На поиски компаньона Полина и Ипполит Аркадьевич отправились на следующий вечер. Опекун вначале не хотел брать Полину с собой. Говорил, что осмотрится, потолкует с нужными людьми, соберет сведения про кандидатуры, а ей останется только дать несколько отказов и одно согласие.

Полина отрезала:

– Я еду.

Она скрутила волосы в жгут, заколола на макушке, но одна непокорная прядь все-таки выскочила и пружиной закачалась перед носом. Вернув ее на место, Полина решительно направилась к двери.

Пока ехали в такси, Ипполит Аркадьевич глядел в окно на Троицкий мост, а Полина щурилась в телефон, лежащий на среднем сиденье. Смотрела видеоподборку новостей, пытаясь выцепить что-нибудь про вырезанный глаз или исчезновение следователя, но в сводках ничего не было.

Выйдя из машины у Ораниенбаумского сада, Ипполит Аркадьевич повел Полину узкими улицами Петроградской стороны, а после дворами. Пахло сыростью: влажной штукатуркой и небом, набухшим от дождя. С желтых стен глазели горящие окна: иногда воспаленно-красные, реже волшебно-лиловые, но чаще болезненно-лимонные. Будто уловив чувства Полины, из открытого, а может разбитого, абсолютно темного окна кто-то надтреснуто пропел: «В бананово-лимонном Сингапу-уре, в бу-уре…»

Полина хоть и была равнодушна к Вертинскому, поддалась порыву и прошептала в ответ: «Когда поет и плачет океан».

Спустившись по разбитым ступеням, опекун постучал в дверь на цокольном этаже – да не просто постучал, а как-то по-особому, будто сообщал что-то азбукой Морзе. Вход отворили, из него пахнуло духами, дымом, алкоголем, по́том и еще черт знает чем. Тихий двор наполнился приглушенным гулом толпы.

Полина запоздало поинтересовалась:

– Куда мы идем?

– В «Сердце тьмы», – сладко улыбнулся Ипполит Аркадьевич. – Сюда стекаются те, кто не нашел себе места в современном мире. – Он странно поглядел на Полину сверху вниз. – Думаю, тебе понравится. Только не отходи от меня, даже в туалет.

Взметнулись бордовые бархатные шторы, затертые тысячами пальцев, и новые посетители оказались под низким кирпичным сводом. Ипполит Аркадьевич шепнул что-то подскочившему официанту с крупными серьгами-кольцами в обоих ушах. Тот кивнул, окинул Полину любопытным взглядом и скрылся из виду, забрав с собой оба пальто. Подхватив спутницу под локоть, опекун уверенно двинулся к одному из свободных столиков. Если среди призраков Ипполит Аркадьевич чувствовал себя запуганной мышью и вел себя соответствующе, то здесь, среди разношерстной и чудаковатой публики, он был как рыба в воде.

За одними столиками сидели томные дамы в чалмах по моде начала двадцатого века и щегольски одетые господа. За другими – кто-то вроде сотрудников секретных лабораторий, помятые и большеглазые из-за очков с толстыми линзами. Ближе к маленькой сцене, оформленной в виде боттичеллиевской ракушки, расселись мужчины бандитского вида – таких Полина встречала в доме Губернатора. А на галерке, прямо на полу у стены, разместились молодые люди в черных одеждах и темных очках.

Большинство посетителей громко разговаривало, горячо спорило, жестикулировало и смеялось. Казалось, в «Сердце тьмы» собрались люди из разных эпох, но всем было комфортно в тесном зале под низким потолком. Полина внезапно почувствовала, что ей здесь тоже неплохо. Плечи, поначалу напряженные, расслабились. Настороженность сменилась деловым любопытством: возможно, за одним из столов сидит будущий компаньон?

Рассматривая публику, Полина в первые минуты не заметила, что на нее саму тоже бросают взгляды. Должно быть, любой, кто не был тут завсегдатаем, привлекал внимание.

