8

Зачёт у Мешковой по теме о средствах личной гигиены был у «единички» во вторник 29 декабря сразу после обеда. Отвечала Маршал, объясняя, что, не говоря уже про помаду, даже крем в баночке лучше тоже никому не давать, чтобы не тыкали туда пальцем.

– А если это не баночка? – повернулась Сычёва к преподавательнице.

– А если это не палец? – захохотал Шумкин, и класс загудел на все лады.

– Ну и пошляк ты, – осудила Николина десятиборца.

– Я-то как раз не пошляк, потому что подумал залезть с банку носом. А вот о чём подумала ты… Ходишь по рукам, как… губнушка общего пользования: то одному губы смажешь, то другому.

Догадавшись, что их поход с Галицким в кино, похоже, не остался на даче без внимания, ответить Николина не успела: Кириллов переключил преподавателя на себя.

– Ольга Петровна, если крем должен быть индивидуальным, значит ли это, что лучше иметь индивидуальные шампунь и зубную пасту? – спросил Толик-младший ангельским голосом. Юлик недовольно посмотрел на него.

– Зная, Толян, сколько они стоят, можешь в этом даже не сомневаться. И хранить их лучше в своей тумбочке, а не на общей полке. Мишка, тебя это тоже касается, – намекнул он Шумкину на продолжение разговора: пора дать понять товарищу, что хамить девушкам – низко. Преподаватель похвалила Штейнберга. Шумкин, приняв вызов, усмехнулся:

– Камрад Юлик, у нас на даче персональные даже стаканы под чай и чашки под кофе.

– Ага. Точно. А ещё тарелки для борща и миски для творога, – Кашину такая болтовня раздражала, а предмет гигиены она вообще считала надуманным. А когда Мешкова похвалила Иру, сказав, что индивидуальная посуда – это тоже профилактика, от заболевания глистами, высотница сморщилась и потянулась к сумке за салфетками.

– Подумаешь, глисты, – пожала плечами Ира-фигуристка: – В садике они были почти у всех.

Штейнберг вытянул лицо:

– И у тебя тоже? Зачем же я тогда тебя целую?

– Дурак, – обиделась Станевич, – у меня остриц вывели ещё у маленькой. И вообще, можешь меня не целовать. – Фигуристка пересела за другой стол к Цыганок. Света тёрла виски. За несколько минут до зачёта она так негигиенично укусила у Савченко сайку с повидлом, в то же время забыв спросить, что Гены делает на четвёртом этаже, когда должен быть на первом на зачёте у Горобовой по «Основам спортивной тренировки».

Шумкин стал возмущаться, что зря студентов не заставляют время от времени сдавать анализы на яйцеглист.

– Я согласен с Шимой Мушкиным, – встрял Ячек, – глисты – это плохо. У моего друга был солитер. Он много ел. – Миша-гимнаст говорил медленно и разборчиво, как его учил лечащий гипнотизёр. Симона кивала на каждое правильно произнесённое слово.

– Шумкин у нас тоже всё время голодный. Может тебе самому провериться? – кивнула Сычёва десятиборцу. Ей тоже было обидно за Николину.

– Что?! Ольга Петровна, зачем они меня оскорбляют, – пожаловался толстощёкий десятиборец.

– Не бойся, Мушкин, заразиться солитером гораздо тяжелее, чем оскорбить девушку, – сказал Малыгин. Так как Виктор не был в колхозе и не часто присутствовал на практических занятиях, хорошо фамилии товарищей он ещё не выучил. Поправлять его Миша не стал; жизни высотника и так было не позавидовать. Про очередные новости на даче Зубилиной рассказал Попович. Вчера, ближе к вечеру, гимнастка нашла наконец время, чтобы помочь штангисту отредактировать его реферат.

