Стремительным домкратом

На следующее утро, прежде чем умыться и проглотить кружку горячего горького кофе, долго стоя перед зеркалом, Кай никак не мог понять, что его так беспокоит. Всю ночь его мучали кошмары. Сам факт обвинения был ужасен, царапины на лице и руках отнюдь не добавляли баллов к утверждениям о его невиновности… Но было что-то ещё. Он смотрел на себя в зеркало и не знал, что не так.

Это уже было видно в зеркале.

Но он не знал что.

Всю следующую неделю Кай провёл в ожидании. Он старался сохранять спокойствие, и даже немного торжествовал в душе, будто виновника нападения на Ангелину уже нашли и осудили. Савонарола был худшим из возможных следователей, но другого не было. Кай в глубине души верил, что истина для Магистра всё же дороже.

Гелевейка на занятиях не появлялась, и её отсутствие стало постоянным предметом для обсуждений, в центре которых материализовалась Дарка Олефир. Очень вовремя выписавшись из больницы, она при всяком удобном случае снова и снова открывала прения в «клубе присяжных-заседателей» словами вроде: «Не стала бы считать нашего Магистра Савонаролу мерилом человеколюбия, но не станет же он умалчивать о ТАКОМ?» На последнем слове глаза Дарки становились огромными как озёра и такими же прозрачными.

Это поневоле раз за разом подогревало всё большую неприязнь к самому Каю. Все девичьи версии, оправленные всезнанием Дарки, сводились к многократному живописанию в красках появления истерзанной Гелевейки и заканчивались рождением очередной массы домыслов, нимало не приближающей искателей к истине. Более того, за ними не прослеживалось желания докопаться до фактов. Их взволнованные пересуды подстёгивала лишь одна неутомимая жажда – обсуждать, снова и снова. Смаковать преступление Кая Острожского и потери Ангелины Вейко. Со всеми мыслимыми и немыслимыми деталями. Благо оцарапанное лицо и руки никуда не делись и ежедневно подпитывали подозрения против него. Другого кандидата им просто не предложили. После нескольких безуспешных попыток убедить девушек хотя бы раз примерить логику к их фантазиям, Муза с Карной прекратили всякое общение с однокурсницами вообще и Даркой Олефир в частности.

К сожалению, о настоящем состоянии Ангелины никто ничего не знал. Марик Варивода по-прежнему не разговаривал с Каем. Но, хотя бы, больше не кидался в драку, а просто сидел в одиночестве в углу аудитории, опустив голову на стиснутые кулаки. Что варилось в этот момент в его голове угадать было нетрудно. Глаза Марика затопил тёмный гнев.

Некоторые фотоники всё ещё поворачивались спиной при виде Кая, сердито шипели, бросая на него косые взгляды. Дед, замечая подобные выходки, стискивал плечо Кая, мягко осаживая его, и спокойно повторял: «Не обращай внимания. Люди – они такие. Добра не помнят. И вообще мало соображают. Природа их такая. Не могут отличить правду от наговора. Потом они совершенно искренне будут считать, что были на твоей стороне». Муза добавляла: «Всё перемелется, мука будет. У тебя есть заботы поважнее. Попробуй сосредоточиться на Пути. Топчемся на месте».

Кай терпеливо кивал. Муза была совершенно права. Они не могли двигаться дальше. Дальше – был поиск раки. Поиск, ведьминский. Тот самый, что должен быть устроен семьёй Марика. Марик был связным между ними и Веремией. Но из-за выходки Ангелины, Марик больше не хотел знаться с Каем. Весь план висел на волоске. До «правильной луны» в Ночь Воронова Права оставалось совсем немного, хотя никто не дал точного срока. Нужно было срочно искать выход, нужно было убедить Марика.

Кай надеялся, что Марик где-то в глубине души верит в его невиновность, просто признать свою ошибку ему не даёт самолюбие. Кай решил попробовать снова и подошёл к нему на перерыве между парами, тот покраснел и отвернулся. Кай не собирался с ним заговаривать. Он положил перед ним лист бумаги с написанной строчкой: «Веремия уже назначила День Поиска? Когда?» и отошёл.

Марик несколько минут боролся с собой, не поворачивая головы и не обращая внимания на листок перед собой. Но потом голова его медленно повернулась, взгляд опустился. Ещё несколько минут Марик сидел неподвижно, и Кай мрачно наблюдал за его спиной. Потом Марик быстро встал, скомкал лист бумаги и направился к выходу, проходя мимо Кая. На секунду приостановившись, он монотонно произнёс: «Тебе надо, сходи и спроси», после чего отправил комок бумаги в корзину через весь класс.

Ладно, так и сделаю, сказал себе Кай чтобы не расстраиваться, прям вечером и заедем. Выхода не было, только так. На его лице, как он ни старался, отразилась вся печаль и горечь. Он заметил, как с другого конца класса за ним внимательно следит Глеб Володар, именно сейчас ему это было очень неприятно.

Однако, через пять минут Марик вернулся к своему месту, перед этим положив перед лицом Кая другой белый лист с написанным набором цифр.

Телефон? Отлично, подумал Кай, после пары схожу к Администраторской. Так даже проще.

* * *

Вечером, по дороге домой Кай пересказал всю историю друзьям. Разговор со старой ведьмой был краток, после приветствия он едва успел хоть о чём-то расспросить:

– Но когда?