Не прошло и полминуты, как на столешницу опустились бутылка минеральной воды, пустой стакан, бокал красного вина и еще один стаканчик, низенький, наполненный чем-то прозрачным – должно быть, джином, любимым напитком Ипполита Аркадьевича. Следом принесли тарелки с закусками, на которые Полина и не взглянула. Она не ела с полудня, но совершенно не ощущала голода. Будь тут папа, он бы сурово поглядел из-под бровей и заставил затолкнуть в себя с десяток канапе. А Ипполиту Аркадьевичу было плевать.

Он отпил вина, закинул в рот маленький бутерброд с гусиной печенкой и, промокнув губы салфеткой, вполголоса сообщил:

– Четвертый столик от нас, справа, близко к сцене. Тот, что с бакенбардами.

Полина скосила глаза и со скепсисом выдохнула:

– Этот?

Мужчина, на которого указал опекун, выглядел как пышущий здоровьем и не отягощенный разумом орангутан. Он весело гикал, взмахивал волосатыми ручищами и пучил глаза. Похоже, рассказывал анекдот, и наверняка пошлый. Дамы в чалмах, сидящие за соседним столиком, кривились и с возмущением поглядывали на него. Закончив, орангутан зашелся визгливым хохотом. Товарищи, сидящие с ним, отреагировали по-разному: одни масляно ухмыльнулись, другие по-конски заржали.

– Антон Остопов, – представил Ипполит Аркадьевич. – Говорят, кто с ним свяжется, обязательно потонет. Два друга детства, сестра, племянница, невеста, трое… – он воздел указательный палец, – сослуживцев. Вот эти господа, которые сидят с Остоповым, нарочно его позвали, чтобы нервы пощекотать. В некоторых кругах он вместо русской рулетки.

Полина исподлобья взглянула на опекуна.

– Мы вроде компаньона ищем, Ипполит Аркадьевич, а не возможность пойти ко дну. Тут сразу нет, даже тестировать не буду. Этого Остолопова полиции надо проверить. Может, он сам всех и утопил.

– Очень даже может быть, – с легкостью согласился опекун. – Тогда другой вариантец. Вон та дамочка, обрати внимание. – Он указал глазами направление: там сидела женщина, чуть полноватая, с наивным детским лицом. – Сестра-близнец художника Энского, застреленного на бандитской разборке в девяностых. Утверждает, что чувствует присутствие брата. Старая дева, живет одна, умеет стрелять.

– А попадать умеет? – прищурилась Полина.

Она удивилась, что опекун предложил в компаньоны женщину, но затем подумала, что идея неплоха. Можно выдать ее за какую-нибудь двоюродную тетушку. Да и поладить, наверное, будет проще.

Полина вытянула левую руку к Энской, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. Пальцы слегка задрожали, под перчаткой разлился холод. Похоже, про связь с братом та не врала.

Энская опрокинула рюмку водки и удивленно захлопала глазами, словно ребенок, которому вместо гоголь-моголя подсунули микстуру от кашля. Выдохнув, улыбнулась и увлеченно заговорила с кем-то. Сидела она одна.

Бросив взгляд на опекуна, Полина покачала головой. Раз Энская общается с призраком, в компаньоны она не годится. Будет сочувствовать потусторонцам. Видеть в них не задачи, которые надо решить, а людей. Полина знала, как это бывает. Вспомнились темный лед Пряжки, соседний берег с сутулыми кранами, два голых тополя – и тень у окна. Живая, мертвая тень. В качестве подарка, разве что без ленточки.

Полина поежилась. Славное и страшное вышло тринадцатилетие. Остальные дни рождения, по просьбе Полины, проходили без подарков.

Вот и вчерашний обошелся без них. Как, впрочем, и без поздравлений.

– На полу, в дальнем углу, – вновь направил Ипполит Аркадьевич. – Зеленые волосы.

В стае воронят, свивших гнездо на галерке, выделялась одна птица. Тоже в черном, глаза густо подведены и словно заплаканы, из-под цилиндра свисают спутанные водоросли волос. Ни дать ни взять русалка с залива, так долго плескавшаяся на мелководье, что наставила себе синяков. Предплечья, шея – всюду, где кожу не скрывала одежда, виднелись фиолетовые кровоподтеки и бордовые ссадины.