– Саша, зачем писать «спрыгнуть вниз» или «подняться вверх»? Ты пробовал спрыгнуть вниз? А оглянуться вперёд? Вот то-то же. Поэтому оставляем только «оглянулся». Понимаешь? – девушка уверенно зачёркивала красной ручкой целые фразы. Только раз Попович не согласился со своей добровольной помощницей. Объясняя, почему он написал «сделать пакость назло», Саша и рассказал о том, что случилось на даче.

Малыгин не смог, как собирался, пустить дублёнку Капустиной на сапожки для Золотого. Рука не поднялась резать дорогую и красивую вещь, поэтому Виктор пошёл на рынок. Узнав, зачем Виктору нужны кожа и мех, Капустин тут же послал парня к другу сапожнику. Армянин, услышав про уши учёной собаки, помог высотнику не только с материалом, но и с пошивом. Отдав сапожки Бражнику уже в обед, Виктор побежал в магазин напротив института и выпросил у Марковны две бутылки водки. Продавщица, расчувствовавшись от истории о собаке, спокойно продала ему из-под полы спиртное, не переживая, что парень несовершеннолетний. Виктор отдал одну бутылку сапожнику, распить вторую он предложил Николаю вечером на даче. Когда Виктор назвал в запале жену по фамилии, Николай не постеснялся спросить, уверен ли парень в том, что Лола действительно беременная? Выпученные глаза, в которых промелькнули сразу и недопонимание, и сомнение, подтвердили догадки Капустина:

– Витя, я бы на твоём месте не поленился сходить в ту женскую консультацию, где этой… выдали справку. – Не понимая, зачем его посылают туда, куда мужчины вообще боятся ходить, Виктор замычал что-то нечленораздельно. Николай грустно улыбнулся: – Если она беременна, то её поставили на учёт.

– А если не поставили?

– Э-эх, Малаховка!!! – произнёс Николай в сердцах. Бывшую супругу захотелось придушить. Вечером, увидев Малыгина и Поповича на пороге своего дома, Капустин сразу всё понял.

Ночь студенты провели у Николая, а сегодня с самого утра пошли к Горобовой просить места в общежитии. Вот только застать декана до обеда не удалось, потому и сидел Виктор на зачёте по гигиене чернее тучи. Радовало только то, что после обеда он увидел, как Золотой гулял в новеньких «сапожках» и вязаном кафтане. Нарядив пса, Бражник почувствовал, как щемит в груди: очень уж Золотой напоминал ребёнка, какого у Панаса Михайловича никогда не было. Михеева, зайдя справиться о здоровье собаки и заботливо завязывая пояс кофты на ней, даже прослезилась: её сын давно уже вырос и жил так далеко, что женщина не видела его годами. Напомнив, что нужно ставить в ухо водочные тампоны ещё два дня, Галина Петровна пошла обговорить с Адольфой меню новогоднего стола. Все жители зелёного дома были приглашены к Бережным 31 декабря, чтобы отметить и Новый год, и их недавнюю свадьбу.

Пока Бражник выгуливал Золотого, студенты спорили на зачёте о том, что гигиена должна быть не только у людей, но и у животных. Серик сказал, что у его коня Берика индивидуальное седло.

– Пот индывыдуалный, – трудное слово он выговорил старательно и по слогам, – седло спина больно шаркает, раны после поездка долгий, кожа может болеть.

– Молодец, Шанбодаев, – похвалила Ольга Петровна, – ты сейчас сказал очень важную вещь. Я предлагаю тебе и Тане Маршал написать реферат на тему «Кожа – барьер для инфекций». Это будет дополнительным баллом к летнему экзамену.

О том, что Маршал помогает казахскому пареньку учить русский язык, Мешкова поняла ещё на предыдущих занятиях. Торопливо налив воду из графина в стакан, женщина стала пить, глотая крупно и с шумом. Бубина ту же вспомнила, что в их команде после тренировки все пьют из одной бутылки. В команде Соснихина была та же история. Но когда Николина рассказала, что в спортивном диспансере на Курской больные обмениваются даже эластичными бинтами, а Кашина это подтвердила, Ольга Петровна тут же отставила графин.

