Глава 2

Закрыв хмурое лицо меховым воротником, отец первым выбежал из ведьмовской лачуги. Унесся в сторону города, быстро скрывшись за снежной стеной. Мне показалось, он на ходу стряхивал с щек стынущие слезы…

Трудный выбор для аристократа – позволить дочери умереть, но не дать «запачкаться» и «опозориться», или же действительно бороться до последнего? Искать. Мужа. Случайного.

Только где? Безумные сильные маги в сугробах не валяются!

– Куда он? – озадаченно спросила я у настоятельницы.

– То мне неведомо, – степенно ответила дама и, обхватив за плечи, вывела меня из дома Ворожки. – Но в минуты горести сильные мужи часто обнаруживаются в харчевнях. За пустыми графинами, в омуте терпкого хмеля.

Я осторожно кивнула: поняла. Трудный выбор лучше принимать за чаркой крепкой настойки. Наверняка там, где горят оранжевые кристаллы фонарей, полно подобных заведений… Сейчас в них не пробиться: все мерзнущие путники, кого избрание Триксет застало врасплох, зашли погреть тело и душу.

– Пойдем, Лара. Найдем тебе свободную спальню.

Заметив, что мои ватные ноги разъезжаются на снегу, настоятельница заботливо подставила локоть.

Мы вернулись в главную башню. Я с трудом вползла по лестнице на второй этаж, вошла в пустую спальню и уселась на кровать.

Забота неллы Монтилье была тихой, учтивой и ненавязчивой. С уважением к моей увядающей плоти она молча положила на кушетку свернутое одеяло, взбила подушку. Принесла чистую сорочку до пят – такую же, как у пятнадцатилетних послушниц, с кружевными рюшами на плечах. И где-то раздобыла теплую зимнюю мантию – красивую, белую как снег. С капюшоном, опушенным пухом и пером.

Вполне гармонично. Я и сама была бледнее смерти, белее зимы. Едва понимала, что происходит, и все ловила, ловила суетливых мошек перед глазами. Черными пятнами они прыгали, затмевая зрение, но пока не оборачивались полной темнотой. У меня оставалось время.

– Мне неловко принимать от вас мантию. Я ведь…

– Ты пока жива, Лара. И мантия твоя, – проронила Минар. – Еще до наступления холодов герцог Грейнский привез нам со складов теплые одежды. Мужское для армии забрал, а женское, все, что было, в приют отдал.

– Как заботлив наш генерал, – с тоской улыбнулась я.

Мантия была хороша. Как чудесно прогуляться в ней по утреннему Вандарфу, любуясь сверкающими сосульками и ледяными скульптурами, что за ночь наваяет Триксет…

– Благодарен, – поправила настоятельница. – Мои старшие девочки уж который год заряжают для армии портальные камни. Отдыхайте, тэйра Хоулденвей. Дадут богини, утро будет светлым. А если нет… то пусть Триксет будет милостива и заберет вас без боли.

Настоятельница ушла. Я слушала ее шаркающие шаги, пока те совсем не исчезли. Потом послушно переоделась в сорочку, свернула новую мантию у изголовья кровати и уложила голову на тонкую подушку.

Обстановка в приюте поражала беднотой и простотой, однако тут было тепло. На запотевших окнах мерцали обогревающие чары, а на подоконнике пыхтел молодняк черных хельмов.

За крошечным стеклом виднелись далекие рыжие огни. Где-то там мой папенька, смачивая горло горячительным, смиряется с грядущей потерей. Последняя надежда, что держала его хлипким стержнем над стылой землей, иссякла. Осталось лишь покорно принять узелок, заплетенный Сато Судьбоносицей.

Когда-то отец был статен и красив. Его волосы были темны, густы и вились, пенились по плечам, как сандерская смола. В Хоулден-Холле властвовали любовь и весна. Батюшка имел много ценных связей – с Владыкой, с советниками, был вхож в венценосный дом Грейнов, позволял молодой супруге блистать в театрах и на балах, мечтал представить ко Двору прелестную дочь…

Как резко все переменилось. Мама заболела, и Хоулденвеи стали затворниками.

