– Неизвестно. Ведётся следствие. Но говорят, что князь пребывает в гневе. Это всё-таки памятный подарок императрицы. Фамильная реликвия, можно сказать. Он сегодня лично приезжал к дочери прямо сюда. Спрашивал, не брала ли она случайно брошку, чтобы перед подругами похвастаться, но Верочка так испугалась, что с ней случалась истерика прямо в кабинете у княжны Ливен. Она клянётся, что не взяла бы без спросу ничего у своего дражайшего папеньки. А он бы дал, стоило бы ей попросить, уж она-то знает. Оттого и воровать ей было ни к чему.

– А он что сказал?

– В доме Куракиных сейчас полиция. Ищут улики и допрашивают слуг.

– Да что они найдут-то? Вчера столько народу в доме было! Кто угодно мог украсть и легко эту брошку вынести. Наверняка одних наёмных слуг понабрали в обслугу не счесть!

– Верно. С ног собьются искать.

Девочки с удовольствием смаковали новость, пока не явилась Ирецкая и не поторопила их поскорее выходить на прогулку. Но Варя едва держала себя в руках, переживая потрясение столь невозмутимо, как только могла.

Воронцова понимала: если её имя прозвучит хотя бы косвенно, случится крупный скандал. Она уже представляла газетные сводки: «Варвара Николаевна Воронцова, дочь всеми уважаемого графа Воронцова Николая Михайловича, тайного советника, служащего в Министерстве путей сообщения Российской империи, попалась на краже драгоценности из дома князя Куракина!» О! Сия новость, несомненно, вмиг сделается сенсацией. Никто даже не примет в расчёт, что это полнейшее недоразумение. Или что мотивов у неё нет для подобной кражи. Скажут, девица позарилась на красивую вещь. Немыслимо! Её оправдают, конечно, но этот скандал, несомненно, навредит семье. Подобные слухи сродни эпидемии оспы – после выздоровления остаются уродливые следы, которые ничем не скрасить.

Прежде Варе вопросы о собственной репутации виделись закостенелыми пережитками минувшей эпохи. Но под угрозой оказалась не только она. Все её родные могли ощутить на себе пятно на добром имени Воронцовых. Дочь-воровка. Хуже не придумать.

А что случится, если её не оправдают? Каторга? Насколько сурово нынче наказание за кражу?

Варя не представляла, каким может оказаться ответ на этот вопрос. Но она твёрдо уяснила три вещи.

Первое: репутация важнее, чем ей думалось всего несколько минут назад.

Второе: уходить из дома Куракиных с брошью оказалось наиглупейшим решением.

Третье: её имя ни в коем случае не должно прозвучать.

С этими выводами Воронцова как ни в чём не бывало присоединилась к подругам на прогулке в саду Смольного.

На улице было тепло и свежо. Быстрый крупный дождь умыл берега Невы пару часов назад. Сладковатый запах влажной земли витал в воздухе. Листья уже обагрились первыми осенними красками. Ленивый ветерок перебирал золочёную листву, с тихим шелестом срывая ослабшие листочки. Романтическое пушкинское уныние назревало в Петербурге знакомым «очарованием очей». Но Варе не хотелось ни любования природой, ни досуга в кругу одноклассниц. Одни подруги со смехом играли в «барыня прислала», иные прогуливались неспешным шагом, обсуждая бал реальный, а кто-то осмеливался передавать друг другу шёпотом слухи о краже. Но всё, о чём Варвара могла размышлять, это брошь.

Проклятое украшение, попавшее к ней в руки столь нелепым образом, сводило с ума. Выбросить или оставить?

Чтобы не быть вовлечённой в игры или пустые разговоры, Варя отошла в сторону. Сделала вид, что любуется поздними цветами на клумбах. Неторопливо она двинулась по тропинке, направляясь в сторону той части сада, которая примыкала к монастырю. Возле обители всегда было тихо, а дышалось вольно. Здесь девушкам дозволялось гулять только в компании классных дам и других смолянок, поскольку порой сюда забредали и чужие люди, которым также хотелось тишины и покоя в двух шагах от кипучего города.

Правильнее всего было бы передать брошь полиции и сознаться в недоразумении, но подобное действие повлечёт за собой расследование и неизбежную огласку. С неё спросят, почему она не рассказала про юнкера сразу на балу. Наверняка кто-то не поверит. Пойдут слухи, а следом за ними случится скандал. Последнего необходимо избежать.

Ещё страшнее, если глупую рубиновую пташку обнаружат в её вещах.