– Да вы что?! – прошептала она с ужасом. – Серик, Таня, запишите для реферата, что через руки в больницах вполне можно передать миллионы микробов. Золотистый стафилококк, например, и всякий другой. Стафилококка у вас не было?

– Ещё чего! Нам Золотого хватает, на биомеханике, – проворчала Кашина, отрыгнув после обеда картошкой, жареной на сале. – Кто-то видел мои салфетки? – возмущённо спросила она у группы, напряжённо подняв руки, словно могла рассмотреть те самые прилипшие миллионы страшных гадов. Последний раз Ира пользовалась салфетками именно в столовой, вытирая по привычке вилку. – Ну не украли же у меня их? – девушка повернула лицо к Армену. Кавказец весело улыбнулся. Кому могла прийти в голову мысль красть бумажные салфетки? Расстроенная, Кашина попросилась выйти помыть руки. Когда высотница вышла из класса, Мешкова спросила, давно ли за Ирой замечена подобная «чистоплотность»? Ребята подтвердили, что Ира помешана на чистоте. Ольга Петровна наклонилась к классному журналу, чтобы сделать пометку о возможном наличии у Кашиной синдрома обсессии, и вдруг резко опустилась на стул. Заметив её бледность и проступивший на лбу пот, студенты переполошились.

– Без паники! – приказал Володя Толстый. – Ольга Петровна, вам нужно лекарство? Где оно?

Мешкова указала глазами на смежную комнату. Контейнер со шприцами и инсулином должен был лежать в сумочке. Вернувшись из подсобки, Володя развёл руками: сумка была пустой, а кошелёк преподавательницы лежал рядом и открытый.

– Ребята, кто-то меня ограбил, – прошептала преподаватель, тут же почувствовав спазм в груди. – Я не знаю, что делать? – Глаза женщины вывалились, ртом она хватала воздух, а руками беспомощно растирала себе щёки. Попинко, глядя на общую беспомощность, бросился в медпункт.

– Я с тобой! – сказала Масевич. – Вдруг Ивановой в медпункте нет. Тогда ты побежишь на военную кафедру, а я в деканат, – командовала художница уже на бегу.

– Хорошо, что ты находчивая, – согласился Андрей. до этого он считал гимнастку такой же воображалой, как её тёзка Кашина.

– Андрей, это не находчивость, а опыт. Мне уже приходилось однажды искать инсулин по всему Артеку.

– Что-о-о? – Попинко резко остановился. – Ты была в Артеке? – он посмотрел на девушку сверху-вниз.

Ира-художница качнула головой в сторону лестницы:

– Была. Папа путёвку достал.

– А он у тебя кто? – спросил сын профессора и повторно остановился: папа Масевич был директором ресторана при центральной гостинице провинциального городка на Урале. Ира родилась там, но после развода её мать повторно вышла замуж, переехала во Фрязино и забрала дочь с собой. Андрею мгновенно вспомнились рассказы гимнастки о том, что она тоже москвичка. «Поговорим на эту тему потом», – решил он про себя. Сейчас нужно было спасать Мешкову.

9

Входная дверь захлопнулась за ней с шумом. В кабинете было холодно, это чувствовалось даже в пальто. Включив свет и пройдя к окну, Наталья Сергеевна увидела, что мысик затворки, блокирующий ставню, торчит вверх, а фрамуга, которую он должен фиксировать, приоткрыта. Щель была небольшой, но, учитывая, что на улице мороз догнал до двадцати пяти, хватило и такой, чтобы помещение выстыло. Декан стала осматриваться и заметила, что выдвижной ящик её стола тоже прикрыт неплотно. Оставить окно открытым вполне могла уборщица, но точно не она лазила по внутренним ящикам. Медленно и на цыпочках, насколько это позволил недавний перелом на стопе, Горобова подошла к телефону и набрала секретаря ректора.