«Совсем молодая, не подходит», – сразу решила Полина.

Девушка по виду была ее ровесницей – лет семнадцати-восемнадцати, но Полина всегда ощущала себя старше своих лет. Она не была готова отвечать за неопытного и, скорее всего, эмоционально неуравновешенного птенца. По статистике, молодые люди делают больше глупостей, чем те, кто постарше. Впрочем, Полина понимала: все зависит от конкретного человека. Просто русалка, покрытая синяками и царапинами, не казалась подходящим вариантом.

– Дочка Малявина, у которого продуктовый холдинг. – Ипполит Аркадьевич пригубил вина и подался вперед. – Не сомневаюсь, что девчонка кормит всю свою шайку-лейку. Я имею в виду, платит за них, а не колбаской угощает. Это видно, когда дружат из-за денег. Хотя с нашей Машей водятся не только из-за папиного холдинга. Девчонка умеет забирать чужую боль. Одному поможет, другому, а потом выглядит, будто с лестницы загремела. Как бы в компенсацию.

– Много на ней отметин. – Полина нахмурилась.

– Друзья хорошо ею пользуются. Как пилюлями Пеля или советской мазью «Спасатель». От всего.

Потянувшись рукой к русалке, Полина ощутила привычный холод. Мелькнула мысль: нанять ее компаньонкой, но не таскать на задания, а посадить за бумажную работу. Будет заполнять экселевские файлы с заказами вместо Ипполита Аркадьевича. Чем плохо? А дармоеды пусть сами лечатся. Полина окинула компанию презрительно-суровым взглядом, достойным старушки, подозревающей молодежь в поголовной наркомании.

Рука задрожала и резко метнулась в сторону, будто кто-то ударил по ней. Бокал, стаканы, бутылка – все полетело на пол и со звоном разбилось, уцелели лишь тарелки. Полина изумленно посмотрела вниз, потом на руку и, наконец, туда, куда она указывала.

В ракушке, возле рояля, стояла девушка – высокая, чуть угловатая и хлесткая, как ливень в полночь. Она была старше Полины, но ненамного, лет на пять. Алое платье блестками растекалось по телу, на шее полыхала лента того же цвета. Черты лица были грубоваты, словно у статуи, которую высек из камня не скульптор, а сам ветер. Твердую линию подбородка и острые скулы смягчали невесомые пепельные локоны. Широко распахнутые глаза – издали было не разобрать, какого цвета, – смотрели на Полину.

Ей отчего-то стало трудно дышать. Левая рука, вконец заледеневшая, с трудом опустилась на стол. Официант подскочил, чтобы убрать битое стекло, но Ипполит Аркадьевич отогнал его.

– Как приятно, когда встречают фанфарами, – сказала со сцены девушка. Голос был низкий, с хрипотцой. Казалось, он создан для того, чтобы вызывать мурашки. – Вы, душенька, разволновались при виде меня?

По залу прокатился смешок. Полина не ответила, Ипполит Аркадьевич тоже промолчал. Томно взмахнув ресницами, артистка отвела от Полины взгляд, а вместе с ней отвернулась и любопытная публика. Все уставились на сцену.

Полина подумала, что девушка будет петь, но ошиблась. Артистка, с жесткой полуулыбкой на лице, начала декламировать:

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
 

«Пошлый выбор», – подумала Полина, но тело не согласилось. Рассыпался по спине бисер мурашек. Дыхание стало прерывистым, будто мельчайший глоток воздуха набивал легкие до отказа. Нельзя было пускать в голову всякую ерунду, но ворота здравого смысла не выдержали и рухнули под напором.

«Почему Блок? Разве это может быть совпадением? Она что-то знает обо мне и папе?» А главным тараном, сбившим ворота с петель, стал вопрос: «Рука выбрала ее?»