Я едва осознавала себя в последние несколько лет. Почти не помнила лиц, что меня окружали. Но папино… Любое – морщинистое, серое, обрюзгшее – было родным. Именно его я хотела бы увидеть перед тем, как…

А он сбежал в замшелую харчевню, не в силах разделить со мной последние часы!

От валяния на подушке мне легче не станет. Сон помогает тем, кто устал… Я же несколько лет только и делала, что отдыхала.

Решив, что в свой последний миг не хочу сидеть, как птичка в келье, я сунула ноги в сапожки, накинула на плечи белую мантию и тайком вышла из приюта.

Как добрела до города – и сама не знаю. Ноги переставлялись медленно, но упорно, и чудом донесли меня до первого рыжего фонаря. За ним был второй, третий… На промерзлых улицах народу почти не встречалось: вандарфцы попрятались в домах, забились в таверны.

Я твердо решила обыскать все харчевни одну за другой: где-то должен найтись отец. Едва толкнула массивную скрипучую дверь, как на меня обрушился нетрезвый гомон тысячи ртов. Звенели бокалы, лязгали вилки, билась глиняная утварь. И шум стоят такой, словно каждый пытался перекричать всех.

У меня заложило уши, закружилась голова. Замерзший нос ошалел от смеси терпко-горьких ароматов, едких, щиплющих ноздри.

Пошатнувшись, я привалилась к деревянной колонне у входа и плывущим взором прошерстила толпу. Тэры сидели за длинными столами, валялись под лавками, стояли у стен, брали штурмом кухню…

Папина сгорбленная фигура, с седыми кудрями на затылке, нашлась в темном углу. Отец склонился над незнакомцем и что-то ему втолковывал. Пошатывался и сам, что намекало о худшем. Надо забрать его из этого злачного заведения, да поскорее.

– Пап… – прохрипела я сипло и тонко. Сама себя не услышала за криками.

Медленно поползла сквозь толчею. Меня толкали, пинали, почти роняли грубые тэры. В хмельном запале они махали руками и не замечали рядом хрупкой тени, что еле волочет мантию за собой.

Папин собеседник был укрыт черным плащом с глубоким капюшоном – что и цвета волос не разглядеть. Со спины он казался мощным, высоким, крепким. Ткань натягивалась на широких плечах до скрипа.

Чем ближе я подходила, тем отчетливее слышала его сердитый хрип. Он махнул рукой, потребовал у служки обновить пустой кувшин и поскорее найти свежую харпию.

И я вдруг поняла, что очень хочу его разглядеть. Увидеть лицо незнакомца. Зачем-то.

– Дороги замело, мой тэр! – пискнул рябой мальчишка с подносом.

– Плевать. Я должен вернуться в Пьяналавру к рассвету. На мне большая ответственность, демоны задери ледяную стерву, – хрипел мужчина. Не так громко, как прочие, но слышно. – Меня давно не должно здесь быть!

– Но ты здесь. Застрял, как и прочие, – подал робкий голос мой папенька. – Не иначе благими нитями Сато…

– Благими? – чуть не взревел мужчина. Он был раздражен обстоятельствами и глушил внутреннюю горячку не первым графином зелья. – Чтобы я еще хоть раз откликнулся на просьбу герцога Грейнского и помог ему с установкой зимних заслонов…

– Ты был на Рубежах?

Отец плеснул себе из кувшина и, с трудом держась на ногах, оперся кулаком о стену.

Свободных стульев в харчевне не было. Как и номеров, как и экипажей, если верить сетованиям соседнего стола.

Я бесшумно позвала отца снова. Я ведь рядом – руку протяни! Нас разделяла компания молодых боевых магов, наполнявших стаканы стоя, на весу, и не замечавших неудобств. Но папа меня не услышал.

– Вырвался на день и застрял навечно. Если верить пакости за окном, – тихо проворчал тэр, кивая чашке.