– Узнаешь. Сегодня или завтра, а может недели через две. Как знаки совпадут.

– Нам нужно приготовиться… Можете поточнее сказать, какого числа?

Старуха зашлась скрипучим смехом, в трубке защёлкало.

– Главное, чтобы готова была я. Жди весточку. От Ворона. Ты в списке гостей, – и в следующий момент рука его положила трубку на аппарат. Ноги сами пошли назад. Что-то, незримое подталкивало его к выходу.

Дед ругался, Муза вздыхала и всех успокаивала. Карна лишь бросила: «Не бойся, ты будешь готов» и уставилась в окно.

Кай думал о Марике, он не знал, как вернуть этого человека. От взглядов его спину продирало холодом. Кай не был виноват и сто раз повторил это, но тот верил во что-то другое. Во что? Или кому?

Но всё это ещё как-то можно было перенести, и недопонимание с другом когда-то прояснится, и гнев окружающих можно переждать. В конце концов, будет другая Ночь Воронова Права. Хуже всего было то, что никаких намёков на проводимое Савонаролой расследование не было. Савонарола назначил себя Главой комиссии по дознанию, и комиссию эту составлял один единственный человек. Да, он самый, Савонарола. Насколько Каю было известно, никого не вызывали, никого не опрашивали. Сам дознаватель ничего не объяснял, его занятия проходили так, будто ничего не случилось. И несмотря на это, Кай надеялся.

…

Между парами по Тератургиме Кай решил к нему подойти. Это не было праздным любопытством, – хоть обвинения с него были сняты, вопрос касался его больше других.

Собравшись с духом и твёрдо напомнив себе, что никакого Савонаролу он не боится и вообще ни в чём не виноват, Кай подошёл к кафедре.

Савонарола некоторое время делал вид что не замечает его. Он действительно был занят – раздавал на доработку тесты по прошлому занятию. Отпускал едкие комментарии, по новой пробегал глазами некоторые, действительно, забавные фрагменты, громко цитировал самое уничижительное и переходил к очередной жертве. Окружающие посмеивались, пару раз улыбнулся и Кай. Наконец, Магистр сложил оставшиеся благополучные работы в папку и повернулся к нему. Несколько секунд изучающе рассматривал его, а потом уселся за стол рядом с кафедрой и развернул толстенную книгу с золотым крестом на обложке.

Не поднимая головы, он произнёс:

– Слишком громко.

– Что громко?

– Фанфары в твоей голове звучат слишком громко.

Кай сделал глубокий вдох.

«Спокойно. Не дай себя разозлить».

К работе Кая Савонароле придраться не удалось, теперь стало понятно, чем тот был так раздражён.

Кай сдержался, он убедил себя, что настроение Магистра к нему не относится. Просто тяжёлый день.

Савонарола потянулся за папкой и начал выуживать оттуда работы, намереваясь, очевидно, исправить собственное упущение.

– Синьор, я по другому вопросу.

– Вот как? Я ясно дал понять, что не намерен покрывать ваши преступления. Ещё больше я не терплю глупость.

Голос Магистра прозвучал сухо и резко.

Кай замер. Вокруг установилась тишина.

– Что вы такое…

– Если не можешь что-то объяснить, то хотя бы спрячь необъяснимое.

– Э-ии… Это вы о чём? – Кай всё ещё не понимал, к чему тот клонит.

– Это я о царапинах на твоём лице. Неужели Весёлая не научила вас таким простым вещам? Мамки, няньки хоть чему-то должны были научить. Или ваши воспитатели вам в детстве не объясняли про чувство самосохранения?

Кай не ответил.

«Мамки… няньки… какого, вообще..?» Но простота этого решения неприятно резанула. Чёрт… Почему он не догадался сам? Всё бы было иначе. Дичь полная. Всё могло обратиться смешной байкой.

– Хватит, – внезапно загремел голос деда. Кай обернулся и вздрогнул. Дед выглядел на свои настоящие шестьдесят пять.

Он ещё никогда не видел, чтобы дед Егор смотрел на кого-то настолько холодным взглядом.

– Дед, оставь.

– Не лезь, Кай. Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и Лаей.

– Егор Георгиевич… – Муза попыталась оттеснить деда, выставив руки между ним и Магистром.

– Прекратите травлю. Его воспитание не ваша забота. И ещё кое-что, синьор Савонарола.

– Валяйте.

– Вы ведь Посвящённый, так?

– Дальше.

Дед пожал плечами.

– Вы враг моего внука. С первого дня. Из уважения к Магистру Медвяне я не набью вам морду на месте, но дальше так продолжаться не может. Если вы не прекратите, то точку поставить в этом придётся мне.

Правая щека Савонаролы дёрнулась, и злобная личина проступила вдруг так отчётливо, что весь класс на мгновение задержал дыхание.

– Вы не плохи в учёбе, Острожский Е.. Вас чем-то отличил Велес. Но вы никто.

– Я был никем! – сердито бросил дед Егор. – Родился никем, рос никем, старел никем и должен был умереть никем. Но у меня обнаружился дар – мой внук. И я не останусь в стороне.

Только сейчас Кай заметил, что в руке у Магистра его серебристое зеркальце. Савонарола ещё с минуту помолчал, затем крутанув его на пальце, выпустил из рук, и оно закачалось на цепочке. Он надвинул глубже свой капюшон, развернулся и быстро ушёл.