 
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
 

Полина зажмурилась и стиснула зубы, пытаясь совладать с чувствами. Не вышло. Снова замаячила перед глазами Пряжка с канцелярской скобой моста, а следом – папа на пороге квартиры. Эти, именно эти строки он произнес перед отъездом – и ушел, не дождавшись ответа. Полина всегда откликалась строфой на строфу, а тут язык свело от обиды. За то, что все решил, не посоветовавшись. За то, что не позвал с собой. И за то, что в очередной раз пренебрег всеми ее вопросами… Воспоминание сдавило горло, как туго завязанный шарф из колючей шерсти.

После «Незнакомки» в зале воцарилась гробовая тишина. Раздались первые робкие хлопки, следом волной накатила овация. Девушка улыбалась со сцены, но совсем не так, как подобает артистке. Улыбка была мрачной, кривой, точно излучина той же Пряжки. Это еще больше распаляло публику.

– Спустись ко мне, дивное виденье! – заорал Остопов.

– Мне еще рано идти ко дну. – Слова девушки снова вызвали овацию.

Она прочла еще около дюжины стихов. Полина узнала Брюсова, Белого и Сологуба, но авторов большинства произведений, к своему стыду, определить не смогла. Возможно, незнакомка декламировала стихи современных поэтов, а в них Полина не разбиралась. Она чувствовала себя слегка пьяной от поэзии, голоса и того, что случилось до выступления. Никогда еще Полина не ощущала себя такой взбудораженной и растерянной.

– Кто она? – прошептали онемевшие губы.

Ипполит Аркадьевич развел руками.

Нужно было что-то предпринять. Отвлекшись от стихов, Полина задумалась. С девушкой определенно стоило поговорить, но не кричать же из зала по примеру Остопова? Полина поморщилась. Надо сказать опекуну, чтобы подозвал официанта, и расспросить про девушку. Хотя нет, лучше не тратить время на пустые разговоры. Нужно сразу дать денег и попросить передать записку. Да, так будет вернее. Только сначала раздобыть ручку и бумагу, а для этого…

Полина потянулась к Ипполиту Аркадьевичу, чтобы изложить мысли, и тут поняла, что заиграло пианино. На сцене больше не было декламаторши. Разволновавшись, Полина заметалась взглядом по залу. Слева, совсем близко, полыхнуло алым. Во рту пересохло. Сглотнув, Полина подняла глаза.

Она подошла – под ногами захрустели осколки – и села рядом с Ипполитом Аркадьевичем, будто это был ее столик. На скатерть легли крупноватые, не слишком изящные, но по-своему красивые руки. По переплетению вен и сухожилий бежал ток жизни, в них таились сила и бесстрашие перед любой работой. Лучше рук были только глаза: темные, ночные, по-совиному круглые и окруженные густыми ресницами. Во взгляде то ли ничего не читалось, то ли – слишком многое.

Девушка в алом молчала. Полина тоже.

– Чем обязаны? – Тишину нарушил Ипполит Аркадьевич.

Полина чуть не зашипела на него по-гусиному, а почему – сама не поняла. Как будто молчать и глядеть друг на друга было лучшим решением.

– Хотела убедиться, что с вами все в порядке и вы не поранились осколками, – сказала артистка, и Полина подумала: она только что выдумала эту причину. – У вас перчатка в цвет моего платья. Почему только на левой?

– Я расскажу, но позже, – выдавила Полина. – Как вас зовут?

Она вдруг вспомнила, что давно, очень давно не разговаривала с кем-то, кто более-менее соответствует ей по возрасту. И никогда – с кем-то настолько красивым. Артистка напоминала Неву в летний день: когда вода темна, но блестяща – смотреть почти невыносимо, а оторвать взгляд практически невозможно.

«Не глазей! – одернула себя Полина и следом подумала: – Хорошо хоть это девушка». Если бы сейчас перед ней сидел юноша (с такими-то глазищами), она могла, чего доброго, последовать за несчастными стаканами – повалиться под стол и расколоться на части.