Мужчина был укрыт сочащимся с плаща черным мраком. Наверное, в хвори я стала видеть людей иначе. А может, эта чернота была моей собственной.

Словом, вместо тэра в капюшоне я теперь наблюдала расплывающийся сгусток темноты. Тень за его широкой спиной шевелилась, хлопала рваными, потрепанными крыльями, точно птица.

Ох уж эти игры болезного подсознания!

Я уткнула взгляд в его сапоги: высокие, походные, недешевые, из выделанной кожи сатарских кворгов, с заклепками из заговоренного серебра. В таких удобно скакать верхом на свежей харпии, и никакой снегопад не страшен.

– Сама Судьбоносица послала мне тебя! В первой же харчевне, куда я вошел, убитый горем! – заведенно шептал отец и фамильярно тыкал пальцем в плечо незнакомца. – Ты должен помочь. Ты ведь не забыл?..

– Рогатые демоны, Хоулденвей, да я помню ее ребенком! – прошипел маг и с грохотом поставил чашку. – Как она вертихвосткой-россохой скакала по саду и ловила непуганых лоури, что вечно залетали в ваши сады…

– Давно уж не залетают. И ты давно не был, – угрюмо выдал папа.

– Горе не любит гостей.

– А ты и не рвался, – напомнил отец.

Видно, они с мужчиной являлись давними приятелями, но я, видят богини, не могла припомнить никого с такой аурой и такими плечами. Да и за лоури когда скакала, не помнила тоже. Не в прошлой ли жизни?

– Прими соболезнования. Твоя жена была чудесным созданием…

– Она была давно. А дочь моя еще есть! – перебил отец, внезапно обнаружив в себе суровый тон. – Ты дашь ей умереть? Моей малышке?

Стоять рядом стало невыносимо. Стыдно. Мои извечно бледные щеки разгорелись от смущения.

Да я лучше прямо тут на пыль изойдусь, чем буду слушать, как папенька умоляет кого-то взять меня в жены. Будто облезлую, хворую кобылку продает. И сам понимает, что товар негодный.

– Ты один из немногих в Сатаре знаешь, насколько я непригоден для супружеских уз, – проворчал незнакомец.

Я невольно прислушивалась к его пробирающему хрипу. Так очень старый, расстроенный инструмент выводит забытую мелодию. Неровно, шершаво, но все равно красиво.

– О, будь у меня выбор! Будь у меня выбор, я бы и помыслить не мог о таком союзе! – взревел отец, но его вопль потонул в гомоне. – Но я нынче непереборчив: дочка не доживет до рассвета. Я не прошу опекать ее, не прошу любить, не прошу содержать. Просто дай ей кусок своей магии, которой у тебя в избытке. Аж с пальцев сочится. Погляди на меня. Подними лицо!

– Ну? – мужчина задрал голову, и отец покривился. Неужто маг некрасив и страшен? – Хорош жених?

– Снова обострилось? – в дрогнувшем папином голосе почудилось участие.

– Пройдет. Рассосется. Много отдал на Рубежах, – отрывисто пояснил маг.

– Но в тебе еще есть…

– Осталось на дне. А дно ненадежно, Хоулденвей, – туманно добавил мужчина. – Оттуда черпается самая отборная…

– Неважно. Хоть что. Я согласен, – нервно кивнул отец, от волнения расплескав настойку.

– А она? Тэйра твоя малолетняя? Согласна?

– Да ей уж достаточно годков для брака. Выглядит младше, но то болезнь, – прошептал отец, сосредоточенно хмурясь. – Согласится, когда в храме встанет пред алтарем. Она девочка славная… Не посмеет противиться отцовской воле.

– Так ты не сказал ей, что нашел «жениха»? И где! В шумной харчевне, в безлунную ночь смены сезонов! – рассмеялся маг густо, пробирающе. – И что она подумает о случайном брачном решении, принятом за чаркой горячего гинна?

Ох, я бы сказала, что подумает… Если бы способна была соображать.