Так что выход один – выбросить в Неву и позабыть как можно скорее.

Но что, если тот юнкер на неё укажет? Тогда она может сказать, что попросту испугалась и не знала, как поступить. Что, по совести, правда и есть.

Ещё хуже будет, если по её душу явится зачинщик сего преступления. Тогда беда из скандала перерастёт в настоящую угрозу для жизни.

Нет. Выбрасывать брошь нельзя.

Варя мученически вздохнула и едва слышным, досадливым шёпотом процитировала Екатерину Великую, глядя себе под ноги:

– Лекарство от глупости ещё не найдено.

Разумеется, она глупее любой необразованной девицы из самого глухого медвежьего угла! Умная бы не взяла тот платок. И уж точно не оставила у себя. Не от жадности же ведь поступила, а от растерянности. Сдалась ей эта птичка. Как там сказала София? «Красный кардинал», кажется. Придумали тоже!

Варя когда-то видела таких птиц в зоологическом саду. Премилые, ярко-малиновые и с хохолками. А ещё с чёрным контуром вокруг клюва, из-за которого кажутся невозможно сердитыми. В детстве Варя сказала маме: «Вот бы и мне такого птенчика!» Маменька тогда посмеялась только, пообещав ей канарейку. А глупая Варвара беду накликала, не иначе.

От расстройства захотелось то ли расплакаться, то ли нервно рассмеяться.

Выглянувшее солнце совсем разогнало облака. От травы нехорошо парило. Так, что девушка пожалела об оставленном в комнате веере.

Пожалела, да и запнулась на месте, неловко шаркнув ногой.

Внезапная догадка случилась сродни солнечному удару.

Оторопевшая было Варя заозиралась по сторонам, тщетно ища глазами нужного человека, который вдруг пришёл ей на ум. Она развернулась и пошла обратно. Туда, где беззаботно играли одноклассницы.

– Анечка, душа моя, вы не видели Эмилию? – Варя премило улыбнулась. – Думала спросить у неё перевод с немецкого одной фразы из научного журнала, пока снова не позабыла.

Анна и Надежда, стоявшие в общем полукруге с самого краю, едва удостоили её вниманием. Отвлекаться от игры им не хотелось. Тем более что скоро подходила их очередь.

– Где-то здесь была, – старшая Шагарова лишь отмахнулась. – Отошла, вероятно.

– Да вон же она, – Наденька кивнула в сторону деревьев. – Под яблоней на лавочке сидит. Передайте ей, чтобы встала. Застудится ведь. Лавка сырая совсем.

– Oui. Merci^[8], – коротко поблагодарила Варя, направляясь к Драйер нарочито неспешным шагом.

Эмилия Карловна действительно нашлась в тени старой яблони. Девушка сидела на краешке облупившейся серой лавочки с таким видом, будто вот-вот готова вспорхнуть и убежать. Она растерянно вскинула голову, едва заметила приближение Воронцовой. Глаза Эмилии были красны, но она не плакала.

– С вами всё в порядке, моя дорогая? – Варя постаралась улыбнуться ей как можно приветливее, хоть и у самой на сердце скребли кошки.

– Да, – девушка часто закивала. Её голосок звучал тонко и надломлено. – Что-то голова разболелась.

Миниатюрная, кудрявая и рыжеволосая, она во многом походила на отца, эмигрировавшего в Россию немца, который женился здесь на русской, да так и осел на чужбине благодаря капризам жены. Эмилия отлично знала родной язык отца, дома общалась с родителем только на немецком, но по-русски изъяснялась чисто, лишь букву «р» немного выделяла на германский манер, произнося её не с кончика языка, а с корня. Особенно это становилось заметно, когда девушка нервничала. Вот как теперь, например.

Драйер подвинулась, уступая на лавке место для подруги, но та и не думала садиться.

Варя остановилась перед девушкой и спросила так тихо, чтобы никто не мог их услышать:

– Вы ничем не желаете поделиться со мной? Возможно, я бы помогла вам.

Серые глаза Эмилии распахнулись шире. Она побледнела, отчего веснушки, которыми были усыпаны маленький курносый нос и щёки, выделились на светлой коже ярче прежнего.

– О чём вы, Варенька? – Драйер натянуто улыбнулась, стараясь придать себе непринуждённый вид.

Тут взгляд Вари упал на руки девушки, сложенные на коленях. Кожа вокруг аккуратно постриженных ногтей была красной. Кое-где выступила кровь из-за надорванных заусенцев.