– Елизавета Петровна, срочно спуститесь ко мне и вызовите уборщицу Соснихину. Тоже срочно.

Лиза по малейшей интонации могла уловить настроение любого из начальников или заведующих кафедрами. Орлов в случае какого-то происшествия начинал бы покряхтывать фразами без сказуемых примерно так: «Лиза, кх-кх, ко мне!». Парторг Печёнкин закричал и приказал, вспомнив про сознательность и расторопность: «И не думайте, что я буду с вами лоялен, если вы не явитесь немедленно». Бережной замучил вежливой риторикой: «Уважаемая Лиза, скажите пожалуйста, не могли бы Вы быть столь любезной и не отказать мне в просьбе. Я был бы очень рад, если бы Вы смогли…», – так, что секретарь, в конце концов, не знала бы: стоит ли ей быть любезной и сказать пожалуйста что-то, что завкафедрой по лёгкой атлетике не пояснил, или всё-таки явиться к нему несмотря на то, что вызов выражен в сослагательном наклонении или даже условном. Гофман, паникуя, первым делом чертыхался: «Лиза, бес задери эту телефонную связь!». Декан педагогического факультета Ломов спросил бы сначала о делах Лизы и непременно о её здоровье. Все эти нюансы выдавали каждый раз срочность, ибо в случае обычного звонка те же люди говорили бы примерно одинаково и в похожем ритме.

Тут же разыскав Соснихину, Лиза понеслась из ректората на первом этаже в комнату декана на втором. Демонстрируя сквозняк, Горобова сообщила о краже. Запыхавшаяся Мария Николаевна остановилась на пороге.

– Ой, батюшки, да как же это? – прошептала она, положив обе руки на сердце. Юбка от быстрой ходьбы липла к ногам, выделяя контуры резинок, что держали чулки. Синего рабочего халата на уборщице уже не было, так как прибежала она из библиотеки. Во время начавшейся сессии там было особенно «жарко», и требовалась помощь. Часто вздымающаяся грудь Марии Николаевны вызвала жалость. Лиза предложила ей отдышаться, а сама прошла к окну, осмотрела его, не трогая, и спросила с мнимым хладнокровием:

– Что пропало, Наталья Сергеевна?

В ящике декана должны были лежать журнал посещений лекций первого курса, билеты к зачётам по её предметам, пачка сигарет, хрустальная пепельница, а в ней сдача с десяти рублей. Пятёрку декан придавила пепельницей и, так как зимой на работе не курила, забыла про неё.

Перечисляя, Горобова приложила руки к вискам: если исчезла тетрадь по стажировке, с фамилиями студентов, адресами и телефонами школ и клубов, куда их предписывали на практику, то придётся поголовно опрашивать всех старшекурсников, а нужные контакты восстанавливать по тетрадям предыдущих годов. На выяснение, уточнение, исправление, прикрепление, получение заново подписанных договоров и раздачи их студентам времени всегда было в обрез. Сразу после праздников начиналась сессия, со всеми её сюрпризами: накладками в расписании, неявками кого-то на экзамен потому, что перепутал день, час, предмет или вообще забыл вытащить из кармана голову, с массовыми завалами на анатомии или гимнастике, по её предмету или по предметам, которые вёл парторг Печёнкин, и тому подобное. Все первые двадцать дней января, до самых каникул, руководство института ходило «с ёжиками в спине», как говорила Мешкова. Михеева и Кочубей ощущали спазмы в желудке. Михайлов жаловался на тяжесть в ногах. Особо чувствительным покой только снился, а вся сессия представлялась вылазкой на передовую против танка и без гранат в кармане. Джанкоев заранее упрашивал Иванову подкормить его чем-то успокоительным. Но одно дело переживать, имея каждому из них на руках журналы групп, и совсем другое лихорадочно распечатывать списки студентов и идти на экзамены с простынями из склеенных наспех листов, потерять которые – плёвое дело. Декан почувствовала в задней части головы тупую боль.