В голове мелькали обрывки слов. Обглоданные куски ощущений. Возмущение, ужас, тревога, тошнота.

Замуж. Замуж за него. Да он на ногах не держится! Как до храма-то дойдет? И запах от мужика такой, «сногсшибательный»… Но, может, это вся харчевня пропахла горьким хмелем.

– Она бредит. Шатается, в обморок норовит упасть. К чему ей лишние думы? Если обряд поможет, то и будем решать, как щекотливый вопрос уладить… – помявшись, выдавил отец. – Так ты согласен?

– Ищи жреца. Если найдешь в такую дикую ночь…

– Вон он, у кухни сидит, с пирогом обнимается. Ох, богини милостивые, ты спасение наше, ты дар ниспосланный, – вдохновенно разорялся папа.

А я с недоверием смотрела на кулак «ниспосланного», сжимающий керамический бокал. Тот заметно подрагивал.

Судьбоносная… Вспомнит ли маг наутро о церемонии и случайной жене?

Я слышала, что он оставил много сил на Рубежах и, видно, сейчас страдал от магического отката, но это не оправдание!

– Ошибаешься, Хоулденвей. «Дар» из меня никудышный. Моя сила убьет твою дочь прежде, чем ты найдешь лекарство от хвори.

– А хворь убьет ее через час, – прибил отец и, вздрогнув, приговорил бокал. Вытер рукавом мокрую бородку, запахнул плащ.

Я стала спиной пробираться к выходу. Стыдно подслушивать, еще кошмарнее – признать, что слышала все низости и грубости, что тут звучали.

– Мой дар принизит твою дочь, – долетело хриплое, когда я отошла на приличное расстояние. – Знаешь ведь, как высокие тэйры боятся сильной магии. Пищат, будто в грязь окунулись…

– Пусть пищит, но живет, – прошептал отец. – Я найду ее, заплачу жрецу… и мы будем ждать тебя в разрушенном храме на горе. Ты придешь?

– Приду.

***

– Он придет, – в который раз пообещал отец.

Я послушно кивнула: ждем. Хоть и сомневалась, что незнакомец в высоких сапогах с заклепками сможет заползти сюда по ледяной тропе. Папе путь дался нелегко, а он был куда трезвее «жениха».

Жрец зажигал храмовые свечи, наполнял искрами кристаллы. Укреплял огонь чарами: часть окон была разбита, и ветер то и дело влетал в зал. Шевелил пламя, угрожая загасить, трепал плащи, сшибал с онемевших ног…

Дурнота накатывала волнами, и просвет между черными мошками исчезал. Вот-вот одна темнота и останется. Тогда все – оборвется последняя жизненная ниточка, как обещала насмешливая Ворожка.

Ветер трепал белые перышки на моем капюшоне и, заглядывая внутрь, испуганно отшатывался. Напоминал: не красавица. Лежалый товар.

Я была как та фреска с тремя богинями, что не видят, не слышат и сказать не могут. В ушах стоял гул, перед глазами морок, а на пересохших устах – соль запекшихся слез.

Он все не шел, и я смиренно поднялась со ступени, обнялась, простилась с отцом. Мой час пробил, об этом отчетливо звонило сердце, совершая последние удары.

– Это не страшно, папенька. Я почти не боюсь, – попыталась ободряюще улыбнуться.

– Быстрее, тэры! – прогудело сзади. Хриплое, знакомое. – Я должен успеть… к рассвету…

В храм влетел мужчина в черном плаще, облепленном снегом. Его окружал непроницаемый серый вихрь, какой бывает при воздушной телепортации, и я засомневалась, что на гору он взбирался пешком.

За пленкой, помутившей зрение, я едва могла разобрать высокий силуэт. Сощурилась, напрягла глаза… А потом поспешно опустила лицо, сгорая в ужасе и стыде. Глупая лаврушка! У мага-то со зрением явно порядок.

Есть все-таки смысл в традиции выдавать невесту под плотным слоем фаты. Я бы сейчас и в саван замоталась, лишь бы он не увидел, какое чудище собрался взять в жены.