Драйер заметила, куда смотрит подруга, и тотчас сжала ладони, пряча истерзанные пальчики в кулаки.

– Полагаю, ни о чём определённом. – Варя решила сменить стратегию и протянула руку. – Давайте немного пройдёмся? Здесь сыро. Вы простудитесь. Признаюсь честно, у меня тоже болит голова, а наши mesdames расшумелись не на шутку. Боюсь, им достанется от классных дам или инспектрисы.

Словно в ответ на её замечание, игравшие на лужайке смолянки разразились неподобающе громким хохотом. Эмилия глянула на них, потом на Варю и всё же встала. Под ручку они двинулись в глубь монастырского сада, выбрав самую тенистую и тихую аллею.

Воронцова решила завести небольшой разговор в подражании тем светским беседам, к которым их приучали в институте. Младшие смолянки давали друг другу забавные прозвища и общались по-дружески на «ты». Например, Воронцову одно время величали Вороной, Бельскую – Белкой, а Заревич – Зорькой. Среди институток подобное было в порядке вещей, особенно внутри дортуара. Однако, чем старше они становились, тем лучших манер от девушек ждали. Безукоризненным должно было оставаться общение даже промеж близкими подругами. На людях теперь они обращались друг к другу по имени и отчеству, а при личном общении слегка насмешливо репетировали светскую манеру говорить, к которой постепенно привыкли. Но никто не мог отменить тёплых дружеских привязанностей и непринуждённых разговоров наедине. Все помнили про Ворону, Додо или Зорьку. Это очень сближало воспитанниц.

– Как вам минувший бал, Эмилия Карловна? – осторожно начала Варя.

Она глядела прямо перед собой, чтобы не смущать девушку, но заметила, как у той напряглась рука.

– Всё вышло прелестно, – Драйер произнесла это так, что у неё от волнения непроизвольно вышло «п`гелесно».

– Согласна с вами, – Воронцова похлопала подругу по локтю. – Наряжены и причёсаны мы были совершенно одинаково, будто сестрёнки. Уверена, даже волосы мои в электрическом свете любой бы принял за столь же рыжие, как и у вас. Разными у нас были разве что… веера?

Драйер вздрогнула, но ничего не сказала.

Варя погладила её по руке, успокаивая. Странное дело, чем больше она говорила, тем увереннее и спокойнее чувствовала себя сама.

– Все такие очаровательные, милые и нежные, все цветочные и пудровые. Голубые веера принесли только мы с вами. На вашем вышиты перья, а на моём – листья пальмы. Но разве же человек несведущий в подобных тонкостях, да ещё и издали в общем мельтешении, станет разбираться, что там у кого вышито? Голубой, и ладно.

Эмилия дёрнулась было, чтобы высвободить руку, но Варя крепко удержала её, увлекая дальше в глубь аллеи, где в этот час не бродило ни души.

– Не нервничайте, mon amie^[9]. Прошу вас. Мы с вами обе в чудовищном положении, насколько я могу судить…

Варя умолкла, не закончив мысль, потому что Эмилия вдруг заплакала. Тихо и горько, как ребёнок, долго копивший обиду.

Девушки сошли с тропинки и встали под первым попавшимся деревом так, чтобы спрятаться от посторонних глаз хотя бы на время.

Варя подала подруге носовой платок. Собственный, разумеется, а не тот, что дал ей юнкер.

– Mon Dieu! Не плачьте. Возьмите себя в руки, иначе ваше расстройство будет сложно объяснить остальным, – Воронцова говорила твёрдо, стараясь как можно скорее унять разгорающуюся истерику. – Нас перепутали на балу. Вместо вас кое-что передали мне.

Едва она сказала это, как Эмилия громко всхлипнула и воззрилась на неё, точно на сошедшего с небес Спасителя.

– Оно у вас? – прошептала она с нескрываемой надеждой в голосе. – Умоляю! Скажите, где оно!

С этими словами Драйер вцепилась в руку Вари так, что та едва не вскрикнула от боли. Глаза девушки, всё ещё красные и полные слёз, теперь искрились отчаянной надеждой человека, чья жизнь зависит от одного лишь верного слова.

– Нет.

Воронцова и сама не знала, почему так ответила. Но что-то в реакции Эмилии задело за живое. Это отчаяние утопающего в её взгляде резало хуже ножа.

– Ох, – Драйер судорожно всхлипнула. – Я погибла.