Право слово, с призраками было гораздо проще. Загибай пальцы да следи, чтобы тебя не убили.

– Мм, Жозефина, – представилась девушка, и Полине вновь показалось, что она придумала ответ на ходу.

– Давно здесь выступаете, Жозефина? – подхватил Ипполит Аркадьевич. – Я вас ни разу не видел. Запомнил бы.

– Достаточно давно для того, чтобы надоело.

Полина и опекун переглянулись.

Ипполит Аркадьевич наклонился к Жозефине и сказал:

– В таком случае у нас есть для вас заманчивое предложение, – и подчеркнул: – Исключительно делового характера.

Жозефина откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и подняла брови. Я жду, говорил весь ее вид.

Не успел Ипполит Аркадьевич раскрыть рта, как к столу, толкая соседние стулья, подошел Остопов. Темно-рыжие обезьяньи волосы, спускаясь с макушки к щекам, возбужденно топорщились.

– Дивная, – он пожирал Жозефину глазами, – позвольте представиться: Антон Остопов. Человек-несчастье. Человек-проклятье. Человек…

– Человек – швейцарский нож^[3], я поняла. Жаль только, никто из ваших жертв не додумался использовать вас в качестве плота.

Ипполит Аркадьевич прыснул, и Полина подумала, что в словах Жозефины скрывается какая-то поп-культурная отсылка. Полина разбиралась в этом примерно так же, как в светских беседах. На троечку по десятибалльной шкале.

Остопов тоже не понял шутку, но на всякий случай дернул ртом и игриво погрозил Жозефине пальцем.

– Почему бы вам не пересесть за мой столик? Я и мои друзья в восхищении от вашего выступления. – Он низко наклонился, почти касаясь бакенбардами ее лица.

– Вот уж не думала, что вы любитель поэзии, – небрежно бросила Жозефина, не поднимаясь с места. – Я бы предположила, что вам ближе естественные науки. Увидев вас, любой поверит в теорию Чарлза Дарвина.

Остопов опять не понял шутку, Ипполит Аркадьевич крякнул, а Полину разобрал беззвучный смех. Внутри разлилось приятное чувство. Вот так подумаешь о чем-то, а собеседник вдруг возьмет и скажет это вслух – и сразу ощущаешь с ним общность. Совсем недавно Полина сравнила Остопова с орангутаном, и вот Жозефине на ум пришло нечто схожее. Возможно, это хороший знак. Знак того, что они поладят.

– Так что же? Я жду. – Остопов уже не просил, а настаивал.

– Благодарю, но я останусь с моими новыми друзьями.

Человек-несчастье до неприличия близко придвинул к артистке орангутанскую физиономию.

– Дивная, что вы забыли в компании… кхем… – он то ли кашлянул, то ли хихикнул, – извращенца и его малолетки-любовницы? Вы вообще в курсе, что они работают на главного питерского мафиози?

Молчаливый смех Полины оборвался. Взгляд потяжелел. Пальцы, стянутые перчаткой, задрожали. Иногда она жалела, что ее рука бесполезна против людей. Разве что пощечину отвесить.

Резко скрипнули ножки стула – Ипполит Аркадьевич поднялся с места, сверкая глазами.

– Повтори, что сказал.

Из тени у входа выдвинулся человек в сером костюме – наверняка охранник. Примагнитившись взглядом к Остопову и опекуну, он красноречиво положил руку на пояс – вряд ли на пистолет, скорее на электрошокер или дубинку. Остопов попятился.

– Осторожно, – бросил он и, развернувшись на каблуках, добавил через плечо: – Тронешь меня, выловят из Невы.

– А тебя не выловят, так как ноги будут в губернаторском бетоне, – проворчал Ипполит Аркадьевич.

Полина двумя пальцами потянула его за рукав.

– Поедем домой, – сказала она и перевела взгляд на Жозефину. – Вы не откажетесь составить нам компанию? Понимаете, для нашего разговора лучше найти уединенное место.

– Ага, только возьму клатч из гримерки. – Жозефина улыбнулась.