Жрец читал вводное слово брачного ритуала, а папенька его поторапливал – жестами, сдавленными охами. Незнакомец цепко держал меня за запястье. Его ледяная перчатка приморозилась к коже, но он не удосужился обнажить руку.

Не было ни сил, ни смелости поднять голову и рассмотреть лицо незнакомца сквозь мрачный танец теней…

Ноги подломились от слабости, и я прижалась виском к его плечу. От холодной ткани плаща тянуло морозом, крепкой магией и едким ароматом настойки, что подают в харчевнях.

Маг сплел наши пальцы и крепко сжал. Вдруг стало спокойно. Паника отпрянула испуганной каффой: он пришел, чтобы не дать мне умереть. В счет долга или из милосердия – не так уж важно.

Я почти не слышала, что бормочет жрец, заливаясь в ритуальном речетативе. Но когда он провыл «принимаешь ли ты, тэйра Хоулденвей, ниспосланного тебе богинями тэра», я дернулась, выплыла из тумана и кивнула.

– П-принимаю…

Тэр принял тоже – сухо, хрипловато. И тоже пошатнулся – не от слабости, а от излишка крепких жидкостей в организме.

Жрец воззвал к богине, что пришла в разрушенный храм на огонек ритуала. Попросил благословения, милости, участия в судьбе двух подданных… И все свечи разом потухли. То не ветер был, а воля божества.

Нас закружило метелью. Видимо, отозвалась Триксет. Она скрепляла союз, как умела: радостно гоняя по полу снежинки и обжигая ледяными языками кожу.

Ноги подкосились, и я рухнула… Собиралась на пол, но оказалась в руках мужчины. Незнакомец быстро сориентировался, вцепился в дрожащие локти и осторожно прижал меня к себе – к груди, в которой гулко колотилось сердце.

Я замерла испуганно, ощутив его выдох на подбородке. Капюшон предательски сполз с макушки, оставив меня без спасительной «вуали». Но богиня была милосердна, свечи не зажигались. Уж лучше темнота, чем мои бледно-зеленые щеки и обветренные, обкусанные губы.

– Брак благословлен на золотых облаках. Вы можете скрепить союз единением искр, – величаво сообщил жрец и направился разжигать световые кристаллы.

Поцелуй был сладок. Наверное… Я не очень в них разбираюсь. Этот был первым.

Рот мужчины пах терпким хмелем, а на вкус был, как обжигающий гром со специями. Губы были холодными, с мороза. Казалось, коснувшись моих, разгоряченных лихорадкой, они растают весенними сосульками.

Сердце в груди бешено заколотилось, стоило ощутить внутри чужой язык. Не знала, что оно так умеет. В последние часы еле тренькало обессиленно.

С чужим вкусом на губах я почти отключилась. Сознание еще булькало, но зрение ушло с концами. Чернота, чернота, чернота… И редкие проблески мягкого света от заново вспыхнувших кристаллов вдалеке.

И черные всполохи над головой тэра – то ли тень, то ли крылья ворона… То ли сама магия укрыла нас плащом. То ли ночь забрела на огонек и расправила плечи.

Было в этих тенях что-то мрачное, демоническое, но для меня не опасное. Они ведь укрывали, ласкали, пока чужие губы впивались в мои.

Внутренности обжигало, поток силы хлестал в рот, обмурашивая плечи и подколенные впадины. Видимо, так ощущается переливание магии, смешанное с неловкостью первого поцелуя. Горло рождало неприличные стоны, тело стремилось прижаться к мужчине, вживиться ему под плащ и под кожу.

Я зажмурилась, не пытаясь разглядеть то, что сокрыто. Отдалась единению без сопротивления. Принимала все, что маг мне вручал – и сладкое, и горчащее, и крутящее жилы, и щекотно ласкающее…

– Найди меня, если выживешь, – сипло прошептал муж, отрываясь от дрожащих губ. И свет мира окончательно погас.