Прежде чем она снова залилась слезами, Варя взяла её ладони в свои и настойчиво промолвила:

– Я в таком же положении. Расскажите мне всё, умоляю. Я обязательно придумаю, как нас обеих спасти. Обещаю.

Неудивительно было бы услышать девичью исповедь о глупостях юной любви, томлениях молодых сердец, невозможности быть вместе в силу непреодолимых обстоятельств и прочей романтической чуши, которая и стала причиной недоразумения. Варя подобное понимала, а порой и разделяла душевное к тому стремление. Однако же рассказ Эмилии поразил и озадачил Воронцову.

– Всё это прискорбно. Постыдно даже, поэтому умоляю, никому ни слова, Варенька, – лепетала Драйер, а сама то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что никто не мог их слышать. – Папенька мой после того, как ушёл в отставку, сделался любителем жить не по средствам, – она прижала ладошку к губам, силясь унять вновь подкатившие, жгучие слёзы. – Оттого у нас проблемы в семье, о которых говорить стыдно. Папенька, чтобы довершить моё образование, взял ссуду, а после проиграл деньги, поставив на скачки. Взял ссуду новую. Маменька узнала о том. Сказала, развод потребует, если он не поправит дела тотчас. А как тотчас поправить? Папенька от расстройства в петлю полез. Хорошо, он у нас тучный. Дело на даче было. Балка треснула, его вес не выдержала. Они с маменькой помирились. Плакали оба. Да только вопрос с долгами не решённый остался.

Эмилия промокнула глаза платком. Всхлипнула влажно и нервно.

– Положение деликатное, – согласилась Варя.

Она не сводила с подруги глаз, но та выглядела разбитой и предельно искренней. Будто давно хотела с кем-то поделиться, но боялась.

– Оттого и не желаю, чтобы в институте узнали. Дайте слово…

– Разумеется. Недостойно обсуждать подобные трагедии чужих семей, – согласилась Воронцова. – Но как это, простите, связано с Куракиными?

– Летом ко мне в церкви подошла женщина и передала записку. – Эмилия сделала паузу, чтобы убедиться, что вокруг по-прежнему никого. – В ней предлагалось вынести некую вещь с бала, который первого сентября состоится у князя и куда нас обязательно пригласят. Не украсть, – пылко заверила девушка, краснея. – Там о краже ни слова не было. Просто передать.

Воронцова медленно кивнула.

– А взамен предлагали поправить дела вашего папеньки? – предположила она.

– Именно.

– Вы знали, что за вещь нужно будет вынести?

– Нет, – Эмилия снова скисла. – Но ко мне на балу никто так и не подошёл. Только разные кавалеры танцевать приглашали. Я уж решила, с передачей передумали. А как услышала про кражу драгоценности, сразу поняла, что случилось дурное.

– Не плачьте. Дайте подумать.

Варя нахмурилась. Она подняла глаза к холодной сентябрьской синеве, что островками проглядывала сквозь буреющую листву яблонь.

– Про цвет веера значилось указание в письме?

– Да.

– А кто передаст вам вещь, сказано?

– Нет.

– Вы письмо сохранили?

– Тоже нет. – Эмилия поджала дрожащие губы. – Варенька, что теперь будет, если узнают…

– Не узнают, – перебила Варя, вновь повернувшись к подруге. – Что вы должны были сделать с этой, господи помилуй, бандеролью? Передать кому-то?

– Да. – Девушка оживилась. – Сегодня. Когда вечером после ужина все выйдут на прогулку, я должна была отдать вещь какой-то женщине.

– Отлично.

Эмилия Карловна растерянно заморгала. На Варю она глядела, как на блаженную.

– Что же в том отличного, позвольте спросить?

– Так мы узнаем, кому понадобилась фамильная брошка Куракиных, – терпеливо объяснила Воронцова. – Пора возвращаться. Иначе нас хватятся. Приведите себя в порядок. Если кто спросит, вы плакали из-за непомерно большого задания по химии.

Она подхватила Эмилию под руку и повлекла по тропинке обратно.

– Варенька, вы правда мне поможете? – с надеждой спросила Драйер.

– Обещаю предпринять всё, что в моих силах.

– Но зачем вам в это впутываться?

– Сделав ближнему пользу, сам себе сделаешь пользу^[10], – уклончиво ответила Варя. – Я тоже оказалась втянута по воле случая. Нужно разрешить проблему как можно скорее.

На самом же деле она пришла к поразительному выводу: ей не просто захотелось уберечь собственную семью от скандала. Её снедало жгучее любопытство выяснить, кому и зачем понадобилась подобная громкая афера.