретил нас громким сквернословием. Услышав хлопок дверей, из кухни вышел высокий упитанный сосед в замызганной майке и черных семейных трусах до колен. От него разило вековым перегаром.

– Илья!!! Здорово, брат! И… – громко басит, протягивая Илье руку.

– Солнце еще высоко, а ты уже на ногах не стоишь! Не матерись! Понял? – игнорируя руку, со вздохом строго перебивает его мой избранник. Чувствуется, что ему неловко.

– Понял. Чего не понять? Я не пьяный, Илья. Нормальный я. Здравствуйте, – уже мягким заплетающимся языком сосед лебезит и артистично передо мной кланяется.

Весовая категория Ильи в два раза меньше забулдыги. Уверенно отстранив его рукой с нашего пути, Илья пропустил меня вперед. Почти наощупь мы прошли по скрипучему полу мимо нескольких закрытых дверей, натыканных через каждые два или три шага. Последнюю он отомкнул ключом и распахнул. Сквозь ярко-белый тюль большого окна солнце ослепило нас. Мы сняли обувь около порога и шагнули на ковровое покрытие. Его комната была такого же скромного размера, как и моя мастерская-спальня. Разложенный диван занимал почти всю площадь. Рядом стояло кресло. За ним крупные белые розы тюля и коричневые портьеры из плотного белорусского шелка закрывали стену с окном. Между креслом и диваном – мизерный журнальный столик с электрическим чайником и огромными кружками с рыжими разводами и засохшими в них чайными пакетиками. Напротив кресла – маленький телевизор на тумбочке. Свет окна отражается в большом зеркале шкафа-купе на всю стену. Илья усадил меня в кресло, включил чайник и телевизор, несколькими взмахами рук молниеносно заправил диван, взял кружки и ушел их мыть на кухню. Оттуда продолжали долетать пьяные возгласы. Я слышала сначала удаляющиеся шаги Ильи, а потом крик:

– Не бей, Илья! А-а-а-а! – и наступила полная тишина.

Я забеспокоилась: казалось, он его убил. Илья вернулся через пару минут:

– Пришлось уложить спать, – произнес извиняющимся тоном.

– Мне страшно, Илья! Он жив? – выразила я тревогу.

– Что с ним будет? Проспится и часа через четыре снова будет бухать. Лен, он по-другому не понимает, поверь. Я несколько раз пробовал. Один раз почти сутки терпел – все равно пришлось применять силу. Думаешь, мне доставляет удовольствие его воспитывать? Кулаки болят!

– Я не знаю, как-то неловко…

– Прости. Наверное, не лучшим решением было приводить тебя сюда. Но я не хочу ничего скрывать. Какой чай будешь, зеленый или черный? Я тут только ночую, самому противно, заправленная постель для меня редкость. Живу здесь с рождения. Моя мамка почти всегда была пьяной. Знаешь, как было стыдно, когда с одноклассниками случайно встречали ее или когда я заходил в автобус весной в валенках? Противно было не от сырости ног или пьяной мамы, а от жалостливых и осуждающих взглядов хотелось провалиться. У меня почти все детство из обуви были только кеды и валенки.

Но сосед и стыд маленького Ильи были не самыми яркими эпизодами. Картинку общих кухни и туалета мне никогда не забыть. Не хочется описывать все детали, скажу лишь о стекле кухонного трехстворчатого окна. Сквозь слой грязи свет проникал так, что круглые сутки здесь была включена лампочка, которая свисала с потолка на черном проводе и тоже тускло светила из-за экскрементов мух. Хозяевами полумрака были тараканы – они совершенно спокойно поедали крошки на столе рядом с мутным граненым стаканом с водкой, которую Илья не дал соседу допить.